Чтение 23–й страницы книги ~Скелет из пробирки~

"Дорогая мамочка, ты спрашиваешь, как я себя чувствую. Просто отлично. Конечно, Горнгольц не Берлин, и мы тут все сидим за колючей проволокой, не имея возможности высунуть нос наружу. Но думаю, что и вам в столице не слишком-то весело.

Я счастлив и горд, что могу послужить нашей Родине. Мало кому из молодых врачей повезло так, как мне. Лаборатория в Горнгольце оснащена по последнему слову техники, мы имеем все высококлассные препараты. Впрочем, думаю, иначе и быть не могло, ведь полковник Фридрих Виттенхоф гений, а создает он средство от рака. Еще пару лет - и весь мир узнает, что рак победили именно мы, ученые Адольфа Гитлера. У полковника потрясающая идея. В двух словах смысл ее состоит вот в чем: чтобы остановить рост злокачественных клеток, их следует уничтожить, но как? Десятки людей ломали мозги над этой проблемой, и только господину полковнику пришло в голову простое решение: яд! Следует подобрать сильное отравляющее вещество, которое не принесет вреда организму в целом, но убьет чужеродные, разрастающиеся клетки. Вот в этом направлении мы и работаем. К счастью, недостатка в человеческом материале нет, нам все время подвозят новые организмы. Смертность среди подопытных очень высока, но ни одно научное открытие еще никому не упало в руки просто так. Сначала господин полковник хотел отправить меня в другую лабораторию, где изучают заживление ран, но я буквально на коленях умолил его оставить меня при онкологах. Конечно, то, что делают ребята в бараке "Б", очень и очень важно, в особенности во время войны, когда множество доблестных солдат вермахта страдает в госпиталях. Но война скоро закончится нашей победой, я в этом твердо уверен, отступление войск вермахта - тактическая хитрость фюрера. А онкология, согласись, это благородно - спасать арийцев от смерти.

Есть еще одно, почему я категорически не захотел идти в барак "Б". Мамочка, я влюбился! У господина полковника есть очаровательная дочь и еще воспитанница. Им всего восемнадцать лет, но они хороши собой, как Лорелея, умны и великолепно помогают полковнику. Родители Лиззи умерли давно, мать Бригитты тоже, а девочки с 1939 года следуют за полковником тенью. Только не надо думать, что они неучи. Да, они не имели возможности регулярно учиться в гимназии, но господин Виттенхоф сам занимается образованием дочери и воспитанницы. Бригитта и Лиззи знают германский эпос и историю, прекрасно разбираются в математике, но, главное, у них великолепный ум исследователей. Ах, мамочка, с моей стороны слишком самонадеянно думать, что одна из этих девушек обратит на меня внимание, но я делаю все возможное, чтобы понравиться своей избраннице. А недавно мой коллега Курт снял нас во время эксперимента. Посылаю тебе карточку, чтобы стало понятно, какие они красавицы. Остаюсь твой любящий сын Гюнтер. 18 апреля 1945 года".

Тут же в конверте лежал и небольшой, но четкий снимок. Худощавый парень в белом халате улыбается, опершись рукой на операционный стол. У Гюнтера, твердо верившего восемнадцатого апреля сорок пятого года в победу фашистских войск, были приятное лицо интеллигентного мальчика из хорошей семьи и открытая, бесхитростная улыбка. Трудно поверить, что он брезгливо называл "человеческим материалом" и "живыми организмами" своих одногодков из Польши и России, на которых испытывались лекарства. Но еще меньше походили на хладнокровных убийц стоявшие рядом девочки. Обе невысокого росточка, с пышными белокурыми волосами и милой, слегка застенчивой улыбкой, они казались настоящими красавицами. На юных медсестрах были белые халаты, перетянутые на невероятно тонких талиях поясами, на ножках простые туфельки, похоже, без каблуков. Милая группа стояла в комнате, похожей на операционную. Одна издевочек держала в руке эмалированный лоток, прикрытый марлей.

Если бы мама Гюнтера получила снимок, предполагаемые невесты сына скорей всего пришлись бы фрау по душе - настоящие германские девушки, аккуратные, скромные, работящие. Из таких получатся отличные хозяйки и матери семейства.

Глава 26

Внезапно у меня перед глазами встала Ирина Глебовна, жена покойного Листова, и я вздрогнула. Бригитта! Неужели она одна из тех отвратительных девочек, мучивших заключенных просто так, из природной жестокости? Да быть того не может! Девушки на фотографии смотрятся ангелами.

Мои руки методично рылись в бумагах Время шло, нет, бежало, а я все никак не могла понять, что же нашел тут Игорь? Внезапно перед глазами мелькнула знакомая фамилия, я уставилась на очередной лист. "Список умерших в бараке "А" восемнадцатого апреля 1945 года. Антипенко Дмитрий, 1912 г , Алехин Семен, 1918 г.. Боярский Валерий, 1917 г., Боярский Кирилл, 1917 г ". Я еще раз перечитала строчки. Однако странно. Из рассказа Инги Горской, подруги Любы, вытекало, что Кирилл был советским солдатом, который освобождал Горнгольц Он увидел в бачке с грязным бельем чудом уцелевшую девушку-польку Анну-Марию Зайцевскую, доставил ее в больницу, потом пришла любовь... Очень романтическая история. Но вот странность: Боярский Кирилл внесен в список умерших восемнадцатого апреля. Горнгольц освободили девятнадцатого, именно поэтому письмо Гюнтера с фотографией Бригитты и осталось неотправленным, наверное, почту увозили из местечка не каждый день. Может, однофамилец? Боярский! Не настолько уж редкое сочетание Кирилл Боярский... Но в списке есть еще и Валерий, а поверить в существование двух пар близнецов с одинаковыми именами, к тому же оказавшихся почти одновременно в Горнгольце, мне мешает простая логика.

Я машинально перевернула листок и наткнулась на строчку: "Анна-Мария Зайцевская, 1929 год". Ну надо же!

Чувствуя, что разгадка где-то рядом, я лихорадочно рылась в последнем ящике. На глаза попался конверт с фотографиями. Через секунду стало понятно, что это личный архив полковника Фридриха Виттенхофа. Записная книжка, какие-то блокноты, рисунки. Нашлось и фото. Совсем юная девушка, одетая в легкое летнее платье, сидит, прислонившись к толстой березе, за ее спиной стоит высокий, кряжистый мужчина в слегка мешковатом костюме. Отчего-то сразу стало понятно, что этот человек не привык носить пиджак...

В голове вихрем пронеслись воспоминания. Вот я, под видом Вики Виноградовой, проникаю в дом к Марии Григорьевне. Меня радушно проводят в гостиную, поят чаем, беседуют... На стене висит очень много фотографий, и одна из них копия той, что я держу сейчас в руках!

В ту же секунду в мозгах вспыхнул свет, и я поняла абсолютно все.

В половине одиннадцатого я выпала из архива на улицу и пошла домой, отчаянно зевая. Каким образом Бригитта Виттенхоф превратилась в Марию Григорьевну? Что случилось с ее отцом-полковником? И кто такие Валерий и Кирилл Боярские? Как парни оказались в Горнгольце? Каковы их настоящие фамилии? Зачем им потребовалось прикидываться другими людьми?

В метро я села на скамеечку и вытащила из сумочки фотографию Бригитты. Конечно, не слишком хорошо красть архивные документы, но мне надо удостовериться, правда ли эта девушка дочь Фридриха Виттенхофа? Гюнтер упоминал в письме ее имя, но меня все же одолевают смутные сомнения. На снимке, вложенном в конверт Понтера, запечатлены девушки лет восемнадцати, с длинными белокурыми волосами, а на фото "с березкой" улыбается почти девочка, коротко стриженная, похожая на мальчика... Вдруг я все придумала? Немцы, несмотря на хваленую аккуратность и педантичность, могли допустить ошибку. Вписали Зайцевскую в список мертвых, а она жива! И на фото, которое я держу сейчас в руках, запечатлена юная полька, а не кровожадный немецкий подросток. Да и мужчина в костюме, словно снятом с чужого плеча, больше похож на полуграмотного крестьянина, чем на полковника, образованного человека, ищущего средство от рака... Вон как нелепо сидит на дядьке костюм, лицо у мужика грубое, словно топором высеченное, лоб низкий, глаза маленькие, прищуренные, уши оттопыренные...

Был только один способ узнать, кто запечатлен на снимке. Карточку надо показать кому-нибудь из заключенных Горн-гольца, оставшихся в живых, только где их найти?

- Здрассти, - раздалось за моей спиной. Я обернулась. Невысокая женщина лет пятидесяти с самой приветливой улыбкой повторила:

- Здрассти!

- Добрый день, мы знакомы? Что-то не припоминаю. Тетка заулыбалась еще шире.

- Вас вчера по телику показывали!

- Да? - удивилась я. - Неужели передача уже вышла?

- Ага, - кивнула женщина, - вчера, ну умора прям! Как вы брюки потеряли! Здорово! Теперь вот вся страна знает!

Выкрикнув последнюю фразу, она вскочила в поезд. Состав закрыл двери и исчез в тоннеле. Я осталась сидеть на скамейке с раскрытым ртом. Конечно, я очень хотела стать знаменитой, но нужна ли мне такая слава?

Домой я влетела около полудня и сразу наткнулась на Куприна, который чистил щеткой брюки.

- Привет! - я радостно кинулась к нему.

Олег, даже не посмотрев на меня, молча ушел в ванную. В полном недоумении я пошла за ним, но дверь оказалась плотно закрыта на задвижку. Я поскреблась в створку.

- Эй, пусти меня!

Но супруг не отзывался, он включил на полную мощь душ и упорно делал вид, что не слышит посторонних звуков. Разозлившись, я пнула дверь ногой и пошла на кухню. Томочка стояла возле плиты, держа в руках большую сковородку.

- Чего Олег такой злой? - поинтересовалась я, включая чайник.

Томочка удивленно взглянула на меня.

- Ты почему дома не ночевала?

- Ну.., э.., я работала.

- И где же, интересно? - донеслось из коридора.

- В архиве.

- Ври да не завирайся, - сказал Семен, входя на кухню, - по ночам все закрыто, народ в кроватках спит!

- Вот уж глупость! - всплеснула я руками. - Полно людей бодрствует после полуночи: сотрудники "Скорой помощи", пожарные, хлебопеки...

- Но ты не ездишь на машине с красным крестом, не тушишь огонь и не месишь тесто, - сердито ответил Семен.

Раздался скрип входной двери. Я ринулась в прихожую, увидела, что она пуста, бросилась на лестничную клетку и услышала шуршание. Лифт, закрыв дверцы, понесся вниз.

В самом ужасном настроении духа я вернулась домой и легла на кровать. Естественно, мы с Олегом и раньше ругались и спорили, один раз даже чуть не подрались. Дело было в посудном магазине, мы решили купить чайный сервиз, и Олегу, как на грех, понравился жуткий перламутровый монстр, украшенный картинами из жизни графов и графинь. Я дошла до неистовства, объясняя муженьку, что подобную красотищу поставить на стол стыдно. Олег же упорно твердил:

- Очень красивый, я всегда хотел такой.

В результате, поняв, что Куприн все равно купит произведение неизвестных ремесленников, я изо всей силы пнула супруга, а он схватил меня за локти, посадил на стул и прошипел:

- Не позорься!

Но самое интересное разыгралось потом. Куприн все-таки уступил мне, и домой мы вернулись с элегантным бело-синим набором из чешского фарфора. Когда все сели пить чай из новых чашек, Олег грустно сказал:

- Всю жизнь мечтал иметь "Мадонну". Витька Попов в Германии служил и привез сервиз себе еще в восьмидесятых.

- Так почему ты сейчас не купил? - удивилась Томочка. - Их же полно в магазинах, они никому теперь не нужны.

- Вилка запретила, - с самым несчастным видом ответил мой майор. - Сказала, ужасно неинтеллигентный вид!

Томочка с укоризной посмотрела на меня. Вечером у нас на кухне появился еще один комплект чайной посуды: шесть переливающихся перламутровой краской чашек с аляповатыми картинками: вельможа в камзоле держит под руку даму, одетую в необъятный кринолин. Самое интересное, что чешский бело-синий сервиз разбился в три месяца, а отвратительно яркие уродцы живут до сих пор.

И что теперь прикажете делать? Никогда раньше Олег не сердился на меня до такой степени, чтобы перестать разговаривать. Каким образом выпросить у него прощение? Ну не могу же я рассказать мужу о расследовании! Куприн мигом запрет меня дома!

Хотя почему нет? Я вскочила с кровати и лихорадочно забегала по спальне. Нужно быстренько докопаться до правды, а потом выложить все супругу. И очень даже хорошо, если он затем прикрутит меня винтом к стулу. Ведь нужно будет сесть писать новую книгу! Дело за малым - найти кого-нибудь живого из лагеря Горнгольц. Ага, легко сказать! Окончательно рассердившись на весь свет, я ткнула пальцем в пульт, экран телевизора замерцал голубым светом.

- И ничего особо плохого не было в пионерской организации, - понесся бодрый голос, - дети занимались делом, помогали больным, подтягивали двоечников А после перестройки с водой выплеснули и ребенка. Вот у нас, например, при ЖЭКе существовало объединение ветеранов войны, ну кому оно мешало, а? Между прочим, старики собирались вместе, складывались, покупали торт, пили чай. Теперь же каждый в своей норе сидит, людям не хватает общения, разве может просмотр телевизора компенсировать...

Последний глагол влетел в мою голову и взорвался там, словно ракета для фейерверка. Компенсировать! Немцы выплачивают теперь компенсацию тем, кто во время Отечественной войны был за колючей проволокой в лагерях смерти. Значит, где-то есть списки тех, кто получил денежки. А в них указаны не только фамилии, но и адреса!

Я поцеловала пульт, выскочила в гостиную, схватила толстый справочник "Вся Москва", нашла там телефон немецкого посольства и схватила трубку.

- Вы позвонили в представительство Германии, - ответил женский голос без всякого намека на акцент.

- Здравствуйте! - обрадовалась я.

- Если вам требуется получить визу и если ваш аппарат имеет тональный режим, нажмите единицу, в противном случае дождитесь ответа дежурного сотрудника миссии, - продолжало вещать бесстрастное сопрано.

Надо же быть такой дурой, чтобы поздороваться с автоответчиком! В ухо полилась заунывная мелодия.

- Внимательно слушаю, - прервал адаптированного для телефона Моцарта вежливый мужской голос, слишком четко выговаривающий окончания.

- Добрый день, меня зовут Виола Тараканова.

- Очень приятно.

- Моя бабушка была узницей концлагеря Горнгольц.

- Немецкая сторона сожалеет о темных страницах своей истории, - осторожно ответил дипломат.

- Да, конечно, но не об этом речь. Бабушке сказали, что жертвам фашизма выплачивается денежная компенсация.

- Это так.

- Когда можно подъехать к вам, чтобы получить марки, или, наверное, теперь вы в евро платите?

- Посольство не занимается выплатой денежных сумм, - терпеливо объяснял служащий, - вам надлежит обратиться в Комитет помощи жертвам фашизма, предоставить необходимые документы, и через какое-то время энная сумма поступит на ваш счет.

- Подскажите адрес комитета, - выкрикнула я, приплясывая от нетерпения.

К старинному московскому зданию, спрятавшемуся в кривых столичных переулочках, я подбежала около трех часов. У входа, естественно, сидел охранник, перед ним красовался бело-желтый телефон с огромной, словно высеченной из цельного куска камня трубкой.

- Меня ждет Ираида Алексеевна из двадцать третьей комнаты, вот смотрите, я - корреспондент журнала, - затараторила я, подсовывая тучному дядечке, затянутому в черную форму, свое просроченное рабочее удостоверение.

- Проходите, - лениво ответил секьюрити, - второй этаж, направо.

При виде меня Ираида Алексеевна быстро встала из высокого офисного кресла.

- Вы Тараканова? Журналистка?

- Да, час тому назад разговаривала с вами по телефону, вот документ.

Ираида Алексеевна мельком глянула на бордовую книжечку, включила электрочайник и улыбнулась.

- Вы хотите написать о нашей работе?

- Да, - с жаром воскликнула я, вытаскивая диктофон, - вас не смутит этот прибор?

- Конечно, нет, - ответила чиновница и стала рассказывать.

Из ее слов следовало, что компенсацию получит каждый, сумевший доказать, что он и впрямь был узником.

- А это трудно?

- Что? - осеклась Ираида Алексеевна.

- Ну, найти необходимые подтверждения. Чиновница повертела в руках шариковую ручку.

- В общем, просто, следует обратиться в архив, получить выписку и прийти к нам.

- Знаете, - медленно протянула я, - наш знакомый, ныне, к сожалению, покойный, известный художник Вениамин Михайлович Листов, в свое время был заключенным в лагере Горнгольц, но компенсацию ему так и не выплатили!

- Горнгольц! - тяжело вздохнула Ираида Алексеевна. - Печально известное место, пожалуй, одно из самых страшных. Видите ли, немецкая сторона платит всем разные суммы, количество денег зависит от множества обстоятельств, так вот те, кто остался жив, пройдя Горнгольц, могли бы получить самое большое денежное вспомоществование. Но, увы, бывшие узники этого лагеря не имеют ничего, потому что архива Горнгольца нет ни на территории России, ни на территории Германии. Вернее, он где-то лежит, но все запрашиваемые хранилища дают стандартный ответ: "Подобным справочным материалом не располагаем".

- А если бумаги найдутся? - поинтересовалась я, вспоминая картонные ящики со свастикой на крышке.

- Тогда, естественно, начнутся выплаты, - вздохнула Ираида Алексеевна, - только Горнгольц был таким жутким местом, что в живых остались единицы. Там ставили медицинские эксперименты на людях.

Я кивнула.

- К нам за последние годы обратился лишь один человек, - продолжала Ираида Алексеевна, - очень, честно говоря, было его жаль. Показывал номер на руке, протез. Ему немцы ногу отняли. Но сделать-то ничего нельзя. Ну, предположим, я отправлю его документы, так в Германии мигом бумаги завернут - немцы жуткие бюрократы.

- Не помните, как звали этого человека?

- А зачем вам? - удивилась Ираида Алексеевна.

- Хочу сделать с ним интервью, - ответила я, - наши дети должны знать, что представлял собой фашизм, а то кое-кто из школьников начал считать Гитлера чуть ли не героической личностью, хотевшей освободить мир от чумы коммунизма.

- Да уж, - покачала головой Ираида Алексеевна, - в учебниках сейчас такие глупости пишут! Очень правильная мысль пришла вам в голову. Вот на днях я решила помочь внуку сделать уроки...

Продолжая возмущаться школьными пособиями, она крутанулась в кресле, вытащила с полки тонюсенькую папочку и открыла ее. Внутри лежал всего один листочек.

- Пишите. Ладожский Герман Наумович, улица Викторенко, дом сто семьдесят девять.

- Он еврей? - удивилась я. Ираида Алексеевна пожала плечами.

- Нас национальность не волнует, хоть эскимос. Если бумаги в порядке, деньги выплатят.

- Вы меня не так поняли. Каким образом он мог выжить в лагере? Ведь фашисты убивали евреев сразу.

- Понятия не имею, - пробормотала Ираида Алексеевна, - ухитрился как-то, а может, ему просто повезло.

Глава 27

Желание побыстрее узнать правду заставило меня опрометью кинуться по указанному адресу. Телефона Германа Наумовича у Ираиды Алексеевны не было, старик обращался в комитет год тому назад. Двенадцать месяцев - очень большой срок для пожилого человека, вполне вероятно, что Ладожского уже нет в живых. Но я летела на улицу Викторенко как на крыльях. Сейчас, когда я в двух шагах от разгадки, судьба не может быть со мной жестока! Господи, сделай так, чтобы Герман Наумович сейчас в полном здравии смотрел телевизор!

Чем ближе я подбегала к нужному дому, тем сильней колотилось сердце, и оно чуть не выпрыгнуло из груди, когда я увидела совершенно неприметную пятиэтажку из красного кирпича.

На трясущихся ногах я добралась до последнего этажа, надавила на звонок, услышала тихое пощелкивание и испытала горькое разочарование. На пороге возник мужчина, едва достигший шестидесятилетия. На хозяине был спортивный костюм, и ног у него оказалось две. Седина едва тронула волосы мужика, а может, она была просто плохо заметна на соломенно-желтой шевелюре. Голубые глаза смотрели приветливо.

- Вы к кому? - голосом, лишенным старческого дребезжания, спросил он и склонил голову к левому плечу.

- Германа Наумовича Ладожского можно увидеть? - мрачно спросила я, в ответ ожидая услышать: "А он скончался".

Но мужчина неожиданно улыбнулся, обнажив белые крепкие зубы, и заявил:

- Такая красавица, и ко мне! Не верю своему счастью! Его глаза взором опытного ловеласа ощупали мою фигуру. Я растерялась и сморозила глупость:

- Но у вас должна быть только одна нога!

- Так вы представитель ВТЭК? - хмыкнул Герман Наумович. - Пришли посмотреть, не отросла ли у меня конечность? Душенька, я понимаю, конечно, что инвалиды должны проходить освидетельствование, государство не может платить всем повышенную пенсию и давать льготы, от туберкулеза или онкологии можно вылечиться, но, согласитесь, это же глупо, осматривать того, у кого нет ноги! Да не вырастет она никогда!

Быстрым движением Ладожский задрал брючину, и я увидела протез с ремнями, обхватывающими культю.

- Убедились? - прищурился Герман Наумович. - Ай-яй-яй! Зря не верите дедушке!

- Ну, на дедушку вы мало похожи, - засмеялась я. Герман Наумович приосанился.

- Это точно! А все почему? Ответ прост - люди моего возраста проводят большую часть времени у врачей, пьют горстями таблетки и надеются, что они вернут молодость. А я категорический противник всех медицинских препаратов и предпочитаю в свободное время заниматься спортом: бегать вокруг дома, зимой кататься на лыжах, летом на велосипеде. И вот результат! Хоть сейчас на Олимпийские игры. Но кто вы, прелестная незнакомка?

- Разрешите представиться: Виола Тараканова, журналистка, мне поручено взять у вас интервью, а еще могу обрадовать вас радостной вестью.

- Какой? - удивился Герман Наумович.

- Обнаружен архив Горнгольца, правда, частично, но надеюсь, теперь вы сумеете найти все необходимые для получения компенсации документы. Боюсь только, не сразу, он лежит в хранилище "Подлинные документы", но пока о нем никто не знает.

- И правда, отличная новость! - воскликнул Герман Наумович. - Деньги никогда не бывают лишними! Но почему вдруг ваше издание решило обратить на меня внимание? Я самый обычный человек, абсолютно ничем не примечательный - не писатель, не актер, не политик, просто скромный химик.

- Можно мне войти?

- Душенька, простите старого дурака, - воскликнул Герман Наумович, - держу такую прелестную нимфу на пороге. Совсем ума лишился! Кстати, у меня имеются совершенно восхитительные пирожные! Только не отказывайтесь, не говорите про диету! Вашу очаровательную фигурку невозможно испортить. Идите сюда, да не снимайте, бога ради, туфельки, вы попали в берлогу старого холостяка, которому совершенно наплевать на чистоту полов.

Как все ловеласы, Герман Наумович любил пококетничать. Кухня, куда меня в конце концов привели, выглядела безупречно. Идеально чистая плита с мойкой и до блеска вымытый линолеум. Скорей всего, Герман Наумович, назвавшись холостяком, слегка лукавил. Может, у него в паспорте и нет штампа, но на этой кухне готовит женщина. Ведь кто-то подобрал хорошенькие прихваточки в тон розовым занавескам и расставил повсюду керамические фигурки зайчиков, кошечек и собачек.

Получив чашечку отлично сваренного кофе, я осторожно спросила:

- Вы хорошо помните Горнгольц?

- Такое не забудешь, - воскликнул Герман Наумович, - я попал туда пятнадцатилетним парнишкой!

- Как же вам удалось выжить? Ладожский тяжело вздохнул.

- Знаете, душенька, когда встает вопрос о жизни, делаешься очень изобретательным. Начнем с того, что я еврей. А фашисты убивали людей моей национальности сразу. Но когда нас привезли в Горнгольц, офицер, проводивший селекцию, воскликнул по-немецки: "Надо же, у этого русского наше имя Герман!"

Хоть Ладожский и был совсем ребенком, он живо смекнул, что судьба посылает ему шанс на спасение. К тому же паренек совершенно не походил на еврея, вернее, на тот образ иудея, который создали себе гитлеровцы. В их понимании потомок Моисея должен быть черноволос, кареглаз, смуглолиц и иметь большой горбатый нос. А Герман был тоненьким мальчиком с копной белокурых, абсолютно прямых волос, голубыми глазами и аккуратным носом с россыпью веснушек.

- Моя бабушка была из Берлина, - быстро, на хорошем немецком соврал мальчишка, - она научила меня родному языку и попросила назвать внука в честь своего отца.

Гитлеровец удивленно вскинул брови.

- Всем стоять смирно, - сказал офицер и ушел в домик, где помещалась администрация.

Герман замер на солнцепеке, чувствуя, как по спине горячими струйками льется пот. У него было две любимых бабушки: Сара Моисеевна и Юдифь Соломоновна. Первая, мамина мама, обожала оперу, в особенности "Пиковую даму", и, когда дочь родила сына, потребовала, чтобы его назвали Германом, но с одним "н". Юдифь Соломоновна же хотела дать мальчику имя Абрам, в честь своего умершего мужа. В результате долгих, кровопролитных баталий победила Сара Моисеевна. Юдифь Соломоновна разобиделась, хлопнула дверью и почти десять лет не разговаривала с Сарой. Приходившего в гости внука она упорно звала Абрамом. А Герману, честно говоря, было все равно, на что откликаться.

Но сейчас, отведенный в сторону от основной массы прибывших в Горнгольц людей, он истово молился всем известным богам, повторяя про себя:

- Милая бабушка, спасибо, что ты настояла на своем и не разрешила вписать в метрику имя Абрам.

А еще он тихо радовался тому, что в школе не прогуливал уроки "дойча", а старательно зубрил грамматику.

Наконец из домика вышел офицер, но не один, а с другим фашистом, более пожилым.

- Значит, твоя мать немка? - поинтересовался второй гитлеровец.

- Обрусевшая, - быстро затараторил Герман, - отца моего звали Наумо, он украинец. Наумо Ладожский.

- Какая фамилия у твоей матери? - резко спросил первый офицер.

- Миллер, - не растерялся Герман, - Анна Миллер, в замужестве Ладожская.

Офицеры переглянулись.

- Ступай в контору, - велел пожилой.

Очевидно, немцы не знали, как поступить, потому что они заперли паренька в кладовой, но предварительно сводили его в туалет - не в домик, расположенный у изгороди, а в санузел для немцев с чистейшим унитазом. А еще ему дали чашку какао и кусок восхитительного белого хлеба.

Наутро Германа выпустили и отвели к другому мужчине, кряжистому мужику, похожему на сельского тракториста.

- Значит, ты почти немецкий мальчик? - без тени улыбки поинтересовалось начальство.

Герман кивнул.

- Одних слов мало, - усмехнулся "крестьянин", - нужны доказательства, документы.

- У меня их нет, - пробормотал Герман и замолчал. "Тракторист", не мигая, смотрел на пацана, и вдруг того осенило:

- Могу исполнить песенку, которую бабушка пела мне на ночь. Это старинная мелодия, ее знают только настоящие немцы!

- Давай, - крякнул дядька.

Герман затянул: