ные истории, какие она ему рассказывала о своей милой и прекрасной доче-
ри, вышедшей замуж за милого и прекрасного человека и жившей в деревне,
и о сыне, который служил клерком у купца в Вест-Индии и был также безуп-
речным молодым человеком, и четыре раза в год посылал домой такие почти-
тельные письма, что у нее слезы навертывались на глаза при упоминании о
них. Старая леди долго распространялась о превосходных качествах своих
детей, а также и о достоинствах своего доброго, славного мужа, который -
бедная, добрая душа! - умер ровно двадцать шесть лет назад... А затем
наступало время пить чай. После чаю она принималась обучать Оливера
криббеджу, который он усваивал с такой же легкостью, с какой она его
преподавала; и в эту игру они играли с большим интересом и торжественно-
стью, пока не наступал час, когда больному надлежало дать теплого вина с
водой и уложить его в мягкую постель.
мирно, чисто и аккуратно, все были так добры и ласковы, что после шума и
сутолоки, среди которых протекала до сих пор его жизнь, ему казалось,
будто он в раю. Как только он окреп настолько, что мог уже одеться, мис-
тер Браунлоу приказал купить ему новый костюм, новую шляпу и новые баш-
маки. Когда Оливеру объявили, что он может распорядиться по своему ус-
мотрению старым своим платьем, он отдал его служанке, которая была очень
добра к нему, и попросил ее продать это старье какому-нибудь еврею, а
деньги оставить себе. Эту просьбу она с готовностью исполнила. И когда
Оливер, стоя у окна гостиной, увидел, как еврей спрятал платье в свой
мешок и удалился, он пришел в восторг при мысли, что эти вещи унесли и
теперь ему уже не грозит опасность снова их надеть. По правде сказать,
это были жалкие лохмотья, и у Оливера никогда еще не бывало нового кос-
тюма.
когда Оливер разговаривал с миссис Бэдуин, мистер Браунлоу прислал ска-
зать, что хотел бы видеть Оливера Твиста у себя в кабинете и потолковать
с ним немного, если он хорошо себя чувствует.
рошенько приглажу тебе волосы! - воскликнула миссис Бэдуин. - Боже мой!
Знай мы, что он пожелает тебя видеть, мы бы надели тебе чистый воротни-
чок и ты засиял бы у нас, как новенький шестипенсовик!
теперь уже некогда прогладить гофрированную оборочку у воротничка его
рубашки, он казался очень хрупким и миловидным, несмотря на отсутствие
столь важного украшения, и она, с величайшим удовольствием осмотрев его
с головы до НОР, пришла к выводу, что даже если бы их и предупредили
заблаговременно, вряд ли можно было сделать его еще красивее.
комнатке, заполненной книгами, с окном, выходившим в красивый садик. К
окну был придвинут стол, за которым сидел и читал мистер Браунлоу. При
виде Оливера он отложил в сторону книгу и предложил ему подойти к столу
и сесть. Оливер повиновался, удивляясь, где можно найти людей, которые
бы читали такое множество книг, казалось написанных для того, чтобы сде-
лать человечество более разумным. До сей поры это является загадкой и
для людей более искушенных, чем Оливер Твист.
заметив, с каким любопытством Оливер посматривал на книжные полки, под-
нимавшиеся от пола до потолка.
старый джентльмен, - и тебе это понравится больше, чем рассматривать пе-
реплеты. А впрочем, не всегда: бывают такие книги, у которых самое луч-
шее - корешок и обложка.
зывая на большие томы в раззолоченных переплетах.
улыбаясь. - Бывают книги такие же тяжелые, но гораздо меньше этих. А те-
бе бы не хотелось вырасти умным и писать книги?
продавать книги; в ответ на это старый джентльмен от души рассмеялся и
объявил, что он неплохо сказал. Оливер обрадовался, хотя понятия не имел
о том, что тут хорошего.
ся! Мы из тебя не сделаем писателя, раз есть возможность научиться како-
му-нибудь честному ремеслу или стать каменщиком.
сказал что-то о странностях инстинкта, но Оливер не понял и не обратил
на это внимания.
это было возможно - еще более ласково, но в то же время лицо его было
такое серьезное, какого Оливер никогда еще у него не видывал, - я хочу,
чтобы ты с величайшим вниманием выслушал то, что я намерен сказать. Я
буду говорить с тобой совершенно откровенно, потому что я уверен: ты мо-
жешь понять меня не хуже, чем многие другие старше тебя.
воскликнул Оливер, испуганный серьезным тоном старого джентльмена. - Не
выбрасывайте меня за дверь, чтобы я снова бродил по улицам! Позвольте
мне остаться здесь и быть вашим слугой. Не отсылайте меня назад, в то
ужасное место, откуда я пришел! Пожалейте бедного мальчика, сэр!
ной и горячей мольбой Оливера, - тебе незачем бояться, что я тебя ког-
да-нибудь покину, если ты сам не дашь повода...
да-нибудь это сделал. Мне приходилось быть обманутым теми, кому я ста-
рался помочь, но я весьма расположен верить тебе, и мне самому непонят-
но, почему я тобой так интересуюсь. Люди, которым я отдал самую горячую
свою любовь, лежат в могиле; и хотя вместе с ними погребены счастье и
радость моей жизни, я не превратил своего сердца в гробницу и оставил
его открытым для - лучших моих чувств. Глубокая скорбь только укрепила
эти чувства и очистила их.
бе, чем к своему собеседнику, а затем умолк, то и Оливер не нарушал мол-
чания.
Я заговорил об этом только потому, что сердце у тебя молодое и ты, узнав
о моих горестях и страданиях, постараешься, быть может, не доставлять
мне еще новых огорчений. По твоим словам, ты сирота и у тебя нет ни еди-
ного друга; сведения, какие мне удалось получить, подтверждают эти сло-
ва. Расскажи мне все о себе: откуда ты пришел, кто тебя воспитал и как
ты попал в ту компанию, в какой я тебя нашел? Говори правду, и пока я
жив, у тебя всегда будет друг.
да же он собрался рассказать о том, как его воспитывали на ферме и как
мистер Бамбл отвел его в работный дом, раздался отрывистый, нетерпеливый
двойной удар в парадную дверь, и служанка, взбежав по лестнице, доложила
о приходе мистера Гримуига.
булочки, и, когда я ответила утвердительно, объявил, что пришел пить
чай.
тер Гримуиг - старый его друг, и пусть Оливер не обращает внимания на
его несколько грубоватые манеры, ибо в сущности он достойнейший человек,
о чем имел основания знать мистер Браунлоу.
старый джентльмен, слегка прихрамывающий на одну ногу; на нем был синий
фрак, полосатый жилет, нанковые брюки и гетры и широкополая белая шляпа
с зеленой каймой. Из-под жилета торчало мелко гофрированное жабо, а сни-
зу болталась очень длинная стальная цепочка от часов, на конце которой
не было ничего, кроме ключа. Концы его белого галстука были закручены в
клубок величиной с апельсин, а всевозможные гримасы словно скручивали
его физиономию и не поддавались описанию. Разговаривая, он имел обыкно-
вение склонять голову набок, посматривая уголком глаза, что придавало
ему необычайное сходство с попугаем. В этой позе он и остановился, едва
успел войти в комнату, и, держа в вытянутой руке кусочек апельсинной
корки, воскликнул ворчливым, недовольным голосом:
стоит мне зайти к кому-нибудь в дом, как я нахожу на лестнице вот такого
помощника бедных врачей? Некогда я охромел из-за апельсинной корки и
Знаю, что в конце концов апельсинная корка послужит причиной моей смер-
ти. Так оно и будет, сэр! Апельсинная корка послужит причиной моей смер-
ти, а если это неверно, то я готов съесть свою собственную голову, сэр?
чуть ли не каждое свое заявление, что было весьма странно, ибо, если да-
же допустить, что наука достигнет той ступени, когда джентльмен сможет
съесть свою собственную голову, если он того пожелает, голова мистера
Гримуига была столь велика, что самый сангвинический человек вряд ли мог
питать надежду прикончить ее за один присест, даже если совершенно не
принимать в расчет очень толстого слоя пудры.