Чтение 23–й страницы книги ~Любимец женщин~

двойняшки ради заезжих коммерсантов в четыре пальца исполняли начальные
этюды из "розового самоучителя". Одеты они бывали тогда под девчушек:
белые носочки, в волосах бантики. Жуть. Утешались мы шипучим. Завсегдатаям
подавали белое вино местного разлива. На этикетке красовалось: "Солнечные
погребки". Ничем другим этот набор не разнообразили.
А хозяйка нашего борделя, Мадам? Это вообще финиш. Бывшая колонистка,
она потом оставила пеньюар и стала классной надзирательницей в Периге. А
потом получила наследство от брата, виноторговца. Еще молодая - тридцать с
хвостиком - и внешне вполне, вот только одевалась черт знает как, но это
чтобы от нас отличаться. Вроде бы и не злая баба, но у нее бывали хорошие
дни и плохие. В хорошие она ни с кем из нас не разговаривала.
В общем, меня таки трясет от этих бредней Белинды. Конечно, не
обязательно всем идиотам головы рубить, но случись мне ее встретить - я бы
законопатилась где-нибудь подальше. А так можно и посмеяться над ее
сказками о королевских платьях, комнатах с занавесками над кроватью,
шикарных ваннах и прочей фигне. Хорошо, что таких хором, как в ее
россказнях, в жизни не бывает, а то письма пришлось бы носить самой и
марки на почте некому было бы продавать - девки все до одной разбежались
бы по борделям.
Скажу и еще кое-что, а то кто-нибудь так и помрет одураченным: нас в
"Червонной даме" было не десять, а семь, как смертных грехов, - Белинда
(раз уж вы ее так зовете - у нас-то она была Жоржетта, или просто Жо),
Мишу, Магали, двойняшки и я, а еще Лизон, она добавилась позже.
Так вот, эта деваха, Лизон, бросила мужа - кузнеца вдвое себя старше, -
потому что он с ней ни слова не говорил.
А почему не говорил, Лизон ни гу-гу. Я ни разу не видела, чтобы она
танцевала что-нибудь кроме танго, фокстрота или вальса, - она танцевала,
как и все мы, не лучше и не хуже. В те вечера, когда бывал недобор
клиентов, Лизон нас просто изводила, ее так и подмывало в душу влезть
любой, кто бы ни попался под руку. А вообще, неплохая девка. Сколько раз
мы с ней на пару клиента обслуживали - бывают такие, глаза завидущие, - и
никаких проблем с дележкой.
Жоржетту - ту по второму разу никто не брал. И с нами она без конца
цапалась. Я склочничать не люблю, но терпеть не могу, когда перед
мужчинкой начинают корчить из себя невесть что. Из-за нее уйма времени
уходила коту под хвост - расценки она, видите ли, обсуждала. На рожу она,
правда, ничего: фары такие зеленые - даже поп не устоит но кривляка и
злопамятна - жуть, не говоря уж о том, что жадина. Спроси любую из наших
тогдашних шлюх, если разыщете кого, и все вам мои слова подтвердят.
Да, насчет тогдашних - Белинда ведь и по годам все перепутала, наплела
всякой фигни. Из тюрьмы той, из крепости, всего один раз, пока я в
"Червонной даме" была, кто-то сбежал. Солдаты с обыском в бордель явились
- это правда. Среди ночи - это тоже правда. Вот только либо я совсем дура
без памяти, либо форма на них и обмотки были такими, какими я их сейчас
вижу: цвета хаки, а не голубые. Голубую-то форму уже который год отменили.
Конечно, каждый может ошибиться, но я думаю так все случилось за
несколько дней до войны, в конце августа, в тот год как раз была
мобилизация. Помню, плакаты везде с трехцветными флагами. Все только и
говорили, что о Польше, о линии Мажино. Клиентов всех забрали, и нашего
Джитсу тоже.
Джитсу этот, скажу я вам, тот еще был фрукт. Похотливый, как не знаю
кто, во всех стенах дырок понаделал - на нас любоваться, когда мы голышом.
Одет он был по-японски и ходил с повязкой на лбу, как Жоржетта расписывала
в своих побасенках, но, когда его воспитывали оплеухой, принимался
хныкать. Даже не хочется вспоминать о таком сопляке, когда видишь перед
собой настоящего мужчину. Когда этого типа в армию забирали, он
расхныкался еще больше. Накануне мы, девки, жребий бросили: кто из нас
свою мишень под его ружьецо подставит. Эта "радость" Магали досталась. Так
он там на ней ерзал - она даже не почувствовала ничего. Джитсу тогда
сильно обиделся, хоть Магали и старалась вовсю, чтоб ему было что
вспомнить. Он потом ей писал письма в таком духе, что, мол, застрахуйся на
случай пожара, а то не заметишь, как протрут до дыма с огнем. Оказывала
наша Мадам ему какие милости или нет - не знаю. Может, и за ней грешки
водились - дело темное. Я ведь к чему это все - что годы лучше Жоржетты
помню.
Мне самой тогда было года двадцать три. В "Червонную даму" я раньше
всех пришла. К тому времени я уже в двух борделях побывала. Задница моя
черная малость меня обескураживала, а в остальном я все принимаю как есть.
Всегда и всем довольная. В ту пору было модно, чтобы ляжки и груди
просвечивали. Я не захотела - и никогда никаких упреков. Иногда, конечно,
чувствовала себя одиноко, но уж кому какая судьба, лучше раньше, чем
позже. Ну вот, вроде больше и нечего о себе рассказать. А, да! До сих пор
не соображу, почему меня Зозо прозвали, вообще-то я Сюзанна.
Франсиса я в первый раз увидела в какой-то из будних дней, ближе к
полуночи. Он занял место у стойки. Мадам ему подала, кажется, белого вина.
В гостиной кое-какой народ был. Мадам не стала ему особо нас расхваливать
- у каждой уже наметился клиент. Я на этого парня обратила внимание,
потому что заметный был, высокий, да и новенький. Волосы напомажены, носил
на косой пробор, костюмчик тесный, под стоячим воротничком -
галстук-шнурок. Потом я на него и не смотрела уже. Он, наверное, ушел,
пока я клиента наверху обслуживала.
А через два-три дня он опять явился. В пятницу, самый неурожайный день.
Мы стали понастойчивее с этим нерешительным, тем более что каникулы
заканчивались, начиналась совсем другая штука. Какая - мы толком не знали,
но и дураку понятно, что работы прибавится не у нас, а у наших сестричек
на Востоке. Часам к одиннадцати Мадам решила, будто этот парень у стойки
ради нее пришел. Дохлый номер. Уткнулся носом в свою кружку, спиной ко
всем, и сидит. Потом заплатил и ушел. Я как раз обхаживала главного
рыболова Сен-Жюльена, не то непременно зажала бы этого парня, хоть у самых
дверей. Ни на тряпку, ни на скрягу он не похож. Я смекнула, что просто не
было случая подозвать ту, на кого он глаз положил. Новенькие часто
приходят уже на чем-то или на ком-то зацикленные. Я осмотрелась: кого нет?
Все, кроме Жоржетты, были внизу, в гостиной.
На следующий вечер - та же картина: куцый, паршивенький костюмчик, то
же место - в углу у стойки. Мадам мне подмигнула: займись, мол, этим. Я
собиралась уже к нему подвалить и вижу: он стрельнул глазами в тот угол
гостиной, где его мечта вся тряслась от хохота на коленях у какого-то
торговца. И резинкой от чулок хлопала как чокнутая. Я подкралась к
угрюмому красавчику сзади и вдруг, пока он меня не видел, спросила:
- Ну что, нравится тебе Белинда?
Вид у него был как у мальчишки, которого застукали, когда он варенье
таскал. Опустил глаза и сидит.
- Чего ж ты ее не берешь?
Вежливостью он не страдал - никакого ответа.
- Эй, я тебе говорю-то!
Он скорчил не слишком довольную гримасу - вроде улыбается, вроде
смущается. Наконец я услышала его голос - приятный такой, немножко глухой:
- Боюсь. И потом, она никогда не бывает одна.
- Ну хочешь, я с ней поговорю?
- Нет-нет! Не надо!
Я не стала настаивать. Спросила, не угостит ли он меня. Потом
мало-помалу - его не так-то легко было раскрутить - я выведала, что ему
двадцать девять лет, и что зовут его Франсис, и что он чего-то изучает в
Париже (я с первого раза не разобрала, а по второму не стала спрашивать),
и что больше всего ему нравятся американские фильмы и легкие сигареты. Он
поневоле проследил, как Белинда своего клиента потащила к лестнице. К
слову сказать, лестница была не совсем такая, какой ее Белинда расписала:
не мраморная, а деревянная, под мрамор ее покрасили, чтобы замазать
червоточины. Но это к делу не относится. Я нового дружка опять к себе
лицом повернула и говорю:
- Слушай, нехорошо-то как: такой взрослый мальчик все время здесь,
внизу, сидит. Ну чем я тебе не нравлюсь?
Тут я, африканская красавица, подарила ему белозубую негритянскую
улыбку. Он в ответ тоже улыбнулся, и вполне мило. Головой мотнул - всем,
мол, нравишься - и сразу сконфузился от такой дерзости. На мне был один из
двух моих излюбленных нарядов. Хотя у меня всего два их и было-то. Первый
наряд - обычная коротенькая комбинашка и чулки до половины ляжек, но
белые, для контраста с кожей. Второй - он-то и был на мне в тот вечер -
лифчик и юбочка из ярко-красного пальмового волокна, едва прикрывающие мои
сокровища, на лодыжках - браслеты. Лакомая шоколадка, да и только. Если
бросать мне арахис, я смахивала бы на тарзанову мартышку, а если нет - то
на Джозефину Бейкер. Только у меня волосы по-негритянски завиты. Короче,
дружок мой снова уткнулся носом в свою кружку, и я, заглядывая ему в лицо
снизу, принялась уговаривать:
- Ну чего ты? Пойдем со мной, знаешь, какие мы, негритянки, ласковые...
Он едва заметно согласно кивнул. Не глядя на меня. А уж покраснел-то
как! Я думала, еще часа два будет ходить вокруг да около. Ан нет, встал во
весь рост, залпом допил кружку, для храбрости, и вперед.
Наверху, у меня, быстро и исподтишка оглядел комнату, сел на краешек
постели и стал сверлить взглядом пол. Я закрыла окно и задернула
занавески, чтобы он себя поуютнее чувствовал. В ту пору жара стояла
жуткая. Я, когда случались простои в работе, сразу бежала в душ -
освежиться. Ближе к вечеру меня приходилось заново мазать краской. Но это
к делу не относится. Я сбросила лифчик и юбчонку. Студент мой между тем
решил изображать статую: сидит, руки меж колен зажал, даже пиджак не снял.
Пришлось самой: сначала один рукав, потом другой. Тут у меня кое-какие
подозрения появились, и я тихо-тихо, сама себя не слыша, спросила:
- Ты вообще с женщиной хоть раз был?
Он только головой покачал - нет. И даже глаза закрыл - до того ему
стыдно было.