- В руки правосудия! - воскликнул судья, подскочив на кресле. - Отдать себя... добровольно?
- Добровольно!
- Почему?
- Потому что я устал, мне было невмоготу жить во лжи, под чужим именем, потому что я хотел вернуть моей жене и детям имя, которое им принадлежит, потому, наконец...
- Потому что?
- Я невиновен!
"Этого я и ждал!" - подумал судья Жаррикес.
И, в то время как его пальцы барабанили на столе что-то вроде марша, он кивнул Жоаму Дакоста, как бы говоря: "Ну-ну, рассказывайте вашу басню! Я знаю ее наперед, но не стану вам мешать рассказать ее по-своему!"
Жоам Дакоста понимал, что судья относится к нему не очень доброжелательно, но делал вид, что ничего не замечает. Он рассказал всю свою жизнь, говорил очень сдержанно, не изменяя своему спокойствию, не упуская ни одного обстоятельства до и после приговора. Он не выставлял напоказ ни достойную и окруженную уважением жизнь, которую вел после побега, ни свято выполняемых им обязанностей главы семьи - мужа и отца. Он подчеркнул лишь одно обстоятельство: он прибыл в Манаус, чтобы потребовать пересмотра своего дела и добиться оправдания, - приехал сам, хотя ничто его к тому не принуждало.
Судья Жаррикес, заранее предубежденный против всякого обвиняемого, не прерывал его. Он только устало щурился, как человек, в сотый раз слушающий одну и ту же историю; а когда Жоам Дакоста положил на стол свои записки, то даже не пошевелился, чтобы их взять.
- Вы кончили? - спросил он.
- Да, сударь.
- И вы утверждаете, что уехали из Икитоса только для того, чтобы потребовать пересмотра вашего дела?
- У меня не было другой цели.
- А как вы это докажете? Чем подтвердите, что, если б не донос, по которому вас арестовали, вы явились бы сюда сами?
- Прежде всего этими записками.
- Эти записки были у вас в руках, и ничто не доказывает, что вы отдали бы их, если бы вас не арестовали.
- Во всяком случае, сударь, есть один документ, который уже не находится у меня в руках, и подлинность его не может вызвать сомнений.
- Какой же?
- Письмо, написанное мною вашему предшественнику, судье Рибейро, где я предупреждал его о своем приезде.
- Вот как! Вы ему писали?
- Да, и письмо это должно быть доставлено и передано вам.
- В самом деле? - недоверчиво заметил судья. - Стало быть, вы писали судье Рибейро?
- До того, как господин Рибейро стал судьей в этой провинции, - ответил Жоам Дакоста, - он был адвокатом в Вилла-Рике. Это он защищал меня на процессе в Тижоке. Он не сомневался в моей невиновности. Он сделал все, что мог, чтобы меня спасти. Двадцать лет спустя, когда его назначили главным судьей в Манаусе, я сообщил ему, кто я, где я и что собираюсь предпринять. Он был по-прежнему уверен в моей правоте, и по его совету я бросил фазенду и приехал сюда, чтобы добиваться оправдания. Но смерть внезапно сразила его, и, быть может, я тоже погибну, если в судье Жаррикесе не найду второго судью Рибейро!
После такого прямого обращения судья Жаррикес чуть не вскочил, в нарушение всех правил, ибо судьям полагается сидеть, но вовремя спохватился и только пробормотал:
- Очень ловко, право же, очень ловко!
Как видно, у судьи Жаррикеса было бронированное сердце и пронять его было нелегко.
В эту минуту в комнату вошел караульный и вручил судье запечатанный конверт.
Жаррикес сорвал печать и вынул из конверта письмо. Прочитав его, он нахмурился и сказал:
- У меня нет причин скрывать от вас, Жоам Дакоста, что это то самое письмо, о котором вы говорили; вы послали его судье Рибейро, а письмо передали мне. Следовательно, нет никаких оснований сомневаться в том, что вы говорили по этому поводу.
- Не только по этому поводу, но и во всем, что я рассказывал вам о моей жизни, - в моей исповеди тоже нельзя сомневаться!
- Э, Жоам Дакоста, - живо возразил судья Жаррикес, - вы уверяете меня в вашей невиновности, а ведь так поступают все обвиняемые! В сущности, вы приводите лишь моральные доказательства. А есть ли у вас доказательства вещественные?
- Быть может, и есть, - ответил Жоам Дакоста.
Тут Жаррикес не выдержал и все-таки вскочил с места. Ему пришлось два-три раза пройтись по комнате, чтобы взять себя в руки.
5. ВЕЩЕСТВЕННЫЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА
Когда судья, считая, что вполне овладел собой, вновь занял свое место, он откинулся в кресле, задрал голову и, уставившись в потолок, сказал самым равнодушным юном, даже не глядя на обвиняемого:
- Говорите.
Жоам Дакоста помедлил, собираясь с мыслями, как будто ему не хотелось прибегать к новому способу убеждения, и сказал:
- Пока что, сударь, я приводил вам только доказательства нравственного порядка, основываясь на том, что всю жизнь вел себя как порядочный, достойный и безупречно честный человек. Я считал, что эти доказательства наиболее ценны для суда...
Судья Жаррикес, не сдержавшись, пожал плечами, показывая этим, что он иного мнения.
- Если их недостаточно, то вот какое письменное доказательство я, быть может, смогу представить. Я сказал: "быть может", так как еще не знаю, насколько оно достоверно. Вот почему я не говорил о нем ни жене, ни детям, - я боялся подать им надежду, которая, быть может, и не сбудется.
- К делу, - проговорил судья Жаррикес.
- Я имею основание думать, что мой арест накануне прибытия жангады в Манаус был следствием доноса начальнику полиции.
- Вы не ошиблись, Жоам Дакоста, но должен вам сказать, что донос этот анонимный.
- Неважно, я знаю, что написать его мог только негодяй, по имени Торрес.
- А по какому праву, - спросил судья, - обзываете вы так этого автора доноса?
- Да, сударь, он негодяй! - горячо ответил Жоам Дакоста. - Я принял его как гостя, а он явился лишь затем, чтобы предложить мне купить его молчание; я отверг эту гнусную сделку, о чем никогда в жизни не пожалею, каковы бы ни были последствия его доноса.
"Все та же уловка, - подумал судья Жаррикес, - обвинять других, чтобы оправдать себя!"
Тем не менее он чрезвычайно внимательно выслушал рассказ Жоама Дакосты о его отношениях с авантюристом до той минуты, когда Торрес сообщил ему, что знает и может назвать настоящего виновника преступления в Тижоке.
- И как же его зовут? - встрепенулся Жаррикес, сразу теряя свой равнодушный вид.
- Не знаю. Торрес не захотел его назвать.
- А этот преступник жив?
- Нет, умер.
Пальцы судьи Жаррикеса забарабанили быстрей, и он, не удержавшись, воскликнул:
- Человек, который может доказать невиновность осужденного, всегда умирает!
- Если настоящий преступник умер, господин судья, - ответил Жоам Дакоста, - то Торрес ведь жив, а он уверял меня, что у него есть такое доказательство - документ, написанный рукою самого преступника. Он предлагал мне его купить.
- Эх, Жоам Дакоста, - заметил судья, - за такой документ не жаль отдать и целое состояние!
- Если бы Торрес потребовал у меня только состояние, я отдал бы все не раздумывая, и никто из моих близких не возразил бы ни слова. Вы правы, ничего не жалко отдать за свою честь! Но этот негодяй, зная, что я в его власти, потребовал у меня большего!
- Чего же?
- Руки моей дочери. Такую плату он назначил в этом гнусном торге! Я отказался. Он на меня донес. Вот почему я теперь перед вами.
- А если бы Торрес на вас не донес, - спросил судья Жаррикес, - если б вы не встретили его на пути, что бы вы сделали, узнав о смерти судьи Рибейро? Вы пришли бы и отдали себя в руки правосудия?
- Без всякого колебания, - твердо ответил Жоам Дакоста. - Повторяю: у меня не было иной цели, когда я уезжал из Икитоса в Манаус.
Это было сказано с такой искренностью, что судья Жаррикес почувствовал, как в том уголке сердца, где складываются наши убеждения, у него что-то дрогнуло. Однако он еще не сдался.
Впрочем, тут нечему удивляться. Этот судья, ведущий допрос, не знал того, что известно всем, кто следил за Торресом с начала нашего рассказа. Читатели не могут сомневаться, что у Торреса в руках находится письменное доказательство невиновности Жоама Дакосты. Они твердо знают, что документ существует, что в нем содержится нужное доказательство и, возможно даже, что судья Жаррикес проявил бездушие, отнесясь к Жоаму с таким недоверием. Но пусть они вспомнят, что судья Жаррикес находился в трудном положении: он привык, что обвиняемые постоянно уверяют суд в своей невиновности; документа, о котором говорил Жоам Дакоста, ему не представили, он даже не знал, существует ли такой документ, и, вдобавок ко всему, перед ним стоял человек, виновность которого уже была установлена судом.
И он решил, быть может просто из любопытства, попытаться сбить Жоама Дакосту с его позиций.
- Стало быть, - сказал он, - вы возлагаете теперь все ваши надежды на заявление, сделанное вам Торресом?
- Да, сударь, - ответил Жоам Дакоста, - если вся моя жизнь не говорит в мою пользу.
- А как вы думаете, где сейчас этот Торрес?
- Думаю, он должен быть в Манаусе.
- И вы надеетесь, что он заговорит и согласится по доброй воле отдать вам документ, за который вы отказались дать ему то, что он потребовал?
- Да, надеюсь. Теперь положение изменилось. Торрес донес на меня, и, следовательно, у него не осталось никакой надежды заключить со мной сделку на прежних условиях.
Но за этот документ он еще может получить целое состояние, которое, буду ли я осужден или буду помилован, он потеряет навсегда. Итак, продать мне этот документ - в его интересах и не может пойти ему во вред, а потому я думаю, что, исходя из своих интересов, он его продаст.
На рассуждение Жоама Дакоста было нечего возразить. Судья Жаррикес это понял. Он сделал лишь одно замечание:
- Пусть так; продать вам этот документ, несомненно, в интересах Торреса... если только документ существует!
- Если он не существует, - ответил Жоам Дакоста, и голос его дрогнул, тогда мне остается положиться на правосудие человеческое в ожидании правосудия божьего!