только, что, произнося эту речь, он вдруг громко затрещал пальцами, как
будто ломая руки. При этом у него было очень веселое лицо, и он даже
улыбался.
Николай Антоныч!" Но он почему-то не ответил.
Татариновым, я вдруг решил, что не пойду, а лучше завтра встречу Катю на
улице и на улице отдам ей стек и глину - она просила. Не прошло и
получаса, как я передумал.
хотел войти. Казалось, она раздумывала, впустить меня или нет. Потом она
распахнула двери, шепнула мне быстро: "Иди на кухню", и легонько толкнула
в спину.
вышел в переднюю и, увидев меня, зажег свет.
было! Слышишь?
рту золотой зуб. Но это было последнее, что я видел в доме Татариновых.
Одной рукой Николай Антоныч открыл двери, а другой выбросил меня на
лестницу, как котенка.
день. Только Ромашка бродил по пустым комнатам и все что-то считал, -
должно быть, свои будущие богатства, да повар в кухне готовил обед и пел.
Я пристроился в теплом уголке за плитой и стал думать.
Он пошел к Николаю Антонычу и выдал меня с головой.
Лихо, который сказал, что на собраниях Кораблев проливает "крокодиловы
слезы". Он - подлец. А я-то еще жалел, что Марья Васильевна ему отказала.
дядя Петя вдруг медленно поплыл вокруг меня вместе с капустой, которую он
пробовал зубом, чтобы узнать, готовы ли щи. Голова закружилась. Я вздохнул
и пошел в спальню.
если набрать отмененных денег и поехать, где это еще неизвестно, накупить
всего, а тут продать за новые деньги. Я сосчитал - на один золотой рубль
прибыли сорок тысяч процентов.
Туркестане.
рубашку, запасные штаны, афишу: "Силами учеников 4-й школы состоится
спектакль "Марат", и черную трубочку, которую когда-то оставил мне доктор
Иван Иваныч. Всех своих жаб и зайцев я разбил и бросил в мусорный ящик.
Туда же отправилась и девочка с колечками на лбу, немного похожая на
Катьку.
без прежнего азарта:
научился, читать, считать. Хватит с меня. Хорош и так. И никто не будет
скучать, когда я уйду. Разве Валька вспомнит один раз и забудет.
процентов на сто рублей.
скажу: "Вот, возьмите за все, что я съел у вас". И Кораблев, которого
выгонят из школы, придет ко мне жаловаться и умолять, чтобы я простил его.
Ни за что!
и внимательно смотрел во двор, очень грустный и немного пьяный. Полно, он
ли это? Зачем ему выдавать меня? Напротив, он, наверное, и виду не подал,
он должен был притвориться, что ничего не знает об этом тайном совете.
Напрасно я ругал его. Это не он. Кто же?
Татариновых, я все рассказал ему. Это - Валька!
сделает этого никогда.
сидел на окне и все умножал и умножал без конца. Мне почудилось, что он
незаметно следит за мной, как птица, одним круглым, плоским глазом. Но
ведь он ничего не знал...
пожалуй, и остаться. Но у меня болела голова, звенело в ушах и почему-то
казалось, что теперь, когда я сказал Ромашке, что ухожу, остаться уже
невозможно. С какой-то тоской в сердце я оглянулся в последний раз. Вот
белая лампа, на которую я всегда долго смотрел в темноте, когда гасили
свет, стенка с клеточками, где лежит белье, - вот моя клеточка, а рядом
Валькина. Кровати, кровати...
был уже сильный жар, потому что, выйдя на улицу, я удивился, что так
холодно. Впрочем, еще в подъезде я снял курточку и надел пальто прямо на
рубашку. Курточку решено было загнать, - по моим расчетам, за нее можно
было взять миллионов пятнадцать.
я делал на Сухаревке, хотя и провел там почти целый день. Помню только,
что я стоял у ларька, из которого пахло жареным луком, и, держа курточку,
говорил слабым голосом:
приметил в толпе мужчину огромного роста в двух шубах. Одна была надета в
рукава, другая - та, которую он продавал, - накинута на плечи. Очень
странно, но куда бы я ни пошел со своим товаром, везде я натыкался на
этого мужчину. Он стоял неподвижно, огромный, бородатый, в двух шубах, и,
не глядя на покупателей, загибавших полы и щупавших воротник, мрачно
говорил цену.
хлебного пирога с морковкой, но откусил только раз - и расхотелось.
пальцы все-таки посинели. Пирог я спрятал в наволочку и все, помнится,
смотрел, не раскрошился ли он, Должно быть, я чувствовал, что заболеваю.
Очень хотелось пить, и несколько раз я решал, что кончено: если через
полчаса не продам, пойду в чайную и загоню курточку за стакан горячего
чая. Но тут же мне начинало казаться, что именно в это время явится мой
покупатель, и я решал, что постою еще полчаса.
продать своей шубы...
грязный, а до бульвара - далеко. Все-таки я пошел и поел, и, странно, снег
показался мне теплым. Кажется, меня вырвало, а может быть, и нет. Помню
только, что я сидел на снегу и кто-то держал меня за плечи, потому что я
падал. Наконец меня перестали держать, я лег и с наслаждением вытянул
ноги. Надо мной говорили что-то, как будто: "Припадочный, припадочный..."
Потом у меня хотели взять наволочку, и я слышал, как меня уговаривали:
"Вот чудной, да тебе же под голову!", но я вцепился в наволочку и не
отдал. Мужчина в двух шубах медленно прошел мимо и вдруг сбросил на меня
одну шубу. Но это уже был бред, и я прекрасно понимал, что это бред...
Наволочку еще тянули. Я услышал женский голос:
тридцати восьми я уже несу страшную чушь и до смерти пугаю родных и
знакомых. Но такого приятного бреда, как во время испанки, у меня не было
никогда. Вот в просторной, светлой комнате я рисую картину - водопад. Вода
летит с отвесной скалы в узкое каменистое ложе. Как хорошо! Как блестит на
солнце вода, какие чудесные зеленые камни!
вижу, как снег бежит из-под розвальней между широкими полозьями, -
кажется, что мы стоим, а он бежит, и только по следу, который чертит сбоку
упавшая полость, видно, что мы едем и едем. И мне так хорошо, так тепло,
что кажется - ничего больше не нужно, только бы ехать вот так зимой в
Шилова Юлия
Каргалов Вадим
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Соломатина Татьяна
Сертаков Виталий