всего лишь шутка, имеющая, однако, реальную жизненную почву.
почему-то в ресторане, к Задорнову подошла хозяйка этого заведения, крутая
дама лет сорока - шестидесяти, улыбнулась, сверкая всем золотом своих
зубов, и попросила автограф. У Михаила ничего не было с собой, кроме
визитной карточки, отпечатанной с одной стороны на английском языке. На
этой стороне он и расписался.
продлить знакомство с кумиром своих телегрез.
дама.
простите...
вероятно, чувствуя себя сейчас резидентом, напавшим случайно на важную
государственную тайну. Она округлившимися глазами таращилась на Задорнова,
а затем, быстро оглянувшись, напряженно и тревожно спросила:
писатель.
понимаю? - сияло на ее счастливом лице. - Мы ж свои люди. Задорнов - это
для конспирации, а Райтер - это настоящее".
меня вы можете не стесняться, говорите, что вы эскимос, я поверю.
идиотами",- вспомнили мы тогда фразу Александра Иванова, ведущего
телепередачи "Вокруг смеха", с которой началась задорновская слава. Наши
идиоты и их идиотства - питательная среда для всех писателей-сатириков, и
Задорнов тут не исключение. Но он умеет все эти идиотства подмечать и
выявлять так, как мало кто умеет, поэтому его слава заслужена и
персонифицирована: его интонации, его сарказм ни с чем не спутаешь. Как
никто он умеет сделать из политика болвана (впрочем, и наоборот тоже); и
совсем не случайно его слава достигла апогея именно в тот момент, когда
наша знаменитая перестройка достигла, в свою очередь, абсурда. Он этот
абсурд угадал чуть раньше, чем тот фактически состоялся. Это, кстати, у
него часто бывает. "Прогноз" Задорнова часто сбывается, и это даже
несколько страшновато. А в пик абсурда перестройки он увенчал его, как
елку верхушкой, своим поздравлением с Новым годом всего постсоветского
народа. В полночь. Вместо президента. По телевизору и радио, под бой
кремлевских курантов.
неисчерпаемый источник вдохновения нашего героя.
по-моему, даже будущим; причем тогда, когда это вроде как нельзя и, уж во
всяком случае, опасно.
живой иллюстрацией к басне Крылова о поверженном льве и об осле, который с
наслаждением вчерашнего раба его лягает. Однако, пока он был не повержен,
пародисты и сатирики язвили и пародировали только по своим кухням, а
Задорнов уже делал это на огромных концертных площадках, о чем, наверное,
жалеет сейчас, ибо Михаил Сергеевич выглядит сегодня рафинированным
интеллигентом по сравнению с некоторыми действующими императорами политики
и экономики. Ну что же, над ними он смеется сейчас, и опять, как правило,
начинает это первым, а все остальные собратья по цеху уже потом легко
скользят по проторенной им, Задорновым, лыжне. В нем есть и отвага, и
злость.
некоторых патриотов "чистого" искусства и литературы. Я слышал от них, что
он, мол, работает на потребу публике, что временами опускается до пошлости
и т. д. и т. п. У меня только одно возражение: эта "публика" составляет
сейчас 99% населения, и надо это признать, успокоиться и перестать
кичиться тем, что ты наслаждаешься музыкой Шнитке и перечитываешь ночами
Шопенгауэра.
имеющимися в твоем распоряжении, даже животным хохотом над сомнительными
шутками, дальше ты не имеешь права не делать хотя бы попыток лечения их
вкуса и нравственности; не имеешь права продолжать кормить их только тем
эстрадным попкорном, к которому они уже привыкли и глотают не разжевывая.
два-три момента, когда он всех подводит к зеркалу и заставляет посмотреть
на себя если не с отвращением, то с испугом. Можно винить все и всех
вокруг, но это путь тупиковый. Надо учиться спрашивать с себя. И он эту
простую, но крайне важную мысль старается постоянно внушить залу, который
с изумительным даже для русского человека мазохизмом ржет над тем, что он
глуп, жаден, необразован и бессовестен. Что вы думаете, Задорнов не знает,
где он заигрывает с залом? Знает, уверяю вас, он ведь дома Толстого
читает, а не Маринину, но он большой хитрец и хорошо понимает, что с этой
публикой разговаривать на санскрите бессмысленно; им надо по-русски и так,
чтобы они хоть что-нибудь поняли.
будет строго между нами: Задорнов сентиментален. Только тайной склонностью
к сантименту можно объяснить ту самую встречу с одноклассниками, которую
он организовал. А весь его цинизм - это не только отрезвляющий душ для
лоха, но и горькая, проверенная опытом убежденность в том, что
патриотический пафос наших руководителей, бесконечные вскрики о том, что
надо в очередной раз спасать Россию, - блеф и прикрытие. Задорнов знает,
что спасать надо себя, каждому, персонально; он знает и не понаслышке, что
всякая большая политика - это как раз и есть настоящий, беспредельный
цинизм; а его личный цинизм заключается в единственном правиле, которым он
руководствуется и которое его никогда не подводило. Что бы ни произошло
вокруг, Задорнов ищет ответ на простой вопрос: где бабки? У кого и в чем
денежный интерес, кто в результате хапнет: войны ли это в Чечне или
Югославии, финансовый ли кризис или смена правительства - Задорнов задает
себе вопрос: "Кому выгодно? кто хапнет?" - и, как правило, находит на него
ответ. При этом мало кому известно, что у Задорнова есть простые и совсем
невеселые рассказы о нашей жизни, не содержащие ни одной эстрадной
репризы, и что они до сих пор мирно лежат в ящике его письменного стола.
Читает со сцены он совсем другое, популярность зарабатывает совсем другим
и побаивается, что вдруг кто-то обнаружит его добрым и нежным. Если это
кто-то из близких и заметит, он смущается и быстро меняет тон или
переводит разговор в совершенно другое русло. Нежность и цинизм, лирика и
холодная жесткость, сонет и фельетон, красный перец с тортом, Онегин и
Ленский в одном лице - вот двуликий портрет Задорнова.
на Пасху несколько лет тому назад. "Пойдем на Крестный ход",- однажды
предложил он, и мы пошли. Семьями. Пошли к храму в центре, на улице
Неждановой. Когда подошли, у него тут же родилась первая фраза
юмористического рассказа: "На Крестный ход собралась вся тусовка". И
действительно, кого там только не было, кто только не почтил своим
присутствием воскрешение Спасителя! Народу было - тьма!
регулярно посещать церкви. Не только в праздники, но и в будни. С охапками
самых толстых и дорогих свечей они метались от иконы к иконе и
перекрикивались между собой, как на базаре, внося в почтительную и
интимную тишину храма чужое и непривычное. Черные кожаные куртки и
спортивные штаны были для них почти униформой.
другой. - Где ему-то поставить?
у иконы Божьей Матери.
людям вокруг.
командир, где, это самое, ну, поставить?
гася и выбрасывая маленькие, которые им мешают, и даже их свечи кажутся
какими-то наглыми и беспардонными. Продает же церковь свечи и за три
рубля, и за пятьдесят рублей, хотя перед Богом все равны. Но кожаная
братва об этом равенстве не знает, они думают, что если Ему поставить
самые дорогие свечи, то Он это оценит и простит то, что им там надо