Чтение 23–й страницы книги ~Путь Шеннона~

и сел сам - очень официальный, в парадном темном костюме, белой
крахмальной манишке и длинном галстуке, - положил руки на колени и снова
вперил в меня свой спокойный взгляд.

- Доктор, - неторопливо начал он, - нелегко мне было прийти сюда к вам.
Прежде чем это сделать, я долго молился. - Он помолчал. - Вы часто
встречались последнее время с моей дочкой?

Я отчаянно покраснел.

- Пожалуй, да.

- Можно полюбопытствовать - зачем?

- Видите ли... дело в том... что она мне очень нравится.

- Ага! - В этом простом восклицании не было ни иронии, ни осуждения, а
лишь угрюмая, холодная озабоченность. - Нам она тоже очень нравится,
доктор. Вообще с самого малолетства она была для нас все равно что овечка
для пастуха. Вы можете поэтому понять, как мы расстроились, когда узнали
сегодня, что она не получила диплома. И боюсь, главным образом потому, что
она тратила время на всякие пустяки, а не занималась делом.

Я молчал.

- Конечно, - продолжал он с видом пророка, вещающего истину, - я
всецело доверяю моей дочери. Всем нам приходится терпеть от карающей
десницы господней, и это несчастье только приблизит Джин к богу. Моя жена
- святая женщина - и я... мы беседовали с Джин, она решила, что несколько
месяцев позанимается как следует и снова будет держать экзамен. Но
тревожит нас сейчас не это, а кое-что более серьезное. Я не знаю, как
далеко зашло ваше знакомство, доктор - я ни слова не могу добиться на этот
счет от моей дочери, и теми немногими сведениями, которые находятся в моем
распоряжении, я обязан мисс Дири, - но, я думаю, вы согласитесь со мной,
что оно зашло достаточно далеко.

- Не понимаю, - поспешно возразил я, - что вы имеете против моего
знакомства с вашей дочерью?

Дэниел ответил не сразу. Сложив вместе кончики пальцев, он напряженно
думал.

- Доктор, - вдруг твердо и решительно сказал он, - я надеюсь, что моя
дочь когда-нибудь выйдет замуж. И будет, надеюсь, счастлива в своем
замужестве. Но она никогда не обретет счастья, если выйдет за человека
другой веры.

Положение становилось весьма затруднительным, но я отважно решил идти
напролом.

- Я не согласен с вами, - сказал я. - Религия - личное дело каждого.
Чем мы виноваты, что от рождения исповедуем ту или иную веру? Неужели два
человека не могут терпимо относиться к верованиям друг друга?

Он мрачно покачал головой и улыбнулся холодной, какой-то удивительно
обескураживающей улыбкой, словно желая этим показать, что уж он-то
прекрасно знает неисповедимые пути и таинства всемогущего бога.

- Я понимаю, что вы еще слишком молоды и неопытны. На свете существует
только одна истинная вера, только одна святая конгрегация. Среди этой
конгрегации помазанников божиих выросла и моя дочь. И никогда она не будет
иметь ничего общего с водами вавилонскими.

По мере того как он говорил, мысли мои по какому-то странному
противоположению вдруг с грустью устремились к чудесным водам, на берегу
которых стоит Маркинш, где мы бродили с Джин, где под кроткими,
снисходительными небесами мы обменялись нашим первым сладостным поцелуем.

- Молодой человек! - Заметив горечь и признаки бунтарства на моем лице,
он заговорил более резко: - Я желаю вам добра и надеюсь, что свет истины
когда-нибудь озарит вас. Но вы должны наконец прислушаться к голосу разума
и понять, что моя дочь не для вас. В нашей общине есть один брат, с
которым она фактически обручена. Я имею в виду Малкольма Ходдена. Вы
встречались с ним у меня в доме. Сейчас он учитель, но хочет стать
проповедником слова господня и нести истину в далекие дикие края. Всем
складом своего ума и характера он доказал, что достоин наставлять и вести
Джин по дорогам мирской жизни.

Наступило молчание. Он, видимо, ожидал, что я буду возражать, но,
поскольку я продолжал, ни слова не говоря, сидеть в кресле, он встал и с
обычным своим спокойствием, не торопясь, надел пальто. Застегнув последнюю
пуговицу, он посмотрел на меня со смесью грустной снисходительности и
сурового предостережения.

- Я рад, что наш разговор оказался не напрасным, доктор. Все мы должны
подчиняться господу... научиться познавать его волю... На прощание я
поручаю вас его заботам.

Он взял шляпу и твердым шагом, с ясным лицом человека, добровольно
обрекшего себя на суровую дисциплину, вышел из комнаты.

Я еще долго сидел не шевелясь. Хотя взгляды Лоу отличались удивительной
узостью и косностью, я не мог не признать, что поступать так повелевает
ему вера. Но мне от этого ничуть не было легче. Он говорил так, точно
каждое его слово было священным пророчеством, взятым из Апокалипсиса, и
тон его задел меня за живое. И к тому же - Ходден... вот уж это было
действительно горькой пилюлей.

Глубоко уязвленный и оскорбленный в своих лучших чувствах, я подумал о
Джин. И упрямо выставил подбородок. По крайней мере я не давал обещания не
видеться с ней.

7

Неспокойно и муторно было у меня на душе, когда я делал вечерний обход.
Дав сестре Пик необходимые указания, я по обыкновению заперся в изоляторе,
но никак не мог сосредоточиться. Чистая наука, которой я посвятил себя,
требовала полного отрешения от всех житейских передряг. Но сейчас мне было
наплевать на этот суровый устав. Перед моим мысленным взором стояла Джин,
тоненькая и свежая, - карие глаза ее затуманивала грусть. Я так любил ее!
Я непременно должен был ее увидеть.

На следующий день я, как только освободился, сразу кинулся в гараж. Уже
дважды звонил я в "Силоамскую купель", но всякий раз мне отвечала миссис
Лоу и я молча бросал трубку на рычаг, словно это был раскаленный утюг. И
вот сейчас, несмотря на моросивший дождь, я вскочил на мотоцикл и помчался
в Блейрхилл.

Подъехав к дому с задней стороны, я с бьющимся сердцем направился к
беседке. Она была пуста: никто не сидел в кресле, на грубо сколоченном
столе не лежала "Медицинская практика" Ослера. Я в нерешительности посидел
некоторое время на стене, следя за тем, как капли дождя стекают с зеленой
решетчатой беседки, затем соскользнул вниз и, обойдя дом, подошел к нему с
фасада. Добрых полчаса проторчал я в кустах, напрягая зрение и стараясь
рассмотреть, что творится за тюлевыми занавесками. И хотя я несколько раз
различал силуэт матери Джин, двигавшейся в темной глубине "парадной
комнаты", самой Джин мне ни разу не посчастливилось увидеть.

Внезапно я услышал звук шагов в аллее. Сначала я подумал, что это
Дэниел Лоу, но минуту спустя показался Люк. Я вышел из своего укрытия.

- Люк! - воскликнул я. - А я и не знал, что ты вернулся.

- Да, я вернулся, - подтвердил он.

- Почему же ты не сообщил мне об этом? Ты единственный человек, который
может мне помочь.

- Неужели?

- Конечно, Люк. Слушай. - Нетерпение мое было так велико, что я с
трудом мог говорить. - Я должен видеть Джин, немедленно.

- Этого никак нельзя, - нерешительно ответил он, поглядывая то на меня,
то на безмолвный дом впереди. Затем, видимо приняв мою сторону, он
добавил: - Мы не можем здесь разговаривать. Пойдемте прогуляемся по улице.

Он повел меня в город, время от времени поглядывая через плечо, и на
углу какого-то неприглядного дома близ Рыночной площади внезапно нырнул в
кабачок с ярко размалеванной вывеской, на которой значилось:
"Блейрхиллский увеселительный бар". Усевшись в кабине, в глубине итого
унылого заведения, которое, судя по внушительной коллекции шаров и машинок
для приготовления фруктового сока, видимо, служило прибежищем для
блейрхиллской золотой молодежи. Люк заказал две кружки пива. Потом с
глубокомысленным видом долго смотрел на меня.

- Теперь уже ничего не поправишь, - произнес он наконец. - Если хотите
знать мое мнение... все кончено.

Я стремительно нагнулся к нему.

- Да что же случилось?

- Такого у нас еще не бывало. Когда мамаша узнала от мисс Дири - насчет
вас, конечно, - она очень расстроилась и без лишнего шума увела к себе
Джин, а та подняла рев на весь дом. Тут отец пришел домой к чаю, и они
долго совещались. Затем мамаша отправилась за Малкольмом, а отец поднялся
к Джин и молился с ней добрый час. Даже в кухне и то слышно было, как она
рыдала: казалось, у нее сейчас разорвется сердце. Но когда они сошли вниз,
она уже не плакала. Она была очень бледная, но спокойная. Они ее уломали,
понимаете?

- Что значит "уломали". Люк?

- Должно быть, взяли с нее обещание, что она никогда больше вас не
увидит.

Прошла целая минута, прежде чем до меня дошел смысл его слов, но в то
же время я был глубоко убежден, что он сказал правду. Хотя в наш век
прогресса трудно этому поверить, но в семье Джин царил непреложный закон,
восходивший еще к временам Ветхого завета, когда сыны Галаада и Хета
бродили по полям Моава, пасли стада, всецело подчиняясь воле старейшин и
слепо веря в бога.

Как раз таким старейшиной в своей семье и был Дэниел Лоу. Он все еще
жил по книге Царств, книге Чисел и Второзаконию. И среди грохота века
машин, оглушающего рева джазов и соблазнительного мерцания кино он
вырастил детей в этой традиции, держа их в повиновении не с помощью