помолился об упокоении души раба божьего Каллиника, который из
обыкновенной серы и безопасной селитры создал и дал в руки ромеев такое
страшное оружие.
Тогда мы запели на корабле громкими голосами псалмы, благодаря небо за
спасение от врагов.
как на суше теряли единственное свое преимущество над врагами - силу
греческого огня. В мгновение ока варвары смяли бы моих шестьсот схолариев,
из которых многие были еще больны от непривычного морского пути. Таким
образом, мы ничем не могли помочь плененному городу и кружились в море на
виду у Херсонеса, иногда подходили на расстояние десяти стадий к берегу,
вызывая на бой ладьи скифов, но наученные горьким опытом варвары не хотели
нападать на ромейские корабли. Руссы стояли толпами на берегу и грозили
нам мечами и секирами. Это ужасное оружие напоминало нам о том, какая
участь ожидала бы нас, если бы мы вздумали расстаться с неприступным
убежищем кораблей.
приходили самые различные мысли. Какой отчет я дам василевсу в том, что
произошло? Сколько дней я должен оставаться в этих водах? Почему василевс
сказал мне, что в обратный путь мы должны пуститься только по указанию
Леонтия, после того, как он закончит переговоры с варварами?
сладостна для дыхания. Почему-то мне вспомнился рассказ Константина
Багрянородного о Гикии.
был Ламах, враждовавший с боспорскими царями. Но Асандр, царь Боспора
Киммерийского, сказал ему: "У меня есть сыновья, у тебя - дочь. Пусть один
из моих сыновей возьмет ее себе в жены, и тогда между нами воцарится
навеки мир". Херсониты ответили: "Мы согласны взять в зятья твоего сына,
но с условием, что он никогда уже не покинет наш город и не вернется в
Боспор для беседы с отцом. Или он умрет в тот же час!"
много рабов и рабынь, многочисленный скот и имения. Дом Ламаха занимал
четыре квартала в городе и был расположен в том месте, которое херсониты
называют Сусы. Там он пользовался отдельными большими вратами в городской
стене и четырьмя малыми, через которые возвращались с пастбищ его кони и
кобылицы, быки и коровы овцы и ослы, шли в предназначенные для них стойла,
особые для каждой породы скота. Сын Асандра приплыл в Херсонес и стал
мужем Гикии, дочери Ламаха, а про прошествии двух лет старый Ламах умер.
Гикия справила поминки и обещала, что каждый год будет повторять их с
такой же щедростью, предлагая, чтобы все жители, с детьми и домочадцами,
угощались в этот день ее хлебом и мясом, рыбой и елеем, пили вино,
веселились и плясали. Но коварный муж послал сказать боспорцам: "Мы легко
можем завладеть городом. Присылайте мне тайно каждый месяц по десять
вооруженных юношей". Так продолжалось в течение двух лет. Боспорцы
небольшими отрядами проникали в город и прятались в подземных помещениях
дома. Обычно они приплывали в гавань Символов, а оттуда являлись под
покровом ночной темноты в Сусы, и боспорские рабы мужа Гикии заботились о
них и приносили им пищу. Хитрец решил, что во время ежегодных поминок,
когда жители утомятся от плясок и уснут, он выпустит юношей, и те перебьют
спящих и завладеют городом. Но однажды служанка, ткавшая в гинекее лен,
уронила веретено, и оно закатилось в щель. Чтобы достать его, ей пришлось
вынуть кирпич в полу, и тогда она увидела в подземелье множество воинов.
Служанка поведала обо всем госпоже, и та поспешила к городским старейшинам
и сказала им: "У нас в доме творятся подозрительные дела! Поклянитесь мне,
что похороните меня не за городской стеной, а в самом городе, и я открою
вам важную тайну". Старейшины поклялись. Тогда Гикия сообщила им о том,
что увидела служанка. Решено было в день ближайших поминок сделать вид,
что никто ничего не знает, и веселиться, но пить не вино, а воду из
пурпурных чаш, и потом разойтись по домам. Однако не лечь спать, а снова
собраться с факелами и хворостом и, обложив горючим материалом дом Гикии,
сжечь его и всех находящихся в нем боспорцев.
предприятием, уснул, она взяла из ларца свои драгоценности и увела
преданных служанок. Дом подожгли, и когда боспорцы стали выскакивать из
огня, херсониты перебили их и тем избавили город от грозившей ему
опасности. В память этого события в городе водрузили две позолоченные
статуи. На одной Гикия была изображена в богатой одежде, рассказывающей о
коварном замысле мужа, на другой - сражающейся с боспорскими юношами. На
постаментах было начертано повествование о ее подвиге. Но чтобы проверить
нерушимость клятвы старейшин, Гикия сделала вид, что умерла. И
действительно, херсониты нарушили клятву и решили, что можно умершую
похоронить и за городскими стенами. Гикия встала из гроба и сказала: "Горе
тому, кто поверит херсониту!" Жители устыдились и поставили Гикии еще одну
статую, на месте ее будущей гробницы...
непостоянный характер херсонитов был передан в легенде достаточно точно...
послышались крики:
оказалась напрасной. Скифов не было. Но при вспышке огня можно было
увидеть в море ладью, которая приближалась к кораблям, стоявшим в ту ночь
на якоре у острова св.Климента. В ночной тишине мы услышали диалог:
"Двенадцать апостолов". Обманув бдительность скифов, они вышли с
наступлением сумерек из херсонесской гавани и пустились в опасное
странствие с целью достичь ромейских кораблей. Им хотелось посмотреть, что
осталось от монастыря на острове. Монахов привели ко мне, и они упали на
колени.
волны морские. Многих жителей убивают... Стратиг погиб от русских мечей...
Монахи подтвердили, что некоторая часть города сгорела. Базары были
разграблены, и в городе не осталось ни одной амфоры вина. Владимир занял
со своими близкими дом стратига, и каждый день там происходят пиры. Руссы
любят пить вино, может быть в связи в суровым климатом своей страны. Но
князь запретил воинам осквернять церкви и наносить ущерб домам и имению
священнослужителей. Якобы епископ уже дважды совещался с князем. Монахи
уверяли нас, что на этих совещаниях речь шла не о чем ином, как о мирных
переговорах с василевсами.
из херсонесской гавани отплывает ладья, украшенная коврами. Это был
христианский корабль, потому что солнце поблескивало на его крестах и
хоругвях. К нашему удивлению, в ладье оказался сам херсонесский епископ
Иаков с пресвитерами в золотых и серебряных облачениях. Заплаканный
мальчик держал в руках икону богородицы. Диакон бряцал кадилом. За
священниками стояли скифы в красных и голубых плащах, но без оружия. Судя
по одежде, это были знатные воины, посланцы князя. Мы смотрели на них
изумленными глазами и не знали, что все это значит. Поразительны были
красота этих людей, их спокойствие, их мощь и соразмерность всех членов.
себя воинские доспехи - панцирь, поножи и меч - и накинул на плечи вышитый
золотыми орлами черный сагий. Леонтий тоже надел присвоенную его званию
белую хламиду с золотым тавлием.
в ладье. Епископ держал в руках дикирий и трикирий и крестообразно осенял
ромейский корабль. Священники пели стихиры. Высокий, взволнованный голос
мальчика звенел в хоре гнусавых басов. Епископ был тучным человеком, с
лицом, заросшим до глаз черной бородой. Иподиаконы, повязавшие себя
крест-накрест орарями, казались в сравнении с ним пигмеями.
мирное течение. Подобное зрелище не могло бы представиться и во сне. Но я
собственными глазами видел, как епископ в сияющем облачении, с осыпанной
жемчугами митрой на голове поднимался на корабль по веревочной лестнице, а
корабельщики протягивали ему с помоста мозолистые руки, предлагая сыновью
помощь. Слабосильный иподиакон поддерживал его, как будто бы он мог
справиться с тяжестью огромного архиерейского тела. За епископом поднялись
на корабельный помост остальные. Вокруг расстилалось сияющее море. Солнце
ослепительным шаром всходило над головой. Вдали были видны на херсонесском
берегу городские желтоватые башни. Черные ромейские корабли неподвижно
стояли на якоре.
представитель гражданской власти, я - воинской. Заспанный Никифор Ксифий
поспешно застегивал фибулу хламиды. Нас окружали схоларии в панцирях из
медной чешуи.
смотрел мученическими глазами на ромейских воинов. Мы тоже молчали, потому
что он прибыл на корабль в сопровождении врагов христиан. Наконец епископ
скосил глаза на восковую табличку.
Белоусов Валерий
Дальский Алекс
Свержин Владимир
Афанасьев Роман
Прозоров Александр
Андреев Николай