глаза Катин гребень и запустил его себе в волоса, но завитки спутались и
не давали гребню прохода.
квартиру к ним приходил?
выпил весь его в два глотка и опять сел, тупо уставляясь перед собою.
ка-ак брошу, с шубой вместе. Уж больно я на себя озлился, что шубу ему
стал подавать... - опять попался на глаза гребень, и опять стал расчесы-
вать Сеня волосы, но гребень хрустнул, и кусок его, выскользнув из во-
лос, упал на пол.
досады Катя.
по всем мускулам его пробежала некая смятенная волна. - Зачем она отцу в
глаза не вцепилась?..
щекочущий, осторожный как кошачья походка. - Значит, Настьку-то с руками
этому воробью отдал! Ребят-то не нанимали няньчить?.. - и Катя насмешли-
во поиграла острым, как язык, кончиком ботинка.
шерстяными розанами.
Сенино самолюбие, прозвучал коротко и смолк. - Ты вот злишься, а, может,
я слезы тебе хочу утереть... Я ведь добрая!
ся игры.
Жмет очень!
затравить-то, так простят. Много ли стоишь?! Кисельное блюдо!..
дошел к Катину диванчику и глядел на нее немигающими глазами. - Смотри,
мое слово коротко!..
девчонка выгнала, так ты и реветь готов.
ло вне круга света и само мерцало смутными блесками.
дома. Ты смотри, не испугай меня... - вдруг Катино лицо разжалось, рас-
пустилось. - Садись вот тут, - приказала она и подвинулась к стенке,
чтоб дать место Семену. - Шаль-то скинь на стул и садись!
гунный хмель. Вдруг ему представилось, что все вещи стали звенеть, каж-
дая по своему, - звон дурманил.
Катю. Немного вверх, над грудью, где кожа припухла странной мерцающей
голубизной, томилось в безвестности маленькое темное пятнышко, ласковое
и жалкое, темный глазок греха.
стало невыносимо душно в Катиной комнате, насыщенной чуждыми запахами,
заставленной сотнями мелких и глупых вещей. В пальцах кровь билась так,
словно сердце захлебывалось кровью и пальцы двигались сами собою.
блузкой. - В десятом собирался вернуться...
по комнате, не различая вещей... Пухлые, с обгрызанными ногтями, Катины
пальцы, раздражающе царапали обивку диванчика... Сеня и видел ее, и не
видел. В висках клокотала разгоряченная кровь. Душе было гадко, а тело
безумело и начинало качаться как маятник. Все вещи дразнили, точно хоте-
лось им, чтоб хватили их о пол и расхрустнули каблуком. Семен наклонил
над Катей опухшее лицо, - Катя двинула плечом, потушила глаза и затихла.
Так было недолго.
комнату. - Набедокурили мы с тобой! Эх, Катька, Катька...
дующее мгновенье она убежала из комнаты с неправдоподобной живостью. Она
вернулась через минуту.
тела взглянуть... они у него в спальне. Он уж пришел... Молится тем!
Ступай, - комкала слова Катя и все еще оправляла давно уже застегнутую
на все кнопки, какие были, блузку.
попридержал дверь ногой:
возьму!..
и поднялся по улице вверх из низины. Нежилым, каменным духом повеяла на
него Варварка. Он шел мимо нижних рядов. В провалах глубоких ворот, на
ящиках дремали в тулупах сторожа. Шел он совсем бесцельно... В глухих
переулках, соединяющих низ и верх, он пробродил большую часть ночи. К
рассвету усталые ноги вывели его на Красную площадь, затянутую робким
нетронутым снежком. И здесь никого из прохожих, только всюду, в каменных
нишах, крепко спали овчинные тулупы. Так же медленно он спустился опять
в Зарядье. В смятой памяти растерзанными кусками проходили события ми-
нувшего дня: сухонький лобик Катушина - Дудинский картуз, валяющийся в
грязи - чайная кружка с мутным, тошным ядом - выпученные глаза жениха,
сжатые, зачужавшие губы Насти - губы Кати, взбухшие, как нарыв...
смотрело в него глухо и безответно. Предрассветный холод проникал всюду
и укреплял сон. Во рту у Сени было горько, а внутри совсем пусто. Город
начинал гудеть, и в гуле его казалось: хохочет над Сеней Катина родинка,
чтоб обидней стало Насте и грешней ему самому.
темен и дышал всеми раскрытыми кадушками зловонно, как большой гнилой
рот. Увидя Семена в солдатском, похудевшего и подтянутого, еще больше
захлопотал Дудин по своей мастерской.
торую держал в руке, седой свой затылок. - Ты смотри, человек не сноп!
Уж там не промахивайся... Ну-ну! Воюй, воюй... добывай военное отличье:
медаль на брюхо... деревяшку к ноге!..
мутное оконце. Сеня так и звал его в разговоре: Ермолай Дудин.
колеса замедлялся. Смрад войны проникнул и сюда. Как-то и дома стали ни-
же, и люди темней, а орган в Секретовской "Венеции", забравшись на высо-
кий плясовой верх, сломался однажды зимой.
расстроилась. Комнатка ее слиняла, вещи обернулись глупой своей, ненуж-
ной сутью. Настя поднимает с пола недочитанную книжку, пробует читать.
Строчки прыгают, меняются местами буквы, не хотят, чтоб их читали. Настя
захлопывает книжку и подходит к окну. Небо серо. На улицах снег. На сне-
гу ворошатся воробьи.
материной кроватью старую свою, обезображенную куклу. Целый день проси-
дела над ней Настя, навила ей целую охапку пегих кудрей, но прежнего
очарованья, давней молодости уже не вернуть было кукле. Грустная, с ною-
щей спиной, Настя подошла к окну: стыли в вечернем морозце апрельские
лужи. В доме напротив кто-то переезжал. У ворот стоял воз, нагруженный
доверху.
же угловой комнатушке. Настя идет в угловую. Матрена Симанна сидит на