ящичек почти кубической формы, очень походивший на шкатулку для
драгоценностей; и вот эта-то шкатулка и скользнула ко мне в чемодан как
раз в ту секунду, когда мой новоиспеченный приятель ставил меловой знак на
его крышке. Скорее свершенье, чем деянье, - это случилось как-то само
собой и между прочим, в результате хорошего настроения, в которое я пришел
после дружественного собеседования с местными властями. Во время
дальнейшего пути я почти не вспоминал об этом случайном приобретении и
разве что на какую-то секунду задался вопросом - хватилась ли дама этого
ящичка, укладывая обратно в сундук свои пожитки, или не хватилась. В
скором времени мне суждено было точно узнать об этом.
все остановки, подкатил к дебаркадеру Северного вокзала. И покуда
носильщики занимались богатыми, обремененными многочисленным багажом
пассажирами, многие из которых обменивались поцелуями со встречающими их
друзьями и родными, а кондуктора, не считая это для себя зазорным, в двери
и окна подавали носильщикам ручные чемоданы и портпледы, - одинокий юноша
среди суетливой толкотни своих неказистых спутников по третьему классу с
чемоданчиком в руках, никем не замечаемый, вышел из шумного и довольно
неприглядного вокзала. На грязной улице (в тот день моросил мелкий дождь)
кучера фиакров, заметив, что я несу чемодан, призывно взмахивали своими
кнутами и кричали мне: "Ну как, поехали, mon petit?" [малыш (франц.)] или
"mon vieu" [старина (франц.)], или еще что-нибудь в этом роде. Но чем бы я
заплатил за поездку? Денег у меня почти совсем не было, а если сафьяновая
шкатулка и могла поправить мои обстоятельства, то ведь здесь мне было не
добраться до ее содержимого. Вдобавок подъезжать в фиакре к месту будущей
моей службы мне не пристало. Я решил проделать весь путь пешком, сколь бы
он ни был долог, и не раз вежливо обращался к прохожим, спрашивая, как
пройти на Вандомскую площадь (я нарочно не упоминал ни названия отеля, ни
улицы Сент-Оноре), но они даже не замедляли шагов, чтобы расслышать мой
вопрос. И все же я был не похож на нищего, так как моя сердобольная мать
не пожалела нескольких талеров, чтобы хоть как-то приодеть меня в дорогу.
Под аккуратно заплатанные башмаки была поставлена новая подошва, на мне
была теплая куртка с нагрудными карманами и аккуратная спортивная шапочка
на живописно выбивающихся из-под нее белокурых волосах. Но молокососа,
который не может нанять носильщика, сам волочит по улицам свой багаж и не
имеет денег на фиакр, питомцы нашего цивилизованного века не удостаивают
ни словом, ни взглядом; они опасаются вступить с ним в какие бы то ни было
отношения, предполагая в нем весьма подозрительное свойство, то есть
бедность, а тем самым и еще кое-что похуже, почему общество и почитает за
благо попросту не замечать такого неудачника. Говорят, что "бедность не
порок", но это только слова. Человека имущего от нее бросает в дрожь, он
ее воспринимает то ли как срам, то ли как неопределенный укор, в общем же
как нечто отвратительное, и всегда помнит, что лучше с ней не связываться
во избежание неприятных осложнений.
происходило и в день моего приезда. Наконец я остановил одну старушку,
которая - не знаю зачем и почему - толкала перед собой детскую колясочку,
набитую какой-то посудой, и она, единственная из всех, не только указала
нужное мне направление, но и подробно описала место, где я выйду к
омнибусной линии, ведущей на знаменитую площадь. Те несколько су, которые
стоил этот вид передвижения, были мне по карману, и я обрадовался
полученным сведениям. Чем дольше, объясняя мне дорогу, вглядывалась в меня
добрая старуха, тем шире расплывался в улыбке ее беззубый рот; наконец она
потрепала меня по щеке своей жесткой рукой и сказала:
(франц.)].
впоследствии выпадали мне на долю.
вступающего на его стогны с этого вокзала, но роскошь и великолепие
возрастают по мере приближения к величавым площадям, являющимся сердцем
этого города; держа на коленях свой чемоданчик, я не то что робко (робость
я мужественно подавлял в себе), но изумленно и благоговейно взирал с
узкого местечка, которое мне удалось отвоевать в омнибусе, на пылающий
блеск его улиц и площадей, на сутолоку экипажей, толкотню прохожих, на
сияние его прельстительных витрин, на манящие кафе и рестораны, на театры,
ослепляющие глаза белым светом дуговых фонарей, покуда кондуктор выкликал
названия, которые так часто и с такой нежностью произносил мой бедный
отец, вроде: Площадь Биржи, улица Четвертого сентября, бульвар Капуцинов,
площадь Оперы - и так далее.
ярок до умопомрачения. Под навесами кафе за маленькими столиками сидели
люди в пальто и шляпах, с тростью, зажатой между колен, и, точно в театре,
смотрели на толпы пешеходов и проносящиеся экипажи, а между их ног ползали
какие-то темные фигуры, подбирая окурки сигар. Нисколько этим не смущаясь,
они попросту не замечали бедных ползунов или же считали их нормальным и
узаконенным порождением цивилизации, за радостной суетой которой они с
таким удовольствием наблюдали из своего укрытия.
связывает площадь Оперы с Вандомской площадью; там, у обелиска,
увенчанного статуей великого императора, я вышел из омнибуса, чтобы пешком
добраться до истинной моей цели - улицы Сент-Оноре, идущей параллельно
улице Риволи. Отыскать эту цель было нетрудно: еще издали бросились мне в
глаза довольно крупные и ярко светящиеся буквы на вывеске отеля
"Сент-Джемс энд Олбани".
привязанными к ее задку сундуками, раздавали чаевые суетящимся вокруг них
слугам, в то время как другие лакеи втаскивали в вестибюль багаж только
что прибывших постояльцев. Я добровольно иду на то, чтобы вызвать улыбку
читателей, признаваясь в известной робости, которую я испытывал при мысли,
что у кого-то хватает смелости непринужденно войти в этот элегантный,
дорогой отель. Но разве право и долг не объединились, чтобы придать мне
мужества? Разве мне не назначено сюда явиться и разве я не определен здесь
к месту? И разве мой крестный Шиммельпристер не на "ты" с главой этого
заведения? Тем не менее я из скромности воспользовался не вертящимися
дверями, через которые проходили новоприбывшие, а боковым входом, куда
носильщики вносили багаж. Но эти последние - не знаю уж, за кого они меня
приняли, но, во всяком случае, не за своего брата - отослали меня обратно,
и мне не осталось ничего другого, как, держа в руках чемоданчик, войти в
великолепные двери, повернуть которые мне, к великому моему смущению,
помог стоявший при них мальчик в красной курточке. "Dieu vous benisse, mon
enfant", - поблагодарил я его словами той доброй старушки, отчего он
разразился столь же неудержимым смехом, как те ребятишки, которых я
забавлял в поезде.
наполненном людьми; одни расхаживали по нему из конца в конец, другие,
одетые по-дорожному, в том числе и дамы с дрожащими собачонками на
коленях, сидели в глубоких креслах, расставленных на коврах у подножия
колонн. Какой-то ливрейный юнец в порыве служебного усердия попытался
взять у меня из рук чемоданчик, но я отклонил его услуги и немедленно
двинулся направо, к стойке, за которой сидел портье, томный господин с
холодным взглядом, в обшитом галуном сюртуке, явно привыкший взимать
солидную дань с постояльцев. Он давал справки на трех или четырех языках
обступившей его публике и в то же время с любезной улыбкой вручал ключи от
комнат тем, кто их требовал. Я долго ждал, прежде чем мне удалось улучить
минуту и осведомиться у него, когда и где я могу сподобиться чести
предстать перед господином главноуправляющим Штюрцли.
оскорбительным удивлением. - Но кто вы такой?
рекомендованный господину главноуправляющему.
и с насмешкой, глубоко меня задевшей, добавил: - Не сомневаюсь, что мсье
Штюрцли уже давно сгорает от нетерпения, ожидая вашего визита. Не сочтите
за труд пройти несколько шагов дальше, в приемную.
(франц.)], - отвечал я. - Пусть щедрые чаевые и впредь со всех сторон
стекаются к вам, дабы вы в ближайшее время получили возможность удалиться
в частную жизнь.
задело. Не выпуская из рук чемоданчика, я пошел дальше, в приемную, и
правда расположенную всего в нескольких шагах от стойки консьержа на той
же стороне зала. Ее осаждали еще энергичнее. Многочисленные приезжие
желали лично говорить с двумя восседавшими там мужами в изысканных
смокингах, осведомлялись о заранее заказанных апартаментах, узнавали
номера предоставленных им комнат и тут же заполняли "листки для
приезжающих". Мне пришлось набраться терпения, прежде чем я подошел к
столу; но в конце концов я все же очутился лицом к лицу с одним из двух
директоров - еще довольно молодым человеком в пенсне, с закрученными
кверху усиками на землисто-бледном лице, не знающем свежего воздуха.
заговорил первым.
служащий, если мне дозволено будет уже сейчас так называть себя. Мое имя
Круль, Феликс Круль. Я явился сюда, чтобы, согласно договоренности между
господином Штюрцли и моим крестным, профессором Шиммельпристером,
выполнять любую работу, которая будет на меня возложена.
подальше!
Шилова Юлия
Корнев Павел
Шилова Юлия
Перумов Ник
Корнев Павел
Сапковский Анджей