Чтение 23–й страницы книги ~Хуевая книга~

взводу ставлю "два". По "двойке"... Нет, по две "двойки". Учиться, учиться и
еще раз учиться, как завещал вам великий Ленин.

Так же он проверял и листочки с контрольными вопросами.

-- Так. Первый вопрос -- "пять". Второй вопрос -- "пять". Третий вопрос
-- "пять". Четвертый вопрос -- "три". Итоговая оценка -- "два".

Про Лутошенко ходили народные стихи:

Говорят, что дядя Ваня

В детстве сыном был полка.

Если б знали кем он станет,

Удавили б мудака!

Все двойки, полученные на "войне" нужно было отрабатывать. Родина не
могла допустить, чтобы офицер чего-нибудь не знал. Например, химическую
реакцию восстановления в аккумуляторах 6СТЭН-140М. А вдруг это понадобится в
бою! Родина хотела быть уверенной в своих сынах и крепить свою
обороноспособность. Поэтому все двойки надо было отрабатывать. А что такое
отрабатывать, Родина? А это покрасить забор. Смастерить стенд, выкопать яму.
В общем, на кого-либо из офицеров поработать. Упаси бог, не на них лично, а
на благо военной кафедры, чтоб она хорошо выглядела и можно было пустить
пыль в глаза проверяющим.

Все офицеры на кафедре делились условно на две большие категории --
"фанаты" и "похуисты". Суть этих явлений ясна из их названий. Фанаты хотели
научить нас чему-нибудь всерьез и потому ебали. А похуистам лишь бы вечность
проводить, они ебали нас шутки ради. Лутошенко же в равной мере принадлежал
к обеим группам. Он был фанатичный похуист. И поэтому ебал всех вдвойне.

Между прочим, когда я прочитал "Один день Ивана Денисовича", у меня
тоже возникла сильнейшая ассоциация с армией. Правда, г-н Шендерович служил
1,5 года, а я 1,5 месяца, но ведь вкус говна не является функцией от
количества съеденного.

"...Дождь шел третий день. Он то сыпался мелкой надоедливой сечкой, то
повисал в воздухе водяной пылью, то вдруг проливался длинно и холодно,
закрашивая день в серый цвет.

К вечеру он прекратился, и еще целую ночь с ветвей утомленных сосен на
промокший, отяжелевший брезент палаток падали редкие, крупные капли.

Светало. Нахохлившийся дневальный в сырой шинели поглядывал на
циферблат, и как только стрелки растопырились на шести часах, холодное утро
раздвинул проклятый, окаянный крик:

-- Рота! Па-адъем!

Так начинается день..."

Это отрывки из моих документальных лагерных воспоминаний под названием
"7 шагов в прошлое", которые я раздарил в виде машинописных книжек друзьям
по нарам. А написал я их, между прочим, на дипломной практике, сразу после
прочтения "...Ивана Денисовича". Сидел себе на трубном заводе, делать было
нечего, я и писал...

"Здесь, как и повсюду в армии, царь и бог -- показуха. Кто-нибудь из
офицеров ходит и выгоняет всех из палаток и с территории лагеря. Не любит
начальство, чтобы курсанты спали. Даже если ты в наряде по кухне и еще с
утра можешь поспать, все равно выгонят. Начальство боится, что ему нагорит
от его начальства. И так далее. Цепная реакция боязни. Все боятся, только
курсант ничего не боится. Курсант лишь слегка опасается. Слегка, но многого.

А чтобы не погореть на чем-нибудь, нужно выполнять лишь одно правило --
не высовывайся. Не попадайся на глаза начальству, если тебе нечего делать, а
не то заметут на работы. Не становись с краю шеренги или колонны. А если
отбирают людей куда-нибудь вкалывать, ссутулься, сделайся ниже ростом,
отклонись вбок, чтобы прикрыться спиной стоящего слева, справа или спереди,
и ни в коем случае не смотри на начальство, лучше опусти глаза, а то
напорешься на встречный взгляд, и могут замести на работы.

А если не замели, лучше спрятаться в палатку, полежать там, поспать.
Можно также пойти на Волгу, расстелить шинель и поспать. Вариантов много.

Как-то после обеда, то есть тогда, когда формально, по расписанию
занятия были, а фактически, как всегда ни черта не было, мы с Беном лежали
на травке, за первой линейкой, на полпути к помойке и лениво смотрели как
Фатхулла дрючит свою вторую роту. Вторая рота -- это Физхим,
физико-химический факультет. Одни евреи, так считается. О Физхиме ходит
слава факультета чересчур заумного, а в практической жизни беспомощного до
идиотизма. Именно Физхим пишет кляузы на славных офицеров кафедры, именно с
ним случаются самые невероятные истории, о которых потом долго ходят
легенды...

За все эти вывихи студентов с Физхима офицеры очень не любят. Весь их
опыт говорит, что с Физхимом хлопот не оберешься. Поэтому второй роте и дали
в кураторы зверя -- Фатхуллу".

В армии хорошо всяким художникам да артистам. Плакатики рисовать,
агитбригады, хуе-мое. Вот, например, хорошо было у нас Мише Грушевскому * с
Физхима. Он пародировал кафедральных офицеров и разъезжал с агитбригадой.

"У солдата самая веселая жизнь, -- говорил подполковник Ласевич, --
идет в столовую -- поет, из столовой идет -- поет." Жизнь, да, была веселая,
интересная.

Очень интересное дело -- вождение танка.

"Танк!

Когда стоишь метрах в 20-и от ползущего, рычащего танка, то чувствуешь
как дрожит под ногами земля. Дрожит в буквальном смысле, без преувеличения.

40 тонн рычащего железа. В башне стоит такой грохот и дребезжание,
будто перетряхивают ведро с гайками, ничего не слышно. Только видно как рот
раскрывает сидящий рядом с тобой...

Дергаешь рычаги, перемалываешь траками желтый песок со следами гусениц
и видишь, что впереди дорога вдруг куда-то проваливается. Когда едешь с
открытым люком, еще ничего, а когда с закрытым, то весь мир сужается до
тонкой полоски смотрового прибора. И в тот момент, когда танк переваливается
в яму, ты видишь только песок и грязную лужу на дне. Поддаешь газу, и танк,
задрав ствол, начинает с ревом выползать наверх. Тогда видно только синее
небо и верхушки сосен. Выполз -- и снова желтый песок и зелено-коричневые
сосны, только теперь уже без макушек.

И все-таки на месте механика-водителя лучше,чем в башне. Во-первых,
потому что меньше шуму, во-вторых, занят делом и держишься за рычаги,
в-третьих, сидишь ниже всех и меньше кидает. А в башне кругом одни углы,
сиденьице маленькое, грохот, в приборы эти ни черта не видно, а главное,
нужен постоянный контроль, чтобы на очередном провале не пиздануться обо
что-нибудь головой.

Масса проблем. То ли дело на стрельбище..."

А между прочим, на стрельбище я в первый раз стреляя из ПМ в грудную
мишень выбил 24 очка, в то время как остальные настреляли 0. Вот уж не зря
говорят: если талант, так уж во всем.

Я особо подробно про лагеря-то, которые мы еще называли Жопой, не хочу
расписывать, это уже отражено в мировой литературе, в частности, в тех же "7
шагах в прошлое".

ГЛАВА 23.

Запор.

Запор не тот, что в жопе, как вы уже поняли, а тот, что после Жопы.
Запор -- это город на Украине. Еще мы называли его Запарижье.

...Иногда идешь, а твой рот чего-нибудь поет. Несусветное. Мозг играет,
изощряется. Подберет, манда, какой-нибудь мотив и давай его гонять на разные
слова. Вот например:

Твое влагалище, большое как градирня,

Напоминает мне осенние трусы.

А я люблю тебя, игрушка заводная,

А я люблю тебя, медведик мой простой.

Ну что это такое?! Хуйня чистой воды, за которую всякому человеку
должно быть стыдно. А вот поди ж ты, имеет право на существование:
искусство. И ничего не поделаешь. Плетью обуха...

Мы приехали в Запор ранним утром, в 7 часов утра после "войны". Уже
будучи лейтенантами. И поперлись устраиваться в общагу.

Это была середина августа. Ну, лето! Юг. Тепло. Днепр. Пляж. А нужно
было, напротив, устраиваться на работу простыми рабочими. А не хотелось.
Хотелось спуститься из общаги по южной аллее с пирамидальными тополями к
набережной Днепра, к громадному пляжу. И упасть там в горячий песок.

Но злая неволя тоталитаризма заставляла нас работать на
металлургическом комбинате. Ебала в жопу. Нужно было к отчету по практике
подколоть заводскую справку о получении рабочей специальности. И у всех у
нас в этих справках с чисто заводской непосредственностью было написано
"Здал техминимум на резчика горящего металла".

Если б не работа, это была бы лучшая практика: солнце, дешевые
изобильные продукты, разные колбасы, пирожки, десятки соков, фруктовые
кефиры, печенья, фрукты, пряники, овощи, арбузы, дыни, пирожные, конфеты,
пирожки, булочки-хуюлочки, маслице-хуяслице. А в Центральном гастрономе,
несмотря на антиалкогольную компанию, светлым приветом застоя стояли батареи
разноцветных разнокалиберных бутылок. Глаза разбегались, и их потом трудно
было собрать в одну кучку. Проклятый застой! Окосеть можно! Спаивали народ
мартинями всякими.

Мы жили вшестером в одной очень большой комнате: Я, Бен, Яша, Баранов,
Вова Королев и Рубин.

Как и в Черепе скидывались помаленьку, Рубин ходил в ближайщий
гастроном, покупал сахар, сухарей-хуйрярей и какой-нибудь колбасы.