хозяйка особняка, разливала чай. Орнитолог не на диване, а в глубоком
кресле. Был и Поплавский, худой, как тень,- очень ему тяжело жить. Конечно,
и Вася Болтановский, каждодневный теперь гость; да и не гость, а свой
человек. Из новых знакомых - Алексей Дмитриевич Астафьев, философ,
приват-доцент. С ним Таню познакомил Вася, а старый профессор знал его
немного по университету и одобрял. Только мужчины; даже Леночки не было;
Леночка перед самой революцией вышла замуж за доктора.
привезли из деревни Дуняше. Сахар пайковый - еще выдавали иногда.
голову и чепчик бабушки и ее рукоделье. Потом переводил глаза на Танюшу и
видел, что Танюша, заменившая бабушку за самоваром, стала, пожалуй, совсем
взрослой. Уверенная, заботливая, задумчивая; даже слишком задумчивая,- в ее
годы можно бы и легкомысленнее быть, но только, конечно, не в такое время;
сейчас беззаботных нет. А Вася все на нее смотрит и смотрит. Славный
паренек, Вася, да только вряд ли Танюша отметит его особо; мальчик он хоть и
хороший, а не по Танюше. Совсем другой человек ей нужен.
мороз; я в одной комнате заперся, а в столовой с потолка свесились
сталактиты; у нас водопровод лопнул.
Правда, есть печурка, но обращаться с ней очень трудно, даже если дрова
наколоты на маленькие кусочки и положены рядом. Подумал Эдуард Львович, но
ничего не сказал: это не из ого области разговор. Главное, есть у него
рояль. А ведь у некоторых отобрали. Опять поежился и потер руками.
рабочими, а из буржуазных элементов только я остался. Пока не трогают, но,
вероятно, выселят и меня. Шумно у нас, a любопытно.
теперь нельзя. Но ведь... и нужно ли?
Для себя самого - да, а для других - не знаю. Чему учить других, когда жизнь
учит лучше всякого философа?
Поплавскому стало грустно от таких слов. А старый орнитолог обеспокоился:
накопленная, не может же вдруг в один день стать ненужной.
Было так уютно в старом особнячке, так тепло и старинно. И так хорошо от
музыки Эдуарда Львовича и от чая, налитого руками Танюши. Но нужно ответить.
безошибочная, что ли. А философия ведь даже и не наука, хотя и зовется
наукой наук. Ее рождает роскошь жизни . или усталость от жизни. Она -
пирожное. И еще она - насмешка. И еще она - уход. Жизнь же сейчас такова,
что если от нее отойдешь на минуту,- она от тебя уйдет на дни. Кто хочет
выжить, тот должен за нее цепляться, за жизнь, карабкаться, других с
подножки сшибать,- как в трамвае.
огрубел и упростился; должно и бытие ему соответствовать.
глубже чувствуем. Быт идет сам собой, а жизнь духовная...
становится немного философом, а философ - обывателем; оба - циники. От этого
бытие не выигрывает. А главное - все это не нужно, как прежде было нужно.
Сейчас важнее сохранить и развить мускулы, а книги - зачем книги, разве что
популярные брошюры, учебники, пожалуй, сказки - для отдыха.
можно и за серьезное.
голосом, картавя, сказал:
стукнуть ложечкой, мыла чашки. Астафьев думал: кто она такая? С детскими еще
чертами лица - взрослая женщина.
строгое, почти холодное,- хотя и очень русское. Улыбка, наоборот, цельная,
несдержанная, согревающая. Когда улыбка сбегала с лица Танюши, на минуту на
лице оставался румянец и ласково играли глаза. Затем опять рождалась Диана.
Вечером серые глаза Танюши казались темными и синими. Волосы гладко зачесаны
над большим лбом. Танюша была из породы тех немодных женщин, которые не
могут сделать неизящного движения и которым не приходится думать, как
держать руки или как наклонить голову. Такой она была на людях, в обществе.
Иною она была одна: глаза раскрывались шире, на лбу появлялась легкая
складочка, и Танюша становилась хрупкой и испуганной девочкой, которая не
знает, куда ей идти, у чьей двери постучаться, у которой на всем свете нет
никого, кто мог бы указать и посоветовать. Танюша смотрела в окно и видела
серое небо; она брала книгу, на страницах которой не было ответа. Она
вздыхала, и кофточка казалась ей тесной. Тяжелые волосы оттягивали голову.
Все предметы в комнате, давно знакомые, смотрели на нее равнодушно и слишком
логично. Тогда она шла к дедушке и прижималась к его жесткой щеке. Дедушка
гладил ее и думал: "Что будет с моей Танюшей?"
определенно, что люди растерялись, а истина известна только ему, Эдуарду
Львовичу. Только он обладает вполне несомненным. И несомненного отнять
нельзя. Несомненное - музыка, мир звуков, власть звуков, композиция. Он
ударял пальцем по клавише, и клавиша отвечала так, как он хотел и требовал.
Вражке.
гимнастерках, в кожаных куртках, в солдатских шинелях. Выходили группами,
садились в автомобили и летели быстрее нужного. Пока Эдуард Львович играл,
неуклюжий солдатский палец выводил буквы его фамилии и прикладывал печать.
Музыка, композиция несомненны и неотъемлемы. Но рояль - вещь, которая может
быть отнята с еще большей легкостью, чем отнимают сейчас жизнь. И притом
рояль очень нужен для рабочего клуба.
свободнее и увереннее, даже несколько игриво, подписал внизу и собственное
имя с красным росчерком:
ВЕЩЬ
голоса, а струны рояля при толчках звучали удивленным баском.
Львович не видал.
повторил Эдуарду Львовичу:
вас исключительное право от учреждения по музыке, тогда обратно получите, не
этот, так другой. А против декрета мы не можем, и рабочие клубы в высшей
степени нуждаются в музыкальных фортепьянах, всякому мы оставлять фактически
не можем, так что ясное дело. А зря волноваться нечего, никто вас не обидит,
и все идет на нужные потребности страны. Вы даже должны, как образованный
человек, радоваться. А впрочем, можете жаловаться.
остальных людей он отличался тем, что как-то мало замечал, что он ест и
пьет, а спать он ложится потому, что играть ночью нельзя,- спят остальные
люди. Кроме того, у остальных людей были еще малопонятные Эдуарду Львовичу
интересы: семейные, деловые, политические. По нотам жизни своей они
разыгрывали опусы, весьма чуждые композитору и как-то не вполне
подчиняющиеся контрапункту. Вероятно, все это было нужно, но уж во всяком
случае можно было обойтись и без этого при наличии того всеобъемлющего и
всеисчерпывающего, которое зовется музыкой.
было ни семьи, ни других привязанностей, а если и было что-то подобное в
молодости, то теперь все это уже давно претворено в звуки и легко
укладывается в пять строк нотной бумаги. И уж конечно, Эдуард Львович не
заметил, как он из обыкновенного, как хроматическая гамма, человека, хотя и
с абсолютным слухом, сделался - гражданином.
остались пятнышки пыли в тех местах, где раньше были ножки рояля, а от
Лукьяненко Сергей
Посняков Андрей
Самойлова Елена
Сертаков Виталий
Афанасьев Роман
Бажанов Олег