Чтение 23–й страницы книги ~Садовники Солнца~

Девочка потянулась к окну, услышала голос матери и... замерла от
страха.

Мама... Что с ней?

- Сеня, милый, я не пойму. - Мама говорила с трудом, как бы превозмогая
острую боль. - Я ничегошеньки не пойму. Повтори. Скажи еще раз. Они ведь
живы? Живы?

- Да, Мария, я уже говорил... Вне всяких сомнений. Но... Этот поток
жесткого излучения был для них полнейшей неожиданностью. Хочешь спастись -
прыгай в подпространство. Но вся беда в том, что у них нет энергии для
обратного прыжка.

- Где же они теперь, где?

- Не знаю, Мария.

Страшные слова не все сложились в сознании девочки. Она поняла одно -
отца дома нет, он не прилетел. Холодные потоки дождя мгновенно смыли всю
радость, тело у Алены закоченело.

- ...Нет, Мария. Выйти на связь они тоже не могут. По той же причине -
у них нет энергии. Теперь все зависит от случая. Если они вынырнули из
подпространства где-то рядом, то дойдут к Земле на ионной тяге. Но если их
бросило вдоль Радиуса доступности...

- Это много, Сеня?

- Семь тысяч световых лет.

"Не будет! - замерло сердчишко Алены. - Папы не будет... Тысячи лет...
Даже вестей не будет!"

Она то ли вскрикнула, то ли застонала.

Не помня себя, не видя ничего вокруг, бросилась бежать.

Напролом. Безоглядно.

Колючие ветки шиповника схватили девочку на опушке - она рванулась.
Обдираясь в кровь, высвободилась. Бежала уже из последних сил - все
дальше, все глубже в лес. Задыхалась от рыданий, от черного ужаса, который
гнался за ней буквально по пятам: "Не будет! Тысячи лет не будет..."

В глухом овраге Алена упала. Силы и мысли покинули ее. В распахнутых
глазах девочки отражались равнодушные звезды, успевшие объявиться в
прояснившемся небе.

...Дома Илью ожидало письмо от сестры и три разноцветные
карточки-опросники.

"Узнаю Светлану, - подумал он, открывая узенький конверт. - Узнаю, но
не понимаю. Почему деловая и сильная женщина отдает предпочтение клочку
бумаги, а не живому общению? Всего-то дел - набери индекс на браслете
связи и говори, сколько хочешь..."

Письмо было обычным: несколько фраз о Вадиках - большом и малом,
краткий отчет об успехах Светланы в генетическом моделировании, а вот и
традиционные нравоучения. Ну что ж, все это уже было. Впрочем, нет. Вот
здесь сказано нечто новое. Любя, конечно, пишет, но как непримиримо и
обидно:

"Может, ты и знаешь, но на всякий случай сообщаю: Иштван Кишш, с
которым ты учился в медицинском, вчера назначен главным врачом на
Пальмиру. Это прекрасная планета курортного типа. Только-только сдали в
эксплуатацию. У Иштвана теперь море работы. Не обижайся, Илюша, но мне
обидно за тебя. Обидно, что ты бросил конкретное и нужное дело ради
сомнительных занятий добротворством.

Я не отрицаю Службу Солнца. Но для тебя, зрелого специалиста, это -
запоздалая романтика...

Потом уж очень эфемерна ваша главная заповедь - счастье должно стать
неизбежностью. Мы и так счастливы - общественно счастливы. Но я, например,
ни за что и никому на свете не отдам свою неудовлетворенность ученого,
слезы неудач и даже... вспышки ревности..."

- Чудак-человек! - воскликнул Илья, откидываясь в кресле. - Да кто тебе
мешает - страдай, ревнуй на здоровье! Эх, сестричка, сестричка!..

Его одолевало возмущение.

Чтобы отвлечься, Илья взял карточки опросов общественного мнения. Так,
институт Семьи интересует мое отношение к полигамии. Думаю, дело стоящее,
на любителя... Дальше. Служба Сервиса просит поделиться своими
соображениями о работе Центров обслуживания. Отвратительная система -
привязывает тебя к земле крепче фундамента. И это во времена модулей и
дубликаторов вещества... Что еще? Опять двадцать пять плюс Светлана.
Голубая карточка института социальной психологии, а на ней "голубой"
вопрос: "Назовите основные моральные категории, определяющие сущность
современного человека".

"Это пожалуйста", - улыбнулся Илья и размашисто начертал поперек
карточки: "Стремление к всеобщему счастью!"

Подумал немного, хмурясь и поглядывая на письмо сестры. Затем начал
писать прямо на карточке:

"Согласен с тобой, Светлана.

Сделать всех людей одинаково счастливыми - это, конечно, прекрасная, но
несбыточная мечта, не более. Невозможная мечта, да и ненужная. Счастье -
не хлеб, его на равные кусочки не разделишь.

Но!

Но делать людей счастливее можно и нужно. Необходимо!

Поэтому я не приемлю твою (или у кого ты там вычитала?) формулировку -
"мы общественно счастливы". Чересчур уж она обтекаемая, удобная для
равнодушных. Да, общество в целом счастливо. Но это вовсе не значит, что
Анатоль, заблудившийся в собственной душе, имел право убить себя и других,
уничтожить огромный труд людей. Это не значит, что общество может
позволить таким, как Дашко, паразитировать на чужих интеллектах. Наше
всеобщее благополучие ни в коей мере не может оправдать, например,
равнодушия к судьбам аборигенов далекой Геи. Видишь, сестричка, как туго
все переплелось.

Может, ты помнишь, я с детства люблю старые слова. Выстраданные и
испытанные, отмытые в реке времени так, что к ним пришел совершенно новый
смысл.

Так вот, Светлана.

Я знаю пока во Вселенной одно божество - человека. И воля его не может
быть иной, кроме воли любви, счастья и добра. Это его предопределение, его
светлый рок, если хочешь - фатум, но только рукотворный, улыбчивый. Это,
наконец, - судьба человечества. Им лично выбранная - раз и навсегда,
добытая кровью и потом, и потому непреложная!"

Письмо сестре было как взрыв, как освобождение от сокровенных и давно
созревших мыслей.

Сразу стало легче. И сразу навалилась неодолимая усталость, которая
собиралась несколько недель подряд и которую он старался отогнать все эти
дни...

Где-то над городом пробовала свой голос гроза.

Но Илья уже не слышал ее громыхания. Он спал, неудобно согнувшись в
кресле и положив под правую щеку ладонь.

- Вот беда, - пробормотал Гуго, останавливаясь. - Передохнем минутку.
Здесь поляна.

Он явно не выдерживал темпа, который задал Илья: часто и трудно дышал,
на широком, добродушном лице блестели капельки пота.

- Ты обижаешь свой организм, брат. Запустил совершенно, - укоризненно
заметил Илья, хотя все его мысли были сейчас о девочке.

Что с ней?

Где она?

Вокруг стоял ночной лес. Кроны сосен глухо шумели, иногда слышались
голоса людей, перекликающихся между собой, вскрикивали потревоженные
птицы. В полукилометре от их поляны над лесом неподвижно висел гравилет,
поддерживая чашу сверхмощного прожектора. Мертвенный голубой свет,
казалось, даже не касался земли. Плавал, клубился над слоем хвои, вместе с
туманом стекал на дно оврагов.

"Еще час назад, - подумал Илья, - я мирно спал в кресле. Так мирно, что
даже не услышал сигнала вызова. Спасибо Гуго - разбудил..."

Он снова увидел над собой лицо товарища, услышал его взволнованную
скороговорку:

- Проснись, брат, проснись скорее. Беда.

- Что случилось? - подхватился он.

Уже на ходу Гуго пояснил:

- Пропала девочка. Нина Лад просила всех, кто свободен, помочь в
розыске. Представляешь, - добавил он сокрушенно, - там около десяти тысяч
гектаров нетронутых лесов, овраги...

Перед нарядным зданьицем местного отделения Службы Солнца уже собралась
толпа. Люди стояли молчаливо, в дождевиках и куртках, с фонариками. У
некоторых к поясам были пристегнуты комплекты первой помощи.

- Чего ждать? Чего? - заторопился Гуго. - Машины уже поданы.

К белому пятачку посадочной площадки в самом деле подошла колонна
пассажирских гравилетов.

- Спасибо, друзья! - возле входа в головную машину появилась высокая
гибкая женщина. Она повернулась лицом к толпе - на груди сверкнул знак
Солнца. - Спасибо, но мы не можем забрать с собой всех. Нам нужно сто -
сто двадцать добровольцев.

Не обращая внимания на ропот недовольства, Нина Лад продолжила:

- Объясняю суть дела. Девочку зовут Аленой. Двенадцать лет, одежда
светлая, легкая. Четыре часа назад она заказала у нас грозу для
отца-звездолетчика и побежала его встречать. Девочка не знала, что отец ее
не вернулся. Вообще не вернулся... В дом свой Алена так и не вошла. Где
она - никто не знает.

- Мог ли кто сообщить ей о несчастье? - спросил чернобородый юноша в
куртке службы Сервиса.

Нина Лад покачала головой:

- Исключено. Но хватит об этом. Надо искать.