Чтение 23–й страницы книги ~Когти тигра~

непринужденно начал корреспондент, не предвидя для себя впереди ничего
плохого. - Не расскажете ли мне об этом для начала?

Кичкина зачем-то вызвали на мостик. Вернувшись в кают-компанию, он
увидел, что обстановка здесь за короткий срок накалилась. Комбриг с
недовольным, даже удрученным видом откинулся на спинку дивана.
Корреспондент же, нервничая, постукивал карандашом по блокноту.

- Нет, вы о переживаниях, переживаниях своих расскажите! - с нажимом
требовал он. - Ну, спустились, значит, вы под воду, увидели мину, а
дальше? Что почувствовали? Вы же должны были что-то почувствовать. Я
почему-то совершенно уверен в том, что у вас очень живое воображение. А
ведь с ним нелегко в подобных случаях.

- Мне и было нелегко, - отвечал угрюмо комбриг. - Но я подавлял свое
воображение.

- Допускаю. Но вы же думали! О чем вы, к примеру, думали, когда
рассматривали первую горловину?

- О чем?.. О горловине.

Кичкин наклонил голову, пряча улыбку. Да, в этом ответе он весь, его
комбриг!

Скрипнула дверь.

- А вот и Кирилл Георгиевич! - сказал комбриг с облегчением и поднялся
из-за стола. - Знакомьтесь. Мой начальник штаба. Поговорите-ка лучше с
ним. Кирилл Георгиевич - минер, севастополец и полностью в курсе насчет
разоружения мины под водой. Он вам обо всем расскажет, причем, поверьте,
гораздо лучше, чем я...

Несомненно, и сейчас, на подходе к Белграду, комбриг уже примеривается
подставить вместо себя Кирилла Георгиевича на предстоящей встрече с
югославскими корреспондентами.

Но почему происходит так? В чем причина столь упорного, почти
непреодолимого нежелания говорить о себе?

С некоторых пор Кичкин много раздумывает над своим комбригом, старается
понять, разгадать его.

И вдруг Кичкину показалось, что объяснение наконец найдено!

Минная обстановка на Дунае уже тогда, в Турну-Северине, была очень
сложной и трудной. Комбриг по обыкновению работал на пределе сил.
Постоянно приходилось экономить свою психическую энергию, так сказать,
рассчитывать суточный ее расход. Именно молчание, вероятно, и помогало ему
это делать.

Но возможно и другое объяснение, впрочем связанное с первым. Комбригу
просто очень тяжело возвращаться мыслью к давним своим переживаниям там,
на дне морском. Слишком много душевных сил отняли они у него. Не случайно
он ответил со слабой улыбкой на какой-то настырный вопрос корреспондента:
"А нельзя ли спросить что-нибудь полегче?"

Да, такая гипотеза годится, пусть это всего лишь рабочая гипотеза.

"ПО-РАЗНОМУ МОЖНО ВОЙТИ В ИСТОРИЮ..."

Стодвадцатикилометровая минная банка наконец преодолена.

Бригада траления, а за нею и суда каравана минуют разрушенный мост, тот
самый, до которого несколько дней назад дошли два разведывательных
тральщика.

Уже виден Белград вдали. За Белградом - фронт. Корабли двигаются прямо
на закат, будто в жерло пылающей печи...

Опять нужно сделать минутное отступление.

Фарватер, пробитый Григорием и минерами его бригады вблизи берега по
английским и американским минам, будет исправно действовать до конца
войны. Но после победного ее окончания наступит время провести капитальную
расчистку Дуная от мин, то есть контрольное его траление.

Пехотинцы, танкисты, артиллеристы, летчики давно вернутся на Родину,
лишь минеры будут еще завершать труд войны. Такова особенность их
профессии: вместе с саперами они последними заканчивают войну.

От грунта нужно отодрать примерно три с половиной тысячи "когтей",
которые накрепко вцепились в дно реки и препятствуют возобновлению
судоходства.

Фронт послевоенного контрольного траления протянется на две тысячи
километров - от болгарского Джурджу до австрийского Линца. К участию в
столь обширных работах привлекут, помимо тральщиков, и другие корабли
Дунайской флотилии, в том числе бронекатера. В распоряжение Григория
выделят специальный самолет, без которого трудно было бы осуществлять
оперативное управление группами тральщиков, разбросанными по Дунаю.

Англичане любезно предложат нашему командованию свои услуги. В Стамбуле
наготове у них два дивизиона тральщиков. Стремительный бросок из Босфора -
и англичане уже тут как тут, на плесах Дуная, до которых давно, еще в 1943
году, так хотелось им добраться!

Предложение отклонено. Тысяча благодарностей! Сами справимся!

Но соседи в Стамбуле заставят наших минеров работать с удесятеренным
напряжением. День за днем десятки тральщиков и кораблей, приспособленных
под тральщики, будут старательно просеивать Дунай через свои тралы.

И ведь каждый участок реки придется пройти короткими галсами не по разу
и не по два, а по многу раз. Аккуратный Петрович подсчитает: если сложить
все эти галсы, то получится, что надо пройти Дунай из конца в конец в
общем около тридцати раз! И его пройдут с заведенными тралами тридцать раз
подряд!

Взрывы будут еще долго то там, то тут доноситься с плесов Дуная, как
эхо отшумевшей на Балканах бури...

Но до контрольного траления еще далеко. Это впереди. Пока на Дунае идет
война. Ожесточенные бои кипят севернее и западнее Белграда.

..."Печь" на горизонте догорает. "Уголья" в ней кое-где уже подернулись
сизым пеплом.

Кичкин и Петрович, свободные от вахты, стоят на баке.

- Сколько перемен в моей судьбе произошло, - задумчиво говорит Кичкин.
- По ту сторону Железных Ворот-я был совсем другим, верно?

- Ростом, что ли, повыше стал?

- Не смейся, Петрович. Для меня это важно.

- Прошел Железные Ворота и сразу переродился, так?

- Не только Железные Ворота прошел, но и миновал Молдова-Веке. В жизни
каждого, наверное, есть своя Молдова-Веке.

- Просто повзрослел, возмужал, только и всего. Тебе пока еще это
непривычно, вот ты и расфилософствовался.

- Может, и так, - кротко соглашается Кичкин.

На реях судов взметнулись праздничные флаги расцвечивания. Видны дома
городских окраин.

- А какой я фантазер был, Петрович! До Железных Ворот... Больше всего,
знаешь, мечтал "свалиться на абордаж"! Видел себя стоящим у боевой рубки
бронекатера с протянутой вперед рукой, может быть, даже окровавленной,
наспех забинтованной. Совершал какой-то подвиг, но обязательно на глазах
командующего флотилией! И погибал, провожаемый громом орудийных залпов.
Скажи, ну не глупо ли?

- По-разному, Генка, можно войти в историю. - Петрович прячет улыбку,
потому что пародирует приподнятый тон своего друга. - Можно вбежать на
редане, подняв бурун за кормой, как вбегает в гавань торпедный катер! Но
можно втянуться торжественно-неторопливо, что в настоящее время и делает
наш караван.

- Ну вот, опять остришь...

И БЕЛГРАД РАССТУПИЛСЯ ПЕРЕД НИМИ

В столицу Югославии передовые корабли вошли поздним вечером. Город
высоких белых зданий и крутых спусков как бы расступился перед ними.

Кое-где зажглись уличные фонари. Стало быть, держатся еще белградцы!
Последние лопаты угля, наверное, добирают на своей электростанции.

Несмотря на позднее время, толпа встречающих колышется на пристани,
набережной и улицах, прилегающих к Дунаю. Белградцы ждут давно. Задолго до
появления первых кораблей стало известно, что непобедимая
интернациональная бригада траления, преодолев небывалой плотности и длины
минную банку, ведет караван с хлебом и углем для Белграда.

Дежурные с повязками на рукавах, взявшись за руки, сдерживают напор
толпы. Над головами взлетают шляпы, мелькают платки.

- Живио! Русски моринарци, живио!

Стоя рядом с комбригом на командирском мостике, Кичкин поднимает на
него полный мальчишеского обожания взгляд:

- Вас приветствуют, товарищ комбриг!

- Почему же именно меня? Нас всех.

- Нет, вас особо. Ведь это вы решили загадку Молдова-Веке. Живио -
иначе долгой жизни желают вам. Если столько человек желают - а их,
смотрите, тысячи здесь, да что я, десятки тысяч, - значит, наверняка
проживете сто лет!

Комбриг улыбается - рассеянно и снисходительно...

БЕЗУПРЕЧНЫЙ МИНЕР

Кичкин прикидывает расстояние до причалов. Еще, пожалуй, есть время
дописать в уме несколько строк...

"Кажется, Ия, сейчас, на подходах к причалам Белграда, я понял наконец
своего комбрига. Этого удивительной цельности характера человека, вначале,
как ни странно, показавшегося мне не очень привлекательным. (Я много писал
тебе о нем.)

Так вот: он - безупречный минер! В этом его разгадка.