Чтение 23–й страницы книги ~Донские казаки в борьбе с большевиками~

Судя по тому, как казак говорил, можно было полагать, что, прежде всего, он сам
мало верит в свои слова, а передает, как попугай, чужое, где-то им слышанное.
Когда же я указал ему, что их нейтралитет кончится тем, что большевики, завладев
Новочеркасском и Ростовом, примутся делить землю между казаками и иногородними,
он совсем сбитый с толку, долго не знал что ответить.
"Да мы не дадим, пусть только попробуют, свое-то отстоим, поднимемся все как
один", неуверенно возразил он.
"Нет -- сказал я, -- тогда уже будет поздно. Атамана не будет, не будет никакой
власти, которая бы вас объединяла, пушек и пулеметов у вас нет, винтовок мало,
-- ну и большевикам, вооруженным до зубов, расправиться с вами будет не трудно.
Сейчас вы не поддерживаете Атамана, верите больше фронтовикам да большевикам,
обещающим вас не трогать, а они, покончив с Атаманом, примутся за станицы и
хутора и начнут заводить у вас свои новые, хохлацкие порядки".
Здесь в разговор вмешалась хозяйка, уже дано проявлявшая признаки нетерпения.
"Вот, как послушаю вас" -- сказала она -- "и так все правильно и хорошо выходит
по-вашему, а наши-то фронтовики, дуралеи целый день горланят, да только путного
от них ничего не услышишь, а беспутства наберешься. По ихнему Бога выдумали
попы, старших и начальства не признают, Атамана кричат тоже не надо. И кто бы
еще говорил -- пусть бы степенные казаки, -- а то все непутевые, -- не иначе как
бездомные и голодранцы. А по ночам, как свиньи напиваются, кур крадут, девок
затрагивают и орут во всю глотку "теперича слобода". Как погляжу я на вас, так
вижу, что вы люди душевные, мирные, нет у вас злобы на уме, а когда увидела вас
у калитки, ну, думаю, опять бродяги, ходят бездельники, да народ мутят и сами не
ра-
82

ботают и другим мешают. Ну, конечно, осерчала", закончила она, как бы извиняясь
за свой суровый прием.
Казак насупившись угрюмо молчал. От нас не ускользнуло то обстоятельство, что на
почве разного понимания и толкования большевизма, здесь в семье происходят
очевидные разногласия. Жена всецело разделяла нашу точку зрения и не скрывая
радовалась, что в лице нас, нашла себе неожиданно единомышленников, а муж,
будучи иного мнения, сердился, хмурился, говорил мало, больше отнекивался. Наша
беседа уже тянулась часа два. Мы вполне отдохнули, были сыты и стали подумывать
об отъезде. Хозяин вызвался нанять для нас подводу до станции Ольг;1нской. В
этом ему помогла жена, дав несколько весьма ценных указаний. Казак ушел и вскоре
вернувшись с досадой заявил, что только один станичник соглашается ехать, но
требует за это 25 целковых. Хотя по тому времени, названная сумма была очень
велика, но нам не оставалось другого, как согласиться. Пока запрягали лошадей,
мы успели собраться, поблагодарить хозяев за их гостеприимство и приступили к
расплате. Однако, хозяйка наотрез отказалась принять от нас плату. Нам стоило
много труда убедить, наконец, ее мужа взять деньги. Увидев это, она принесла
кусок сала, схватила несколько пышек и сделав сверток сунула Сереже со словами:
"возьмите, в дороге-то пригодится".
Пара сытых, крепких лошадей, быстро несла нас к ст. Ольгинской. Мы не успели еще
выехать из низкой лощины, как вдали на горизонте, показался, гордо сиявший в
лучах солнца, золотой купол Новочеркасского собора. Нас охватило необъяснимое
радостное чувство. Близился конец томительного путешествия. То, что еще недавно,
было только далекой мечтой, скоро могло осуществиться.
Словно очарованные дивным видением красавца собора, приковавшего наше внимание,
мы, не сводили с него глаз и по мере приближения стали различать спускавшиеся и
расползавшиеся вокруг него группы строений, составлявшие город Новочеркасск.
Это был мой родной город. В нем я водился, учился, в нем прошло мое детство и
дни юности.
Воспоминания давно прошедшего, бесконечно дорогого, светлого и несравнимо
лучшего, чем была неприглядная действительность, волной нахлынули на меня и
наполнили душу. Как в калейдоскопе мелькали картины милого прошлого, быстро
сменяя одна другую.
Закрывая глаза, я отчетливо представлял себе город, каждую его улицу, поворот,
спуск или подъем, и даже малью здания.
В последний раз я был в Новочеркасске лет 6 тому назад и, в сущности не нашел в
нем каких-либо заметных перемен. И тогда он продолжал быть все тем же
старо-дворянским гнездом, тихим и уютным для отдыха уголком, без шумной и
трескучей жизни, всегда присущей крупным торговым центрам. Покоем и деревенской
тишиной веяло в его улицах. Тихий церковный звон его многочисленных церквей, не
заглушался стуком колес, шумом автомобилей, гулом фабричных сирен и в вечерний
час своим мелодичным звуком создавал в душе тихое молитвенное настроение.
С каждой минутой нас сильнее и сильнее охватывало жгучее нетерпение скорее
достичь цели и мы начали нервничать. Нам казалось, что
83

едем мы очень медленно, хотя на самом деле лошади, от которых высоко валил пар,
безостановочно бежали крупной рысью. По дороге встречали казаков. Проехало
несколько вооруженных верховых, которые при встрече, приветствовали нашего
возницу, не интересуясь нами.
Наконец, достигли ст. Ольгинской, торопливо расплатились за подводу и, не желая
терять времени на поиски новых лошадей, двинулись дальше пешком, вдоль окраины
станицы. Местность была мне знакома, ибо в детстве, я часто бывал здесь. Шагали
бодро, иногда чуть не бегом, с одной лишь мыслью, скорее добраться до цели.
Нам предстояло пройти верст двадцать, уже в первый час, думаю мы отмахали не
менее б--7 верст, так как стали ясно различать станицу Аксайскую, отделенную от
нас рекой Доном.
Замедлили шаг и пошли осторожнее, двигаясь параллельно дамбе. Незаметно
подобрались почти вплотную к р. Дону.
На той стороне, поотдаль, виднелась железнодорожная ст. Аксайская, мелькали
люди. Наш берег был пустынен. Дон стоял покрытый льдом. В одном месте был
устроен досчатый настил. Будучи уверены, что ст. Аксайская в руках Донского
Правительства, мы перекрестились и оглянувшись кругом, бегом пустились по льду
через Дон.
Вот и другой берег. Нас никто не останавливает, никто не обращает внимания.
Остановились, осмотрелись и полезли на железнодорожную насыпь, откуда медленно,
крадучись, направились к вокзалу.
И только не доходя несколько шагов до станции, мы ясно увидели офицеров и
казаков -в форме и погонах, что послужило наглядным доказательством того, что мы
в стане белых.
Итак, наконец-то, сбылось наше заветное желание. Кончилось тяжелое скитание с
вечным страхом и опасением. Со слезами на глазах, не говоря ни слова, мы
бросились обнимать и целовать друг друга. Слова были излишни. Каждый переживал
счастливые минуты нравственного удовлетворения и по-своему оценивал прелесть
наступившего момента. Из положения преступников, всюду травимых и преследуемых,
вынужденные всегда быть на чеку, всегда следить за каждым словом, каждым жестом,
дабы мелочью не выдать себя -- мы становились снова людьми с правами и
обязанностями.
Первое время никак не могли отделаться от странного чувства, не чуждаться людей
и не видеть в каждом встречном своего противника, готовящего нам какую-либо
каверзу. Вероятно необходимость постоянно быть на чеку, обратилась уже в
привычку и нам трудно было сразу привыкнуть к новому положению и не реагировать
чутко на всякие внешние проявления.
Держались пока в стороне от публики.
Зато быстро и основательно забыли и выбросили из нашего обихода опошленное слово
"товарищ", которым мы широко пользовались в пути, заменив его обращением по
имени и отчеству
Но Сереже, видимо, нравилось больше именование по чину и он с оттенком некоторой
щеголеватости и напускной дисциплинированности, ежеминутно обращался ко мне,
вытягиваясь и отчеканивая: "г-н полковник, позвольте закурить, г-н полковник,
прикажите купить билеты" и т. д.
84

Я не мог удержаться от смеха, при виде вытягивавшейся его фигуры, чересчур это
выходило комично и никак не гармонировало с его видом. Кстати сказать -- моим
первым движением было наскоро привести себя в порядок и освободиться от ужасного
моего плаща, что я и сделал, сняв его и оставив на вокзале.
Публики на станции толпилось много, однако бестолковой суеты, как у большевиков
не было, поддерживался все-таки видимый порядок. Но в одном было несомненное
сходство: как у большевиков, так и здесь, все стены вокзала пестрели
распоряжениями Донского Правительства, воззваниями Добровольческой организации и
многочисленными призывами о записи в партизанские отряды. Не могу не сказать,
что часть из последних, писанная, вероятно, наспех, отдавала несколько
вычурностью слога, а иногда, кроме того, были проникнуты некоторой долей
самовосхваления. По стилю и изложению это напоминало скорее конкуренцию
коммерческих предприятий, расхваливающих свой товар, чем серьезное обращение к
чувству долга. Весьма характерны были и названия отрядов, в роде: "Белый
дьявол", "Сотня бессмертных", "Волк" и другие. Я тщетно искал делового, сухого,
строгого приказа офицерам, а не воззвания и, к сожалению, его не нашел. Мои
спутники, обойдя стены и с интересом прочитав все плакаты, сейчас же завели
разговор на тему -- куда лучше поступить.
Один стоял за Добровольческую организацию, восхваляя ее доблесть и героизм и
проникнутый большим уважением к ее вождям -- генералам Алексееву и Корнилову,
другой же за Донскую армию, глубоко уверенный, что только казаки, сохранившие
местами и до сих пор дисциплину, а на фронте на деле доказавшие свою преданность
Родине и верность присяге, наведением порядка среди "товарищей" смогут дать
отпор большевизму, сплотившись вокруг своего популярного и всем известного героя
-- Генерала Каледина. После долгого и горячего спора, грозившего подчас перейти
в ссору, капитан выбрал Донскую армию, а Сережа -- Добровольческую.