огонь в желудке, разлившись по телу, отчасти вернул Андрею способность
двигаться. Ласковин встал.
Мир двоился и троился у него в глазах. Ног он просто не ощущал, удерживая
равновесие тем непостижимым образом, который позволяет в хлам пьяному человеку,
отогнувшись назад под немыслимым углом, зигзагами пересечь улицу, полную машин,
и ни разу не упасть.
Может быть, Ласковин был пьян, может быть, его мозг просто работал с перебоями,
время от времени выключаясь. Ласковин помнил, как он встал. Помнил, как,
шатаясь, подошел к воротам гаража, открыл их с третьей или четвертой попытки и
выбрался на мороз. Еще он помнил, как задубела от холода промокшая одежда.
Ласковин вышел, начисто забыв о Крепленом, о втором бандите, истекающем кровью в
оставленном гараже, вышел и побрел в ночь. В следующий раз он очнулся,
споткнувшись обо что-то мягкое и упав. Споткнулся Ласковин о собачий труп. В
шаге от него лежал второй. Андрей видел их, но едва ли понимал, что это. Он
встал (может быть, уже не в первый раз) и, чудом удерживая равновесие на
смерзшемся гравии, поплелся к воротам. Мимо собачьих трупов, мимо будочки
сторожа, через калитку с болтавшимся на одной петле замком, разбитым двумя
пулями (будь стрелявший чуточку посмелей, пара таких пуль сидела бы в теле
Ласковина), и дальше, дальше, сначала по бугристой автомобильной дороге, затем -
по тропинке, мимо свалки, через небольшую рощицу, через железнодорожную насыпь
(спускаясь с нее, Ласковин упал и почти минуту выбирался из засыпанной снегом
канавы), через еще одну свалку, через пустырь, потом мимо какой-то стены - пока
наконец не уткнулся в железную коробку автобусной остановки. Ласковин
оттолкнулся от нее и, сделав несколько неверных шагов в сторону, ударился о шест
со знаком дорожного перехода. Обхватив его руками (пальцы совершенно онемели),
Ласковин глядел на скупо освещенную улицу, на проспект, разделенный пополам
занесенным снегом газоном, на редкие машины, возникающие слева и сбрасывающие
скорость перед поворотом... Он их больше не боялся. Сколько он шел? Полчаса?
Час, два? Сколько стоял так, таращась в темноту, слегка разбавленную розовым
люминесцентным светом?
Неважно. Важно, что, когда на какое-то мгновение ясность мыслей вернулась,
Андрей узнал это место. И понял, что совсем рядом, в каких-нибудь трехстах
шагах, его квартира.
Будь Ласковин в здравом уме, трижды подумал бы, прежде чем решиться вернуться в
оставленный дом. В дом, где, скорее всего, уже несколько дней ожидали
возвращения хозяина. И не для того, чтобы спросить, где у Ласковина туалетная
бумага. Но сейчас у Андрея было только два выхода: рискнуть или лечь на землю и
замерзнуть.
Когда Ласковин наконец добрался до своей двери и повернул окоченевшими пальцами
ключ, никто не выстрелил в него из темноты коридора.
Плечом включив свет, сдирая с себя стоящую колом одежду, Ласковин побрел в
ванную, включил горячую воду и через минуту плюхнулся в долгожданное тепло. Тело
его свело от боли, но эту боль можно было и потерпеть...
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Проснулся Андрей в собственной постели (хотя и не помнил, как туда попал) от
телефонного звонка. По привычке он протянул руку к трубке... и отдернул,
сообразив: не надо! Предостерег его сам телефон. Не его телефон! "Ну конечно, -
с опозданием сообразил Ласковин. - Я же его снял... и он сгорел в машине". Да,
так.
Ласковин сел на постели и невольно охнул от боли. Господи! Болело все, что
только могло болеть! Снаружи и внутри. Ласковин рухнул обратно и, сжав зубы,
перетерпел новую волну. Телефон продолжал звонить. Терпеливый, гад!
Настольные электронные часы показывали восемь пятнадцать. Сколько он спал?
Шесть, пять часов? Четыре? Шаг за шагом Ласковин попытался восстановить
вчерашнее. Отчасти ему это удалось. Отчасти. На стуле лежало полотенце. Еще
влажное на ощупь. Простыни были чистыми. На ковре отпечатались грязные следы. Не
его. Телефон наконец унялся... чтобы зазвонить снова. Новенький белый
телефон-трубка.
Ласковин медленно-медленно оторвал голову от подушки. Двигаться можно. И боль
можно терпеть... Если не делать резких движений. Все-таки ему неимоверно везет!
По всем жизненным правилам сегодня утром он должен был стать куском
окровавленного мяса. Живого или уже мертвого. Ласковин встал. Накативший приступ
тошноты заставил зажмуриться. Да, ему везет, но везение это, как говорят,
второго сорта.
В ванне все еще стояла вода. Теплая. Ласковин подавил желание лечь (время,
время!), выдернул пробку и включил душ. Когда струи воды упали на голову, тупая
боль сменилась резкой, как от ожога. Андрей осторожно ощупал самое болезненное
место (повыше лба) и обнаружил здоровенную шишку и ссадину. Именно сюда его
приложил рыжий. Что ж, недурной удар. Сотрясение мозга, вне всякого сомнения!
Ласковин посмотрел на своей многострадальный бок. Он был щедро залит зеленкой,
так щедро, что простыни наверняка не отстирать. Ну и хрен с ними. Сама рана,
насколько можно было определить под слоем зелени, - без особых изменений.
Ласковин выключил душ, взял тридцатилитровый бак, из которого обычно обливался,
и наполнил его примерно наполовину. Поток холодной воды вызвал новый апофеоз
боли, но через пару секунд стало заметно легче.
Андрей осторожно вытерся, обработал бок (на этот раз - как следует) и, собрав
вчерашние грязные бинты, выбросил их в помойное ведро.
Как ни странно, квартира его разгрому не подверглась. Все было цело и
более-менее в порядке. Грязные следы, гора окурков в майонезной банке (рядом -
пустая пепельница), какие-то потеки на кухонных занавесках - мелочь, не в счет.
В холодильнике даже прибавилось продуктов, правда, не из тех, что сам Ласковин
предпочел бы съесть.
Положив на батарею (пусть сушатся) ботинки, Андрей обследовал карманы куртки.
Потерь не было. Приобретений - тоже: сотовый телефон "кабанчика" сдох, не
выдержав суровых будней самоубийцы. Денег было подозрительно мало, но тут
Ласковин сообразил, что они в камере хранения на Варшавском. Еще пару минут он
мучительно восстанавливал в памяти шифр. Восстановил. Пистолет тоже был на
месте. Магазин почти пуст. Один патрон. И еще один в стволе. Что ж, если он
использует эти два патрона так же успешно, как предыдущие, выйдет совсем
неплохо. Но будем надеяться, что он никого не убил. И не убьет... Тут Ласковин
вспомнил лицо Крепленого и понял, что "не убьет" относится к прежнему Ласковину,
недельной давности. А Ласковин теперешний с удовольствием прострелит бандиту
башку. Или проломит кулаком, так даже приятнее!
Больше всего Андрею хотелось вернуться на тахту и не подниматься минимум до
завтрашнего утра. Но он преодолел искушение. Порывшись в аптечке, проглотил две
таблетки обезболивающего, горсть витаминов и капсулу стимулятора. Затем
позавтракал. Потом, покопавшись в своем гардеробе, выбрал свежее белье и штаны.
И толстый верблюжий свитер. Пулевые отверстия на куртке он заклеил кусочками
кожи.
Спустя час двадцать после того, как поднялся с постели, Ласковин покинул дом.
На улице оказалось довольно мерзко. Погода с ночи изменилась. Стало теплей. С
неба сыпались мокрые липкие хлопья, тут же таявшие. Серый мокрый рассвет.
Настроение у Андрея окончательно испортилось. Зато он нашел плащ. Дрянной такой,
навозного цвета плащик с капюшоном на каменной стеночке рядом с помойными
баками. Аккуратно сложенный прежним хозяином, уже попахивающий помойкой, плащик
был то, что надо. В гардеробе Ласковина сроду не нашлось бы такой замечательной
вещи. Помоечный плащик оказался великоват, но это даже хорошо. Накинув капюшон
(покойникам и кандидатам в покойники брезгливость не к лицу), Андрей ссутулился
и посмотрел на себя в витринное окно. Очень недурно!
Шаркающей походкой (легко имитировать развалину, когда ты и есть развалина!)
Ласковин побрел к автобусной остановке.
"Ничего, мы еще повоюем", - подумал он. Но подбодрить себя этой мыслью Андрею не
удалось.
Дверь гаража распахнулась от мощного толчка. Свет дорожных прожекторов ударил
внутрь, высветив две человеческие фигуры, скорчившиеся на брошенной на пол
рогоже.
Трое вошли внутрь.
Гришавин, Берестов и рыжий Корвет.
- Где он, сучара? - негромко спросил Гришавин.
Крепленый оскалился, с усилием поднялся на ноги, щуря глаза от бьющего в лицо
света. Чиркун круглыми от страха глазами глядел на гладко выбритое лицо пахана.
Лицо Чиркуна было голубоватым от потери крови.
Крепленый, хоть тоже был ранен, выглядел бодрее. И агрессивнее. Именно он
перевязал и себя, и кореша, хотя с дыркой в груди это было совсем нелегко.
- Где он? - процедил Крепленый, ухмыльнувшись. - А, нету!
- Ответишь, - так же тихо сказал Гришавин и мигнул.
- Отвечу! - Крепленый ухмыльнулся еще шире. - Сходняк...
- Сходняк? - Гришавин еще раз мигнул. - Уже! Корвет!
Рыжий вынул из подмышечной кобуры револьвер и с выражением мстительной радости
на веснушчатом лице, дважды нажал на спуск, обе пули попали в цель: одна - в
горло, вторая - в сердце. Рыжий вытолкал из барабана гильзы и положил в карман.
Из другого кармана он достал коробочку с патронами и дозарядил оружие. Только
после этого вернул в кобуру. Затем посмотрел на Гришавина.
- Я на тебя надеюсь, - сказал тот. - Поехали. Ребята потом приберут.
- Момент, - произнес до сих пор молчавший Берестов.
Выхватив пистолет, он с ювелирной точностью всадил пулю между бровями Чиркуна.
Так быстро, что тот даже дернуться не успел.
- Прибирать надо чисто, - сказал Берестов.
- Зря. - Гришавин оттопырил губу. - Расходуешь материал!
- Чурка с гнильцой, - произнес Берестов и усмехнулся.
Он любил убивать. Эта любовь была одной из немногих его слабостей.
- Спортсмен, - проговорил Гришавин. - Тебе придется взять его еще раз, Корвет.
- Сделаем, - последовал уверенный ответ. - Дней через пять он будет у вас!
- Вот это теперь ни к чему, - отозвался Гришавин. - Теперь, когда мы знаем, что
он сам себе режиссер, - лидер "тобольцев" усмехнулся, - да еще бойкий не по
чину. Мне он не нужен. Убей его и позаботься, чтоб концов не осталось. А
главное, чтобы никаких больше убытков!
Гришавин вышел. Но Берестов задержался.
Пехов Алексей
Березин Федор
Шилова Юлия
Влодавец Леонид
Круз Андрей
Орлов Алекс