Чтение 23–й страницы книги ~Слепой Орфей~

- Вот, - сказал Дедко, наклонясь к земле. - Болботун-трава.

Он оторвал листок, протянул ученику.

Тот взял, и на лице его выразилось удивление.

- Так это ж...

- Молчи, дурень! - цыкнул ведун, да так громко, что Бурый от неожиданности обронил лист.

Дедко дернул его за ухо.

- Всякий побег два имени имеет! - строго произнес он. - Одно имя для дурачков навроде тебя. Другое - тем, кто душу живую видит. То - ключ власти. К примеру, как черный люд волка кличет? - и опять дернул за ухо.

- Серый, - сказал ученик. - Пусти, больно ведь!

- Терпи. Еще как?

- Ну, бирюк. Или еще - злодеем.

- Еще?

- Разбойник... Да по-всякому зовут!

- А волком?

- Могут и волком. Токо нечасто.

- Отчего так? - Дедко упустил намятое ухо, ухмыльнулся.

- А боятся! - сказал Бурый. - Дурные. Думают, скажешь "волк" - и прибежит.

- А прибежит?

- Не! - Ученик засмеялся. - То ж не его имя!

- Ага. А ну-ка кликни мне его, быстролапого!

- Дедко! Я ж имени не знаю!

- Знаешь же, что не "волк"!

- Ну!

- А я позову: "Волк!" - и прибежит! - сказал Дедко.

- Так то - ты!

- А прибежит - не испугаешься?

- Не! Пускай он пугается! - и заявил гордо: - Он - серый. Я - Бурый!

- Дурень ты! - (Ученик ловко увернулся от Дедкиных пальцев - ухо спас.) - Допрежь зремени с тобой говорю. Закрой варежку и запоминай. Болботун-трава. Для чего? Для лиха. Вари с приговором в собачьей крови от заката до первой звезды. Залей в след с приговором и станет человек злой, да на слово грубое скорый, да не к месту. А сие, бывает, и к смерти ведет, а уж к хуле - наверное. То для лиха. Теперь - для добра. Хочешь лешего от ульев отвести, в меду вари да с хлебом положи на пенек. Леший придет, понюхает и боле приходить не станет. Еще ежели на живот или на горло порчу навели, мешай с лунным цветом да золой да с простым приговором "помянись-оборотись, прямо да навыворотись" по телу разотри. И порча на другого перейдет.

- Дедко! - перебил ученик. - Разве ж это - доброе? Все ты мне, Дедко, про нехорошее сказываешь, про порчу да чары злые. А как людей лечить - никогда.

- А ты што ж, лечить хочешь? - сощурился ведун.

- Да не то что хочу... - смутился ученик. - Ты ж лечишь!

- Ха! Ты сперва шесть личин смени да семь сил накопи.

- Это как? - озадачился Бурый.

- А так. Одна у тебя есть. Та, что от страху. Да только одна. И глупый ты. Сперва умным стань. Пусть людишки под тобой походят. Пусть всё злые их обвычки твоими станут. А не то не лечить станешь, а мучить. Да сам не заметишь.

- А не врешь ли ты мне, Дедко? - и приготовился увернуться от оплеухи.

Однако ведун не ударил. Поглядел одобрительно и согласился:

- Вру.

У Бурого челюсть отвисла: не ожидал такого ответа.

- А потому вру, - продолжал Дедко, - что ты - дурень. Ну-ко, скажи мне приговор, чтоб кабан поле попортил.

Бурый задумался, затем начал не слишком уверенно:

- Зверь-зверь-клыкан-веперь-камен нобок-иди-на-лужок-с-лужка-на-дорожку-с-дорожки...

- Побежал! - насмешливо перебил Дедко. - Ток не к тебе, а свиней гонять иль в болото спать! Голос, голос делай! Силы у тебя - сколь у комара в грудке. Давай снова...

* * *

- Товарищ генерал, прибыл начальник выборгского филиала. Примете?

Морри посмотрел на девицу, верней, по годам девицу, а по сути давно уж нет, угадал в ней пульсацию желания, но она была Морри не интересна. Пустой мешок. Вот та, с которой он чуть не совершил ритуал, - другое дело. Впрочем, прерванный ритуал не значит - не совершенный. Пока нить не разорвана. Морри-разум отодвинул желание. Это желание принадлежало его предшественнику, друиду, изгнанному в нижние глубины Морри-алчущего. Сила. И Власть. Вот то, что по-настоящему важно.

- Нет, - сказал он порченой девице. - Не приму. Выйди.

Морри-разум изучал Каменный Лес, Город. И тут следовало поспешить, пока Город сам не начал изучать его.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Глеб Стежень

Все, что должно случиться, рано или поздно случается. Иначе говоря, чему быть, того не миновать. Глаза боятся, а руки делают.

Вместе с Кириллом мы вытащили тело из морозилки, перенесли в погреб и уложили на стол. Все продумано и взвешено. По эту сторону реальности не должно быть никаких сбоев и неопределенностей. Хватит того, что с той стороны.

Установленный в погребе кондиционер негромко ворчал. Сейчас, согласно программе, он держал температуру в минус четыре градуса, по холодному времени сбрасывая лишнее тепло в змеевик на кухне. Сделав дело, Кир молча ушел наверх. Он все понимал и, видно, охотно поменялся бы со мной местами. Но не мог. Кир ушел, а я остался.

Она была в одежде, и это не очень хорошо, поскольку поверхность тела прогревалась неравномерно. Если не смотреть на лицо, казалось, она просто свернулась калачиком и спит. Но это если не смотреть на лицо. А если смотреть... Белая, прихваченная изморозью кожа с темными крупинками налипшей земли... Неживая... От этого следовало отрешиться, и я отрешился. Навык перешагивания границы между человеком и телом внедряется в каждого медика еще на первом этапе обучения. Западный подход, который я всегда порицал. Сравнительно с подходом восточным. Но нынче это умение мне пригодилось. Мертвое лицо принадлежит телу, а не человеку.

Рядом со мной - фотография. То же лицо. Только загорелое, счастливое... Живое...

В последние часы я думал о ней непрерывно. Я представлял ее, слышал ее голос. Закрывая глаза и даже не закрывая их - видел ее улыбку. Если отрешиться от печальных обстоятельств, можно счесть ситуацию даже забавной. Полюбить женщину, которую никогда не видел живой? Причем не пятнадцатилетнему прыщавому мальчишке, а бородатому, тертому жизнью мужику? Вчера я прокручивал в уме всех женщин, которых имел счастье любить. Оказалось - не так уж много. Тех, кого любил, а не тех, кого имел. Это походило на пересмотр жизненных ценностей, которым в прежние времена мучил меня Сермаль. Но, в отличие от Сермалевых упражнений, итогом явилось не "очищение сердца", а бесконечная печаль. Спасибо Тебе, Господи, что в милосердии Своем Ты подарил мне...

...Сбоку, на табурете, стояла колба со спиртом. В спирте висел розовый растопыренный корень. Помощник.

А в узком фарфоровом стакане плавала в кислом молоке коричневая пыль. Бессмертный прах. Ключ. Жизнь и смерть. Жизнь и смерть - замерзшей девушке на столе. Возможно, жизнь и смерть мне, Глебу Стежню...

Кажется, я задремал. Когда очнулся, в подвале заметно потеплело. Я посмотрел на белое лицо и увидел, что изморозь сошла с кожи. Вместо нее поблескивали капельки влаги. Сколько прошло времени? Много. На термометре шесть градусов. Пора. Я встал и отправился в операционную. Следовало еще раз все проверить. У меня под рукой нет команды реаниматоров. Только пара полуквалифицированных рук по имени Кирилл. Этого хватит. Если я сам не оплошаю. Вернувшись, я скальпелем осторожно срезал влажную оттаявшую одежду. Распрямлять тело не стал, только подложил белый войлочный коврик.

Теперь осталось только помолиться. Я очень надеялся, что Бог не осудит то, что я собираюсь сделать. Хотя бы потому, что цель оправдает средства. Астральный воин. Я улыбнулся. Каков ярлычок! Под стать полоумной тетке, начитавшейся дешевых брошюрок. Лыцарь астральных полей. Не столько рыцарь, сколько лазутчик... Страшно тебе, Стежень? Конечно, страшно! Но и... любопытно. Каким оно будет на этот раз?

Ну, все. Я перелил содержимое стеклянной колбы, розовый прозрачный настой, - в мензурку. Ровно двести шестьдесят граммов, предел даже для моего организма. Еще раз взглянул на фото. Затем - на белое, скульптурно-спокойное лицо.

"Если все выйдет, полюбит ли она меня?" - прокралась посторонняя мысль.

Я прогнал ее. Решительно. Взял фарфоровый стакан с темной радиоактивной пылью и выпил в три больших глотка, так и не ощутив вкуса. Затем, точно так же, ничего не ощутив, проглотил содержимое мензурки, постоял, подумал, надо ли закрыть глаза? Оказалось, не надо...

* * *

Прах нелюдя томился под деревянной крышкой. Тосковал по целому. Бурый поскреб бороду. Страшно. Да не в страхе беда. Страх - что шпора петушиная. Беда другая. Не знает Бурый, хочется ль ему с черным огнем века вековать. Вот главное. А страх... Кто ворожит, тот всегда в страхе. Это у воя есть щит да броня. У ведуна брони нет. Ошибся - и нету тебя. Токмо ведун ведает, когда помрет. И Бурый ведал. Одно скверно: ежели заглотит его тварь - так и не смерть это. Сон. Страшный.

Серая мышка вскарабкалась по ножке стола, наставила на колдуна красные бусинки: спит? Решила, спит. И сунулась к чашке, привстала на задние лапки... да так и порскнула со стола на пол и в норку. Малая тварь, а чует.

Ведун вздохнул. "А-а-а... - подумал, - чему быть, тому быть!" И опростал чашку.

* * *

Была бурая дорога, а по обе стороны - неподвижный насторожившийся лес. Тусклая, будто припорошенная глиняной пылью листва, запах гнили. Стежень бежал. Бежал и смотрел вниз, на свои ноги в пыльных сапогах, на бугры и впадины, на прибитую к твердой земле траву. Бежал мерно, враскачку и, кажется, уже очень давно. Но усталости не испытывал. "Пойдешь налево - коня потеряешь..." Коня у него не было. И меча-кладенца тоже. Было два ножа: один - за пазухой, второй - в голенище. И ловчая сеть на плече.

"Ничего нет, - сказал себе Глеб. - Это все - форма. Способ сборки".

Не утро, не вечер. День. А солнца не было. И не должно быть. Как и неба. Настороженный лес, готовый сомкнуться и пожрать чужака. Бурая дорога, способная обернуться бездонной пропастью...

"Только способ сборки иллюзии, - сказал себе Глеб. - Я могу бежать вечно, но бежать - глупо".

Бегущий человек поднял голову, посмотрел вперед... и у видел.

Мгновенный бросок, полет, перенос... Дорога, выгнувшаяся вверх тускло-ржавой гусеницей, серый холм, серый камень, серый замшелый камень стен над затхлой водой. Взгляд, поймавший трещину наверху, еще более стремительный полет над черной мертвой водой, расширившаяся до невероятных размеров щель, нет, расщелина, скольжение вдоль замшелого камня (мох, торчащий высокой густой щеткой), снова полет, мелькание чего-то далеко внизу, площадка, нет, площадь, обрывающаяся прямо в бездну, огромные ржавые колонны (мимо них), тень, густая и страшная... а-ах!

Мир стремительно уменьшился, ноги в мягких сапогах пружиня ударили в пол, подняв фонтанчики пыли.

"Способ сборки... Ищи, Стежень! Ищи, ты знаешь, кого искать? - Нет, не знаю! - Знаешь!"

Движение короткими, в пять-шесть шагов, бросками. От арки к арке. Прозрачные занавесы, прозрачные, как паутина. За ними - тьма и страх. Вечная тьма и вечный страх. Где-то далеко, в огненном сердце, - обитель соперника. Но сейчас там пусто. Хозяина нет. (Странствует, изгнан, охотится?) Пустота, тьма и... бессловесный шепот:

"Ты, можешь поселиться здесь (Не здесь, а там!). Ты можешь..."

"Я пришел сюда не за этим! Я пришел за ней!"

Шепот:

"Она твоя. Она - и тысячи других. Они все - твои. Эти и все, кого ты захочешь..."

Ярость! Стежень прыгает, рвет ближайший занавес, рвет тьму и... НЕТ! Он отшатывается, смахивает с себя липнущие клочья, бежит, спотыкается, снова бежит... А-ах!

Глеб сидит на полу и размахивает коротким кривым ножом. И плачет.

"Только способ сборки, Стежень!"

Он прячет нож, развязывает сумку и вынимает маленький круглый предмет. На нем - лицо женщины. Миниатюра. Желтые волосы, розовые щеки, алые губы... Здесь не бывает таких цветов. Глеб плачет, но уже не от отчаянья - от счастья. И встает. И расправляет плечи. И медленно поворачивается. И взглядом сердца пронзает тысячелетние камни. И идет. ОН ЗНАЕТ!

Паутина-завеса скукоживается, расползается, осыпается трухой. Каменный желоб. Запах копоти. Неровные плоскости стен сходятся над головой и под ногами.

Она лежит в щели, и тело ее белеет во тьме. Белеет лицо, плечи, груди...

Глеб наклоняется. Губы, ее холодны и мертвы. На них пыль... Глеб берет окаменевшее лицо в теплые ладони, он прикасается к неподвижным губам и чувствует языком пыль и прах. Пыль и прах... В груди отчаянно и тонко кричит птица.

"Иллюзия, Стежень. Только способ сборки!"

Глеб разжимает ладони, делает шаг назад, медленно расправляет сеть... и выпускает птицу на волю!

Ах, как она кричит! Как она рвется вверх, прочь! Глеб осязает ее ужас, но только туже затягивает сеть. Туже, еще туже!

Она больше не пробует вырваться, только смотрит огромными влажными синими глазами.

И эта влага и синева значат больше, чем тысячи правильных слов.

Глеб вскидывает ее на плечо и бежит, мерно враскачку, как никогда не бегал [там]. Он бежит вверх, по коридорам, по лестницам, пока камень не обрывается в пропасть. Тогда он просто отталкивается от камня и летит. Над камнем, над черной водой, над бурой дорогой.

Неужели он просто так нас отпустит? Неужели отпустит?

Свобода пугает больше, чем испугало бы появление Брага.

Но освобожденная птица парит надо мной и кажется больше, чем весь этот проклятый мир. Свобода...

- Глеб!

Я с трудом открываю глаза, вижу Кира и снова смыкаю веки. Сил не осталось даже на то, чтобы смотреть.

- Глеб! Она умирает!

О Господи!

Я снова открываю глаза, пытаюсь встать и снова плюхаюсь на лежак. (Операционная? Как я здесь оказался?)

- Помоги же!

Кирилл подхватил меня под мышки, поставил на ноги. Нет, поставил - громко сказано, скорее, водрузил. Но я смог оглядеться и обнаружил, что она - тоже здесь. Спокойно, Стежень! Кое-как перебирая ногами (ходьбой это назвать нельзя), я добрался до холодильника, вынул из бюкса заранее заправленный шприц и попытался сделать себе инъекцию. Кирилл перехватил мою трясущуюся руку, закатал рукав и довольно ловко поймал вену. Надо же, не знал, что у него подобные навыки.

Полегчало практически мгновенно. Мощная штука. Ну, поехали! Я принялся подключать свой могучий арсенал. Зонды, датчики, иглы... Температура тела - восемнадцать. Экспресс-анализы... Компьютерный анализ... Рекомендации... "Список органов, пригодных для трансплантации..." С расценками. Американский юмор! Выблядки! Кровь... физраствор... Принудительная циркуляция... Искусственная почка... Кислород... Нет, Кир, не этот, соседний... Анализы... Кровь... Восемнадцать литров. Хватит, с запасом. Состав... График... Химия... Термостат... Кир, вторая коррекция!.. Катетер... Анализ... Температура кожи - двадцать два градуса, ректальная - двадцать четыре. Мало! Кир, еще на два деления! Так, теперь посмотрим. Чертовы перчатки, ни хрена не чувствую. Спасибо, Кир! Ага, теперь порядок!

Я закрываю глаза и очень медленно перемещаю ладони. Поля нет, пустая оболочка. Очень трудно... Ага, вот он, позвонок... Канал вроде цел, без смещения... Физраствор... Мертвая вода... "Окропи мертвой водой - и зажили все раны..." Как раньше было просто (Шутка!)... Температура тридцать три градуса... Оболочка, пустая мертвая оболочка... Господи, помоги!

Анализ... Физраствор долой. Кровь. Гормоны... Температура - тридцать четыре градуса... Химия... Сосуды. Клеточная... Что ты говоришь, Кир? Что?

- Поцелуй ее!

- Что?

- Поцелуй ее!

Кир смотрит мне в глаза, и я понимаю.

Как просто! Шаман плясал три дня. Три дня - и восемь литров водки...

Господи, помоги! Ты сотворил этот мир! Ты творишь его каждое мгновение! Пожалуйста, Господи, я ничто, я никто... А Ты можешь все!.. Я люблю ее, Господи!

Закрыв глаза, я прикасаюсь к раскрытым губам, сбоку, чтоб не задеть трубок. Губы теплые и мягкие... Как живые. Господи, помоги!

Сеть рвется. Освобожденная птица стрелой взмывает ввысь... Я люблю тебя!

Птица бьет крыльями, кричит... и падает! Мне больно! О Господи! Больно!!! Нет, не могу!!!

Невероятная, нестерпимая боль! Голое, скользкое тело бьется под моими руками, рвется из паутины проводов, трубок... Я сжимаю ее! Я тоже кричу! Безумная боль! Кир! Держи меня!!! А-а-а!!!...

Первое, что я вижу, очнувшись, - довольную бородатую рожу.

- Полегчало? - спрашивает.

- Что?

Тут я вспоминаю, и меня начинает трясти! Как мне было больно! До смерти помнить буду! И тут я соображаю, что это была совсем не моя боль! Господи!

Я рывком поднимаюсь... и Кирилл ловит меня и укладывает обратно. Но так, что я могу ее видеть, респиратор. Розовое лицо в красных точечках сыпи. Заметный отек. Сердце...

- Сердце? - спрашиваю.

- Да. - Кирилл улыбается. - Бьется. - Угадав следующий вопрос: - Нет, само. Но твоя техника трудится вовсю, качает в полный рост. Искусственную почку я тоже не отключал. Правильно?

- Угу. Мне надо встать.

- Успеешь. Компьютер говорит: состояние тяжелое, но непосредственной опасности нет. Правда, он еще много чего выдает, но, извини, я ваших терминов не понимаю, даром что по-английски. Сердце бьется, легкие работают без принудительной циркуляции, зрачки реагируют... Лежи! Не то тебя самого откачивать придется.

Он прав. Незачем мне вставать. Могу и отсюда посмотреть, она ведь живая... Живая!

Волна невероятного счастья накатывается на меня, перехватывает горло. Жива!

Удивительно, но я даже думать не хочу о том, к а к такое могло случиться. Благодарю Тебя, Господи! Она жива! Она спит. Ей не больно!

Трудно дышать. Нет, это ей трудно дышать! Какая ерунда! Поправим! Теперь все поправим, залечим, зарастим. Теперь - пустяки. Жива... Множество нитей соединяют нас. Мы - одно. А я даже не знаю, как ее зовут...

- Кто ты?

Молчание.

- Кто ты?

Он спит. Я знаю его. Он - тот, кто приносит боль... Кажется... Его руки пахнут травой. Отравой...

Сердце мое - красная медь.

Голос его - пламя.

Увидеть... Что? Не помню. Увидеть... и умереть...

Под ангельскими... нет. Под этими вот руками... Он открывает глаза.

- Кто ты? Птица?

- Нет... Нет!