Чтение 23–й страницы книги ~Окаянный груз~

— Так что ж это выходит, а, братья-мазылы? Коль золота нет, значит договор не выполнен. Так?

— Точно! — с видимым удовольствием подтвердил парнишка-рошиор.

— Значит, можешь гулять пан Гредзик. Как там ваш любимый танец зовется? Таращанка? Вот гуляй таращанкой.

— Как так?!

— Молча.

— Всегда говорил — никто предателей не любит, — вполголоса вставил пан Юржик. — Терпят, пользуются, а любить... Нет у людей к этому племени любви, да и быть не может.

Гредзик побледнел, зыркнул в его сторону, но сдержался. Разговор с рошиором был важнее.

— Мазыл Тоадер! Сдается мне, кто-то тут жульничает. Я с боярином Рыгорашем за десятую часть сговаривался...

— Ну, так бери свою десятую часть и скачи, пока с коня не ссадили.

— Где ж я ее возьму!!!

— То-то и оно. Нет казны, нет и десятой части.

— Мазыл Тоадер, их пытать нужно! Они спрятали казну. Знаешь, какие зловредные? И этот, жердина с ногами, и этот, с носом облупленным, и сопляк-студиозус...

— Надо, значит, будем пытать, — не стал возражать командир рошиоров. — Только тут мои мазылы и без твоей помощи справятся.

— Мазыл Тоадер!

— Хватит! — сталь зазвенела в голосе угорца. — Мы с братьями-мазылами эту десятую часть лучше по шинкам пропьем! За здоровье короля Настасэ Благословенного. Ну, тебе, так и быть, кинем малую толику на убожество твое.

Гредзик задохнулся от возмущения. Так и не смог ничего сказать. Махнул рукой.

— Правильно, пан Гредзик, — уголком рта усмехнулся Тоадер. — Лучше молчи. Глядишь, и отломится малость золотишка.

Цвик все так же молча кивнул. Вздохнул и отошел.

Командир рошиоров на шаг приблизился к лужичанам.

— Так где же золото, панове?

— Нехорошо поступаешь, мазыл Тоадер, — проговорил пан Юржик. — Словно разбойник с большой дороги... Господь тебя накажет.

Рошиор помолчал. Поиграл пальцами на эфесе сабли. Потом заговорил, тяжело роняя слова:

— Вы храбрые люди. Достойные шляхтичи. Только поэтому я с вами говорю после такого оскорбления. Господь накажет? Быть может. А тебя... как бишь тебя кличут?

— Пан Юржик Бутля.

— Вот-вот... Тебя, пан Бутля, не накажет Господь? Вы ведь тоже это золото украли. Или ты можешь доказать судье права на казну Прилужанского королевства?

— Мы не крали! — вскинул голову пан Клямка.

— А чем докажешь? — жестко осведомился Тоадер.

Пан Стадзик молчал, хватая ртом воздух.

— Правильно. Нет у тебя доказательств. А значит, и прав нет.

— Выходит, грабь награбленное? — криво усмехнулся Юржик, дернул щекой. — Интересная песня получается. Не всякому шпильману по зубам.

— А как ни назови.

— Да, силен ты, мазыл Тоадер, в спорах. Словно и не воин, а законник.

— Одно другому не помеха, — пожал плечами угорец. — Я тебе вот что скажу, пан Юржик. Подскарбий ваш новый, Зьмитрок...

— Он не наш подскарбий! — перебил его пан Стадзик.

— Ну, положим, пока князь Януш об отделении во всеуслышанье не объявил, ваш. И к бабке-характернице не ходи. Так вот. Не знаю я, на что Зьмитрок захочет казну лужичанскую потратить, если к рукам ее приберет...

— Не приберет! — опять выкрикнул пан Клямка.

— Не перебивай, — едва ли не устало попросил мазыл Тоадер. — А то рот зашить велю.

— Не зашьешь!

— Пан Стадзик, — зашипел Бутля. — Господом прошу!

— Думаешь, кишка тонка у рошиоров? — недобро нахмурился Тоадер. — Хочешь проверить?

Стадзик упрямо задрал подбородок, но замолчал и молча покачал головой. Нет, мол, не хочу.

— То-то же. Так вот. На что Зьмитрок Грозинецкий казну потратит, я не знаю. Может, жупанов новых накроит, кунтушей из шелков заморских. Может, коней табунами завозить из Султаната начнет. Насчет Януша я тоже не уверен. Он-то, скорее всего, на войско истратит, да к чему это приведет? К междоусобице? Вам сильно того хочется?

— Нас выговские очень сильно оскорбили, — хмуро проговорил пан Бутля. — Настоящий шляхтич такое лишь кровью смывает.

— А вы их не оскорбили? Жигомонта, великого гетмана отравили... Юстына пробовали.

— Юстына?! — вскинулся молчавший до того Ендрек. — Пускай в Сенате у колдуна Зьмитрокова, Мрыжека, спросят, как было дело и кто кого травил!

— А студиозусам слова никто не давал! — сказал как отрезал рошиор. — Я за что купил, за то продаю. На всех перекрестках, во всех застянках, в каждом городке объявлено — отравлен Юстын, король наш милостью Господней, по злоумышленному наущению уховецкого князя Януша Дробки и великого гетмана Малых Прилужан Автуха Хмары.

— Не прав...

— Молчать!!! Не с тобой говорю. Плетей захотел? — придавив взглядом понурившегося Ендрека, угорец продолжал, как ни в чем не бывало. — Да только здорово я сомневаюсь, пан Юржик, что князю Янушу это золотишко достанется.

— Это еще отчего?

— Да все от того. Если бы преподобный Богумил да пан Зджислав Куфар намеревались бы в Малые Прилужаны казне доставить, с чего бы им вас по южной дороге направлять?

— По северной нельзя, — твердо отвечал пан Бутля. — Первым делом искать станут.

— Может быть, может быть... А на восток — в Бехи? А после — по морю в Заливанщин, а там и до Уховецка рукой подать. Молчишь?

— А что говорить?

— Правильно, что молчишь. Значит, засомневался.

— Да?

— А то нет? Я вот еще что скажу. Боярин Рыгораш пятнадцать лет, как посланником в Выгове. Против Януша он не попер бы. Не приведи Господь такого врага. Растопчет и не заметит. А Зджислав? Тьфу, ничтожная душонка. Привык у казны греться да чужими руками жар загребать.

— А теперь Рыгораш, выходит, погреться решил?

Тоадер побледнел, на краткий миг сжал рукоять сабли. Отпустил. Выдохнул.

— Рыгораш не за себя, за все Угорское королевство радеет. Нам деньги нужны. В Отпорных горах снова великаны-людоеды расплодились. Скоро двести лет, как воевода Лупул проклятым людоедам огнем и мечом растолковал, кто на земле нашей хозяин... Да не о том речь.

— Я что-то не вразумею, мазыл Тоадер, ты меня уговариваешь, никак? — задумчиво проговорил Бутля.

— Уговариваю, пан Юржик, уговариваю. Пока что добром. И советую соглашаться на мои уговоры, пока не поздно.

— А то?

— А то — вон костер разведен. Правду дознавать мои братья-мазылы умеют. Только после пыток я никого из вас живым уже не выпущу. Знаю я вас, малолужичан. Не нужны мне такие враги.

Тоадер умолк.

Юржик тоже молчал. Не отвечал ни да, ни нет.

Ендрек разглядывал нескольких рошиоров, стоявших за спиной командира. И мальчишка-гвардеец, и крепыш с двойным подбородком смотрели на них без злобы. Улыбчивые открытые лица. Такие же парни, только родившиеся за много верст от Выгова, в далеком Угорье, зажатом между отрогами Отпорных гор и быстрой в верховьях Стрыпой. Просто не верилось, что эти люди по приказу мазыла Тоадера могут их мучить, пытать или даже убить.

— Ну, и что ты решил? — прервал томительную тишину рошиор.

— А что мне решать? — горько усмехнулся пан Юржик. — Ну, не знаю я, где сейчас телега! Не знаю! Хоть на куски меня руби!

— Это можно, — согласился Тоадер.

— Да что с ним разговаривать! — возмутился Стадзик. — Развяжи меня, мазыл, да саблю в руки дай, а там поглядим!

— А может, еще коня? — без тени насмешки поинтересовался угорец, но рошиоры за его спиной захохотали.

— Трус! — Пан Клямка попытался вскочить.

Если бы это удалось, он бы кинулся грызть врага зубами, но паренек-рошиор подскочил и толчком ноги опрокинул его навзничь.

— Вот это ваше последнее слово? — невозмутимо проговорил Тоадер.

— Ну, не знаем мы, где телега! — первый раз повысил голос пан Бутля. — Не знаем! Как мне тебе доказать?

Угорец махнул рукой:

— Бесполезно... Я знал, что малолужичане упрямы, как ослы, но чтобы так...

— А я говорил... — вывернулся сбоку Гредзик. — Предупреждал!

Тоадер вздохнул, не обращая на него внимания:

— Митрян, Козма!

— Да, мазыл Тоадер!

Митряном оказался крепыш с раздвоенным подбородком.

Козма был худ и седоус. Он подошел неспешным шагом со стороны костра.

— Начнем, мазыл Тоадер?

— Начнем, пожалуй, — он с сожалением оглядел лужичан. Ткнул пальцем в неподвижного Хмыза. — Раненый не нужен. Дорезать.

Козма беспрекословно шагнул вперед, доставая из-за пояса нож.

— Эй! Вы что? — возмутился Ендрек. — Не надо!!!

Он попытался закрыть собою старого гусара, но рошиор оттолкнул его и, похоже, даже не заметил.

— Не надо... — осознавая собственное бессилие, заскулил медикус. На его глазах выступили слезы. Происходившее вокруг казалось ожившим кошмаром. Хорошо бы ущипнуть себя и проснуться. Лучше всего дома. Но можно и в Руттердахе, в сдающихся в наем комнатах желчной и въедливой старухи, госпожи Зеббер. На самый худой конец — в лесу, около телеги с казной, чтоб Даник с Самосей шутили, как обычно, и вяло переругивались, чтоб пан Войцек Шпара хмурился и кусал длинный черный ус, чтоб Хмыз незлобливо подначивал за неумение возиться с лошадьми, чтоб...

Козма зашел сзади Хмыза, левой рукой взялся за подбородок и запрокинул гусару голову. Легко и обыденно, словно барашка резал, провел лезвием под кадыком.

Хмыз выгнулся, захрипел, забулькал. Рошиор проворно отскочил, позволив телу перевернуться на живот. Чуть-чуть придержал за волосы, давая крови свободно вытечь на истоптанную землю.

«Не нужен!»

Какие страшные слова!

Человек не может быть не нужен!

Еще полдня назад он шутил, смеялся, ел и сражался вместе с остальными. И вдруг — «не нужен»?

Неужели рошиоры решили, что раны гусара слишком тяжелы и лечить его не имеет смысла? Но ведь это не так! Не могли они, что ли, спросить его, медикуса? Рана зашита хорошо, промыта — не подцепить горячку. Как говорят учителя в Руттердахской академии — «удовлетворительные показания к выздоровлению»...

— Зачем?.. — Ендрек поднял затуманенные слезами глаза на окружавших их людей. — За что?

— Молчи, студиозус, — сдавленно проговорил Юржик. — Запомни — это война.

Тем временем мазыл Тоадер приблизился к Стадзику:

— Ты оскорбил меня, шляхтич. Назвал трусом. Обычно я не позволяю людям усомниться в моей храбрости. Обычно... Но сейчас дело важнее глупых понятий о чести и... гоноре. Так у вас говорят? Но ты меня оскорбил. И я хочу проверить твою храбрость. Согласен?

— Будьте вы прокляты, сволочи!.. Мразь! Быдло! Песья кровь!

— Э, как заговорил. Не по-шляхетски. Не красиво. Ай-яй-яй... Митрян, забирай его! Будет первым.

Широкоплечий Митрян, легко нагнувшись, подхватил пана Стадзика за ноги, отволок в сторону. Там к нему присоединились еще двое угорцев.

С пана Клямки сорвали сапоги, поволокли к костру. Шагающий рядом Козма что-то приговаривал по-угорски. Видимо, давал наставления молодым.

— Не смотри, Ендрек, — глухо проговорил пан Юржик. — Не надо тебе смотреть.

Первый раз назвал по имени, а не просто студиозусом.

— А ты, пан Юржик? — спросил парень.

— А я буду смотреть, — с клокочущей в горле яростью ответил пан Бутля. — Кто-то же должен видеть...

Он не договорил, поскольку пана Стадзика наконец-то дотащили до рвущегося кверху пламени и с разгону сунули босыми пятками в огонь.

Пан Клямка застонал, заскрипел зубами, перетирая их в крошево.

— Последний раз спрашиваю, — долетел до Ендрека голос мазыла Тоадера. — Где золото?

Медикус закрыл глаза. Полегчало, хотя не намного. В уши рвались хриплые стоны пытаемого. Пан Стадзик терпел из последних сил, но не кричал.

— Вот это шляхтич, — восхищенно прошептал пан Юржик. — Старой закваски, сейчас таких не делают...

Ендрек вздохнул и тут же закашлялся — ноздрей достиг запах горелой плоти. Какой дурак-шпильман назвал запах горелого мяса «сладковатым»? Самого бы его голым седалищем на горячие угли усадить, чтоб понюхал вволю. Смрад обгорающей заживо кожи был горьким и едким, как сок молочая на языке.

Стадзик уже не стонал, а выл. Низко и протяжно. Но пощады не просил и вообще до разговора с палачами не унижался. Рошиоры деловито гомонили, очевидно, обсуждая пытку. Потом вдруг смолкли.

Коротко и зло выкрикнул что-то мазыл Тоадер.

— Что там? — прошептал Ендрек.

— Не смотри! — зашипел Юржик. — Не смотри!

— Нет, пускай поглядит! — прокаркал где-то поблизости пан Цвик. — Авось посговорчивей будет.

— Сука ты, Гредзик, — выкрикнул пан Бутля. — Господь тебя накажет!

— Что тебе до моих грехов, Юржик? Свои считай. Я-то отмолить успею, а вот ты — вряд ли.

Ендрек почувствовал, как крепкие пальцы вцепились в его волосы, задрали голову, разворачивая лицом к костру.

— Оставь его, Гредзик, — рычал пан Юржик. — Уйди, вражина!

— Ничего. Пускай смотрит... — Голос предателя показался медикусу голосом безумца. Слишком мало в нем оставалось от прежнего рассудительного и даже симпатичного пана Гредзика. — Он следующий, уж я позабочусь...

Студиозус изо всех сил зажмурился, но палец Гредзика безо всякой жалости оттянул ему веко вверх.

— Смотри, щенок паршивый, смотри...

У костра творилось что-то малопонятное медикусу, и оттого еще более ужасное.

Пана Стадзика освободили уже и от штанов, обнажив худой, жилистый зад. Двое рошиоров сноровисто привязывали веревки к его побагровевшим щиколоткам, ни мало не заботясь, какую причиняют боль. Еще пара угорцев принесли обтесанную с одного конца жердину.

Козма нагнулся и поводил по свежим затесам на древесине серовато-белым бруском, зажатым в руке. Сало, что ли?

— Су-у-уки, — тоскливо протянул пан Юржик и снова зарычал с прежней злобой. — Уйди, Гредзик, уйди от греха... Я ж тебя зубами грызть буду. Я тебя голыми руками...

— Врешь, не достанешь, — ухмыльнулся пан Цвик. — Пока что ты в плену, а не я...

— Ничего, Господь шельму метит. Отольются и тебе наши муки...

Веревки, тянущиеся от лодыжек пана Клямки, привязали к седлам угорских коней, горбоносых, сухих со скошенными крупами. Рошиоры взяли скакунов под уздцы, причмокнули.

Пана Стадзика поволокли сперва по земле, а потом заостренный конец жердины коснулся тела, медленно вошел меж растянутых в стороны ног.

И вот тогда пан Стадзик заорал.

Страшнее крика Ендрек не слыхал за всю свою жизнь. Он призвал все беды и несчастья одновременно и сразу на головы угорцев, а заодно и выговских «кошкодралов». Потом перебрал всех, самых мерзких и отвратительных, зверей и гадов.

Кони шли очень медленно, едва-едва переступая точеными копытами и времени на проклятия у смертника оказалось достаточно.

— Смотри, смотри... — с полубезумной удалью приговаривал Гредзик, на радостях дергая веко Ендрека вверх с такой силой, что парню показалось, что все — сейчас оторвет.

Крики Стадзика постепенно перешли в протяжный звериный вой, в котором уже не было ничего человеческого. Только боль, сломавшая наконец-то гордого шляхтича, обнажившая присущее всякому желание жить и ужас перед смертью.

— Смотри, смотри...

Кони остановились.

Рошиоры навалились вчетвером, приподнимая кол. Толстый, необструганный его конец утвердили в ямке — когда выкопать успели?

Стадзик повис на высоте полутора сажен над землей, медленно опускаясь под своей тяжестью.

«Если в сердце войдет, — подумал Ендрек, поражаясь своей способности мыслить холодно, — значит, повезло. Мучиться не будет».

Крик Стадзика стал тише — не может человек долго орать без риска сорвать горло — и вскоре перешел в хриплый, надсадный стон. Рошиоры утратили интерес к посаженому на кол, за исключением Митряна, утаптывающего набросанную в ямку землю. Но вскоре и он, пошатав жердь и убедившись, что кол установлен надежно, направился следом за прочими к пленным лужичанам.

— Ты следующий, — прошипел пан Гредзик, обжигая ухо горячим дыханием.

— Ты, — палец мазыла Тоадера недвусмысленно указывал студиозусу прямо в грудь. — Ты можешь спастись, а можешь разделить его долю. Где казна?

— Не знаю.

— Да не знает он! — выкрикнул пан Юржик.

— Ничего. Сейчас расскажет, и что знает и что не знает.