Чтение 23–й страницы книги ~Ричард Длинные руки

Только теперь со страхом понимаю, что я мал, а Армландия — велика. Понимание пришло, когда решил оставить замок Хоффмана и вернуться в мой Сворве. Здесь подземный бункер, в котором меня никто и пальцем не тронет, а там…

При всем моем негеройстве и нежелании рисковать жажда снова очутиться на загадочном южном материке перебарывает страх. Но здесь приходится оставить значительный гарнизон, замок надо защищать, еще нужно взять и под защиту владения Инкризера, а то вдруг попытаются отомстить за неожиданный переход на мою сторону, еще нужно взять часть войска с собой…

А еще хорошо бы оставить заслоны в узловых местах, у мостов и дорог на случай чего непредвиденного, а где взять людей?

Охранять замок Хоффмана, а теперь уже ошалевшего от такого подарка Будакера, я оставил самых доверенных: Макса, Ворпеда, а также всю двадцатку рыцарей, которых я отобрал лично еще у Барбароссы, а барона Альбрехта, напротив, взял с собой. Такой хорош как союзник, но за ним нужен глаз. Кто знает, что взбредет ему в замке Хоффмана, если вдруг выпадет шанс самому стать хозяином? Хоть и не верится, что таинственные механизмы его признают, но все же…

Со мной только Митчелл, Растер и барон Альбрехт, остальным я строго приказал о нас не беспокоиться. Не маленькие. Чего опасаться в своем гроссграфстве?

С ворот нас заметили, на стене засуетились, забегали, донеслись растерянные всполошенные голоса. Мост опустился, одновременно вверх поползла железная решетка.

Едва въехали, нас окружила толпа, среди которой воинов совсем мало, одна челядь. Со стены сбежал Саксон, отдал салют, лицо встревоженное.

— Сэр Ричард, — проговорил он торопливо, — ваш замок счастлив вашему возвращению…

— Замок? — спросил я с веселой сварливостью. — А люди?

Он не понял, переспросил испуганно:

— Люди?… А что люди? Ах да, люди тоже счастливы! Сэр Ричард, если даже камни рады, то и мы, люди, тем более… Прикажете подготовиться?

— К чему? — спросил я, не поняв. Он переступил с ноги на ногу.

— Ну, к отражению штурма… Или нас попробуют осадой?

Я посмотрел на встревоженные лица.

— Саксон, Саксон… будь я побундючнее, я бы обиделся. За кого ты меня имеешь? Решил, что моя армия разбита, я бегу сломя голову?

По толпе прокатился неуверенный вздох облегчения. Саксон всматривался с надеждой и опасением.

— У вас не было войска, — ответил он с осторожностью. — Так что и проиграть не позорно…

— Согласен, — сказал я громко, — но щас беру и отчитываюсь перед вами, которые пошли за мной, не разбежались. Графу Хоффману удалось убежать, оставив в наших руках свой неприступный замок. Наше войско выросло… Наше дело правое, потому и выросло! Вся Армландия — наша. А я, если ты помнишь, уже не граф, а гроссграф. Гроссграф Армландии. Правда, еще осталось утверждение этого титула, но, думаю, препятствий не будет, обе стороны вроде бы готовы подписать все бумаги.

Говор становился все радостнее, послышались ликующие вопли, Саксон смотрел блестящими глазами.

— Сэр Ричард, я даже не знаю, что и сказать… А обе стороны — это кто?

— С одной стороны — самые влиятельные лорды Армландии, — объяснил я, — с другой… ну ты понял. Устно мы уже договорились, осталось закрепить. Что значит поставить подписи и печати… Ладно, пресс-конференция во дворе окончена, я изволю попасть в апартаменты…

Из главных ворот выбежала леди Беатрисса. Бледная, похудевшая, с серьезным встревоженным лицом и трагическими глазами, она вбежала в мои протянутые руки, я попытался обнять ее, но она опомнилась и отстранилась. Щеки окрасил яркий румянец.

— Сэр Ричард, — произнесла она в тишине, вокруг все умолкли и даже не двигались, — мы так тревожились за вас!

— Герой вернулся с победой, — ухмыльнулся я. — А враг бежит, бежит, бежит…

— Не ликуйте, — произнесла она тревожно, ее лицо запрокинуто, я всматривался в ее ясные глаза, — друзья приходят и уходят, а враги — накапливаются.

— Пусть, — ответил я беспечно.

— Вас это не пугает?

— Всего лишь враги? — спросил я. — Разруха страшнее. А если еще инфляция, потеря инвестиций, дефолт плюс к послевоенным временам…

Она позволила взять себя под руку, мы церемонно отправились в главное здание. За спиной уже слышались окрики Саксона: эти на стену, эти на ворота, и вообще бдить в мирное время нужно больше, чем в военное.

Сэр Растер за ужином сообщил, что он-де не увязал в цепких нежных женских лапах, а, как настоящий жаждатель подвигов и рыцарской славы, успел узнать, как здесь и что. В смысле, ближайший сосед, который Инкризер, увещеваниями сэра Ричарда признал себя вассалом, а вот тот, что чуть левее, сэр Тирол, и не подумал до сих пор поспешить с изъявлениями верности и преданности.

— Да и вообще, — закончил он многозначительно, — ваше возвращение должны заметить…

— Это в каком смысле? — спросил я. Он загоготал.

— В прямом! Либо загородный дом соседа поджечь, либо его дочерей… гм… не при леди будь сказано, либо еще что благородное учудить, на что простой люд не способен.

— Ну-ну, — ответил я, — дочерей восхотелось? А как же леди Мариэлла?

Он нахмурился, зыркнул на хитро улыбающуюся леди Беатриссу и двух ее всегда молчаливых спутниц, о которых я знал только, что они «знатного происхождения».

— Так то не считается!… То ж не любовь!

— Верно, — согласился я. — Любовь — это нечто… нечто…

— Вот-вот, — поддержал он с жаром, — любовь — это нечто.

— Да, — подсказал я, — это как любовь к Родине. Сэр Растер приосанился, взгляд гордый.

— Да, — согласился он с достоинством, — любовь — это не баран накашлял. Любовь как война! Легко начать, тяжело закончить, невозможно забыть…

Леди Беатрисса сказала с милой ехидцей:

— Любовь зла. Что на руку сэру Растеру.

За столом кое-кто врубился и хохотнул, я вступился за сэра Растера:

— Когда мало времени, тут уже не до дружбы — только любовь. Страстная, безумная!

Сэр Растер взглянул на меня с благодарностью, а леди Беатрисса вздохнула, скромно потупив глазки:

— Безумная любовь, безумная любовь… а потом удивляемся: «Откуда дураки берутся?»

Я ощутил то привычное состояние, когда в попытке защитить святое начинаем изгаляться над ним же, чтобы не показать себя слюнтяем, рохлей, слабаком, ведь сильные не страдают, а приходят и берут, сам проговорил легко, со смешком:

— Вера, Надежда и Любовь вместе могут свернуть горы, если по отдельности пообещать на них жениться.

Все засмеялись, сэр Растер и леди Беатрисса особенно громко и жизнерадостно, а я вдруг ощутил, что вообще-то я трус. Мало того, что страшусь любви, но еще и оплевываю ее, как туповатый подросток, что старается выглядеть крутым и циничным.

— А где мой маленький золотой шмель? — спросил я. Леди Беатрисса спросила с наигранным удивлением:

— Шмель?

— Франсуаза, — уточнил я. — Я соскучился по этому счастливому ребенку.

Ее лицо застыло, голос прозвучал очень ровно и контролируемо:

— Она занимается в своих комнатах со своими учителями. Пора девочке начинать вести себя как будущая леди.

Обед подошел к концу, леди Беатрисса ушла в сопровождении своих девиц. Я поймал себя на мысли, что раньше как-то не замечал их, да и появлялись они редко, а теперь постоянно мозолят глаза. Словно охрана, приставленная строгими родителями к дочери-девственнице.

Я рассеянно допил вино, собрался было отправиться в тайную комнату Луганера, однако сэр Растер увязался за мной хвостом. Мне он показался смущенным и расстроенным, пришлось свернуть по дороге в комнату, которую я занимал раньше.

Растер тут же велел слуге принести вина, я раздевался и развешивал на стене доспехи Арианта, а он рухнул за стол и продолжил свой бесконечный пир.

— Хорошо поговорили, — проворчал он. — Особенно за любовь. Хоть и непонятно, что это.

Я хотел сказать, что женщины придумали проституцию, чтобы им платили за секс, мужчины придумали брак, чтобы им не платить за секс, поэты придумали любовь, чтобы все это не выглядело так отвратительно, но лишь пробормотал:

— Умом холодным сами гасим любовь горящую свою, и каждый сам себе Герасим и топит сам свою Му-му.

Сэр Растер вскинул голову:

— Прекрасно сказано! Это вы?…

— Нет, один бард в моем королевстве. Подметил, что любви боимся и шарахаемся от нее. Потому я втройне уважаю вас, сэр Растер, что так свято и трепетно несете свою любовь через графства и королевства!

Он с мрачным видом кивнул, взглядом старается со мной не встречаться, со стуком опустил на стол опустевший кубок, зло рявкнул, чтобы принесли новый кувшин, да чтоб полный и побольше. Мальчишка понесся выполнять заказ, хмурое лицо рыцаря стало совсем несчастным. Он покряхтел, словно старался усидеть на остром гвозде, взгляд в столешницу, голос прогудел совсем тихо:

— Вообще-то никакой леди Мариэллы нет, сэр Ричард…

Я поинтересовался осторожно:

— А… платок? Он отмахнулся:

— Это было давно, очень давно. Я ехал по пыльной пороге на красивом белом коне, но он был в пыли и в пятнах крови: я зарубил в схватке троих. Я тоже в пыли, устал, измучен, доспехи измяты и посечены, но я был молод и все равно держался в седле, как гордый степняк… И тут нас обгоняет пара разодетых в дорогие бархаты всадников, за ними мчится карета. Я успел только увидеть, как чуть сдвинулась занавеска в крохотном окошке, выглянула женщина… Меня как огнем обожгло, а она чуть погодя украдкой высунула руку и выронила этот платочек… Я погнал коня вперед, как будто кто-то может перехватить, подхватил на скаку, прижал к губам! Какой это был запах, сэр Ричард… Сейчас, конечно, от него ничего не осталось, но я все равно его чувствую.

Он умолк, совсем пристыженный, взглядом старался со мной не встречаться. Суровое лицо впервые потеряло каменность, острые черты смягчились.

— Сэр Растер, — проговорил я с трудом, — вы… подлинное зерцало рыцарства.

Он взглянул на меня украдкой, в глазах недоверие.

— Это вы… в каком смысле?

— Господи, да бывает ли более возвышенная и верная любовь, чем у вас к этой даме? Вы даже имени ее не знаете, но служите ей верно и преданно все годы. Менестрели, узнав вашу историю, уже сложили бы яркие баллады! Завидую вам светлой завистью… У меня такой любви, увы, не было.

Он пробормотал:

— Вы очень юны, дорогой друг.

— Не знаю, — ответил я. — Мне кажется, это зависит не от возраста. Наверное, я слишком уж хлебну; рыночных отношений, измарался в демократии. Мое поле, на котором должны расти дивные цветы любви истоптано даже не конями, а… даже не знаю, не знаю. Совсем недавно был влюблен по уши в одну знатную даму, думал, помру от горя, но прошло совсем немного времени, и все перегорело… На пепле, правда, еще не выросла молодая трава, но семена уже падают, чувствую даже, как прорастают.

— Это же прекрасно!

— Ну, в общепринятом смысле да. Для здоровья это полезно. У всех так. Только у рыцарей должно быт иначе. Красивее, благороднее, возвышеннее. Как вот у вас, сэр Растер.

Он вздохнул:

— Ну…

— У вас есть мечта, — сказал я тоскливо. — Есть некий зов… Вы еще можете ее встретить, покажете ей оброненный ею платок, с которым обошли полсвета и совершили подвиги. А что я? Вспомню, каких служанок таскал на сеновал?… Кстати, я тут заприметил пару пышечек… Вы с этим уже разобрались? Он помотал головой:

— Только пощупал одну. Нет, двух. Одну хорошо пощупал, а вторую только полапал. Дел тут много. Но сегодня не упущу это блюдо, не упущу!… В кувшине что-то осталось? Допьем, а то неприлично хорошее вино слугам, а потом отправимся на охоту… Я знаю, где они вышивают, у них и кровати там рядом прямо за пологом.

Я спросил с недоумением:

— Я думал, вы про охоту на дичь… Он отмахнулся:

— Да одно другому не мешает. Молоденькие служанки — та же дичь. Но лучше не на охоту, а проехаться к барону Тиролу. Он не приехал к вам как к сюзерену, а это уже вызов. Все права на Сворве перешли к вам, тут уж неважно: по указу короля или по договору о помолвке с леди Беатриссой. Он обязан принести такой же оммаж, как приносил барону де Бражеллену.

— Хорошо, — сказал я уже с нетерпением. — Завтра утром съездим. Как о личной услуге попрошу вас, сэр Растер, проследить, чтобы наши рыцари были вполне…

— Готовы?

— Да, а то дорвутся до теплых постелей и мягких служанок… Он хмыкнул.

— Леди Беатрисса хорошо ведет хозяйство! Все работают, как муравьи, но заморенных работой нет. Все сытенькие, пухленькие, веселые. Так что наших ребят понять можно. Да и служанки не против, еще как не против.

— Сэр Растер…

Он поднялся, с грохотом задвинул стул.

— Да это я так, к слову. Прямо сейчас пойду проверю. А то молодежь вся такая: на третий день замечают что, кроме вина, с собой ни одеял, ни огнива, даже кони не перекованы…

Дверь захлопнулась, я полежал, закинув руки за голову. В воспаленном мозгу сразу же начали всплывать картинки прекрасного лица леди Беатриссы, вот она смотрит снизу вверх, роскошные волосы разметались по подушке, вот дышит все чаще и чаще, вот фиолетовые глаза темнеют, наливаются страстью…

Ругнувшись, зло напомнил себе, что леди Беатрисса держится отстранение, а испуг в ее глазах растет. Здесь и страх потерять себя, и страх потерять свой замок, и вообще страх неведомого, что за моими плечами.

А сам я не должен ли страшиться потерять себя? Ведь утонуть в ее объятиях, наслаждаться этим счастьем — это отрезать или надолго отложить дорогу на Юг. Мы осуждаем доблестного Галахада, попавшего в любовный плен к той нимфе или фее, сочувствуем, но и осуждаем доблестнейших героев, не вылезающих из спален прекрасных жен или любовниц, а песни слагаем о Роланде, что оставил прекрасную невесту, ушел в бой, а когда погиб в Ронсенвальском ущелье, то прощался не с невестой, которую вообще-то нежно любил, а со своим мечом.

Было героическое время, когда подвиги — это все, а любовь на втором плане, потом народ измельчал, и любовь вышла вперед, а я вот родился вообще в преподлейшее время, когда и любви не осталось, а только секс, причем уже и неважно, с кем или даже с чем, лишь бы оргазм…

Я выругался, вскочил, разъяренный на такую сволочь, какой являюсь я сам, заметался по комнате, хватая и напяливая на себя доспехи Арианта, цепляя молот, меч, лук.

Мелькнула мыслишка, что надо бы по дороге заглянуть к служанкам, потрахать, это и снизит уровень бьющих в мозг гормонов, и как бы воздвигну барьер между собой и леди Беатриссой…

Выругался еще громче и злее. Ну что за скот, любой подленькой мысли найду оправдание. Просто хочу кого-то трахнуть, при чем здесь барьер? Уже ставил, до сих пор вспомнить стыдно. Да и она ставила, тоже краснеет и глаза виновато опускает.

ГЛАВА 10

За окном серая муть перешла в темную, ночную. Вот-вот в таком сгустившемся от сырости воздухе начнут плавать мелкие рыбки. Я зябко передернул плечами, прошелся по комнате, прислушиваясь к звукам в главном здании.

Все тихо, спят, даже гуляки притихли до утра. В окно иногда забрасывает мелкую водяную пыль, я невольно отошел на середину комнаты, словно по ту сторону стены какие-то ядовитые брызги.

И хорошо, что дождь на дворе, все-таки осень в разгаре, и плохо: гуляк загнал под крышу. Того гляди кто-нибудь восхочет о чем-либо посоветоваться. А то и постараться понравиться, чтобы получить лакомый кус земли.

— Бобик, — сказал я, — ты идешь со мной. Он приоткрыл один глаз, еще не веря.

— Полночь, — напомнил я. — Будешь упираться, получишь в тыкву. Пойдем!

Он радостно вскочил и, широко растопырив лапы, отряхнулся, словно только что вылез из реки. Я приоткрыл дверь, прислушался, выглянул в коридор. Бобик все понял и вышел тоже на цыпочках. Вдвоем быстро вбежали на самый верх, Бобик опередил, оглянулся с вопросом в больших коричневых глазах.

— Именем Авалона, — произнес я.

В серой каменной стене вспыхнул прямоугольник призрачной двери. Сердце снова трепещет, будто в первый раз. Я задержал дыхание, продавился через ощутимое силовое поле, то ли обеззараживающий карантинный занавес, то ли последняя проверка на допуск.

Оглянулся, но Бобик уже здесь, пробежался по разрушенной комнате, сопит, пыхтит, вынюхивает с таким усилием, словно определяет следы тысячелетней давности. Впрочем, знаю ли я своего песика…

— Постой, — сказал я озадаченно, — ну что я за идиот!… Пропустил самое важное… Не подумал, адиёт…

Бобик подбежал и посмотрел сперва на зев трубы, потом на меня с великим любопытством.

— Смотри-смотри, — сказал я горько. — Представлял, как мы будем бегать по жаркому песку, а не подумал…

Он вскинул морду и уже очень внимательно и сосредоточенно посмотрел в длинную темную трубу. Сверху умело заложено камнем, потому труба и в яркий день выглядит так, словно и в этом, уже южном полушарии темная ночь.

Подсвеченная снизу, выглядит жутковато, не убеждают и блестящие скобы из металла, что лесенкой уходят вверх в темноту. Стены в потеках расплавленного камня, наплывах и валиках, опытный альпинист и без скоб поднялся бы наверх, есть такие сумасшедшие, по стенам домов лазают, а я и на этих скобах натрясся.

— Ладно, — решил я, — посиди здесь. Я скоро вернусь. Правда скоро. Ну что делать, лажанулся я. Чаще всего я умный, правда, но вот иногда я же и последний дурак… Всесторонний человек, значит.

Он помахал хвостом и посмотрел преданными глазами. Мол, он и дурака любит. Но лучше бы я взял его с собой. Рядом с дураком должен быть кто-то из умных.

— Как? — спросил я безнадежно. — Как? Я и то карабкаюсь еле-еле… На плечах тащить такого кабана?

Он опустился на зад и смотрел обиженно. Я вздохнул и, поплевав на ладони, полез вверх по лестнице. Скобы вплавлены в стену так, словно вырастают из нее. Ни малейшего намека, что вбиты или вкручены в камень, все то же ощущение, будто погружали в раскаленное каменное тесто, что сразу же схватывалось в нечто намного более прочное, чем камень, но принявшее вид камня.

Снизу послышалось сопение. Я скосил глаза, от изумления пальцы едва не разжались: сопя и вздыхая, за мной упорно поднимается Бобик!

— Ни фига себе, — сказал я потрясение, — ну ты и овчарка!… Полицейский пес… Но мне казалось, те только по наклонным лестницам? Ну типа пожарных…

Пес дышал мне в пятки, я чуть было не дал ему лыжню, но подумал, что вдруг наверху что-то опасное. Да и вообще там же каменная глыба, начнет Бобик ее отпихивать, сорвется и меня собьет, дурак толстожопый…

— Потерпи, лапушка, — сказал я умоляюще. — Только не упади, мой птенчик… И вниз не смотри, не смотри.

В легких хрипит, в прошлый раз на этом месте я останавливался отдохнуть в третий раз, но сейчас страх за карабкающегося сзади преданного песика заставил подтягивать немеющее тело со ступеньки на ступеньку, со ступеньки на ступеньку, пока голова не уперлась в камень.

— Не лижи мне пятки, — попросил я. — Я знаю, ты не подхалим, но все-таки… Правда, я уже гроссграф…

На этот раз, несмотря на усталость, я отодвинул глыбу быстрее. И знал как, и страшился за оставшегося внизу на скобах Бобика. Едва вывалился наверх, упад на горячий песок и отполз от края шахты. Почти сразу следом выпрыгнул Бобик. Он дышал так же тяжко, возле его пасти загорелась бы трава, но и песок накалился, будто под паяльной лампой.

Я лежал, пронизываемый лучами жаркого солнца, на прокаленном песке, в синем небе ни облачка, Пес стоял надо мной, как победитель над трупом, в нем хрипит, сипит и клокочет, больше не возьму сюда вообще, он же чудом залез, цеплялся уже не за ступеньки, а за преданность и верность.

— Погоди, — прошептал я сипло, — отдышимся… Неужели весь Юг такой? Или мы вылезли в самом проклятом месте?

Бобик подвигал хвостом, уверяя, что всех порвем, как туалетную бумагу. И даже используем так же.

— Оптимист, — сказал я. — А ты не подумал, что все наши навыки могут оказаться… ну, не работающими здесь? Гм… впрочем, талант не пропьешь…

Он в нетерпении смотрел, как я наконец поднялся. Вокруг все те же скалы из желтого камня, похожего на высохший сыр, столько в них каверн, ям, впадин, а сами изъедены мелкими ямками. Желтый песок, в котором утопают, и есть эти бывшие скалы, только уже источенные алмазными зубами ветра и времени.

Бобик будто ждал сигнала, понесся, как конь, прыгает через камни, на скорости огибает скалы. Я поневоле прибавил шаг, вытягивал шею, стараясь не потерять его из виду.

Впереди в ярко-оранжевой, как апельсиновая кожура, высоченной стене, изрезанной трещинами и кавернами, мрачно и грозно выделяется черный вход, слишком правильными очертаниями смахивающий на туннель.

Или же гигантский червь прогрыз в камне абсолютно круглое отверстие и ушел вглубь… а что, только полный идиот сбросит со счетов и такую возможность.

Я как завороженный двинулся в сторону этой чернющей дыры. Бобик добежал резво и остановился, поджидая меня. Я все посматривал по сторонам, потому не сразу узрел в изрезанной стене с множеством выступов и натеков нечто знакомое. Как в старину пушки украшались замысловатым литьем с изображением сцен битв, виноградных листьев, гербов, драконов и единорогов, так и вход в этот туннель окаймлен впечатляющей скульптурой.

Ну да, понятно, это не просто туннель, а как бы вход в пасть огромного дракона. Нет, не дракон, фантазии хватило изобразить нечто иное, пострашнее.

Пес побежал к каменной пасти, заметив мой взгляд, но затормозил за десяток шагов, шерсть встала дыбом. Я подошел ближе, и холодок все заметнее забегал по моей спине. Лучше бы дракон, а это вообще что-то смертоносное, как увеличенная до размеров дракона сколопендра или богомол. Самые жуткие хищники — насекомые, а это явно насекомое… если не хуже.

Я смотрел, смотрел, холодок все глубже забирается под шкуру. Наконец я заставил себя сделать еще шажок вперед. Да, вход в туннель — вход в широко раскрытую пасть. Сверху нависают клыки, но не слишком длинные… видимо, чтобы не мешать проезду крупногабаритного груза.

Что очень не понравилось, так это полное отсутствие пыли на той стороне незримой границы туннеля. Здесь мелкий песок, пыль, везде россыпь мелких камешков, но ни один не закатился в сам туннель. И чисто там настолько, словно невидимые руки постоянно убирают пыль мокрой тряпкой.

Бобик взвизгнул, каменные веки чудовища поднялись. На меня в упор взглянули огромные фасеточные глаза, кроваво-красные, словно исполинские рубины.

Ноги мои вросли в землю. Я открыл рот, с трудом закрыл… Холодок превратился в холод, Пес зарычал глаза тоже налились красным адским огнем. Клыки оскалены, рычание злобное, однако отступил на шажок, а потом еще. Я перевел взгляд на чудовищную пасть.

Глубоко в туннеле появился огонек, исчез, снова появился: слабый, трепещущий, словно вот-вот погаснет. Самое время безрассудно броситься в чернеющий зев…

— Ты кто? — спросил я. — Или что? Из-под земли донесся слабый гул, объемный голос произнес:

— Пароль?

Я дрогнул, но клыки от меня далеко, я сказал отважно: