Чтение 23–й страницы книги ~Игрушки. Выше, дальше, быстрее~

А я пополз вдоль дома.

Из глубины комнаты донёсся всё тот же сипатый голос:

-А вы сей момент винтари и пистоли покидаете, и вдоль улицы пойдёте себе…

-Ага, разбежался один такой об стену! — это Люк.

-Чего? — не понял сипатый.

А я всё ползу и ползу… Левая нога мозжит, пот лицо заливает, а я ползу. Стоп!

А ведь гад–то этот — от меня метрах в двух, не дальше, сипит. То есть я сейчас — в аккурат под тем окном, у которого он стоит. Помахав рукой Люку, я показал ему, чтобы он продолжал забалтывать противника.

-А того! Где гарантия, что ты по нам не выстрелишь?

-Чего? Не боись, не стрельну!

«Ага, стоит в простенке, прямо у стены». — Определил я.

-Давай так, я сяду на мотоцикл и уеду, а напарник мой покараулит, чтобы ты глупостями не занимался.

Я нежно кладу ППД на землю, и вытягиваю из кобуры ТТ. Взвожу курок «Интересно, где заложница эта?»

-Не, начальник, плохо ты торгуешься! Я этой девке мозги сейчас вышибу, чтоб ты думал быстрее…

«Чёрт, он же время тянет, в расчете, что на стрельбу немцы среагируют!» — осеняет меня.

Пытаюсь сесть на корточки. Из–за раны левая нога слушается плохо, но пока держит. Так, подоконник метрах в полутора от земли.

Внезапно в доме бахает винтовочный выстрел, и раздаётся истошный женский визг.

«Вот гад!» — Я выпрямляю обе ноги.

-Не зассал началь…

Бах! Пуля входит полицаю под подбородок. Ох, не зря я в своё время настрелял в МП–8 себе второй разряд.

-Зельц, пулей сюда! — ору я.

Из палисадника, как медведь из малины, выламывается Люк. Оба бегут к дому, а я сползаю по стене.

Люк ломится в сени. Зельц останавливается передо мной:

-Товарищ старший лейтенант, Антон, что с вами?

-Да, ногу немного зацепило.

-Я… я сейчас перевяжу вас.

-Не надо. Я уже сам справился. Ты лучше на двор сходи, там мужик какой–то валяется. Вроде, живой был.

Подобрав ППД, я опёрся о стену и встал. «Надо посмотреть, кто там такой продвинутый был, что заложников догадался взять…»

С некоторым трудом — адреналин из крови уже улетучился, я дохромал до сеней и, взобравшись по лестнице, вошёл в дом.

В большой, когда–то чисто убранной комнате, я увидел Люка, бормочущего что–то успокаивающее молодой девчонке, которая сидела на полу у русской печи, обнимая двух мальчишек лет четырёх. На печке я заметил следы от пулевых попаданий. Застреленный мной полицай лежал на полу, вытянувшись во весь рост. Рядом валялся обрез трёхлинейки.

«Мда, дядя, желание покуражиться сыграло с тобой злую шутку. Если бы ты не жахнул в печь, желая поторопить Люка, может и был бы у тебя шанс опередить меня. И уж точно, ты бы от окна не отвлёкся». — Подумал я, усаживаясь на лавку.

-Сань, слышь, а чего вы пальбу открыли? — задал я Люку, давно волновавший меня вопрос. — И что с рацией твоей?

-А, я сам дурак. Аккумулятор посадил. Видимо забыл ночью выключить. А со стрельбой… Это у Зельца нервы не выдержали. Падлы эти, — кивок в сторону трупа, — дядьку. Ну, что нас молоком по утру угощал — к стене колышками прибили. А он — мужик пожилой уже был, вот у него сердце от боли не выдержало.

Что–то ухнуло у меня в груди.

-За что его так? — просипел я не хуже, чем застреленный мной полицай.

-Это я виновата… — всхлипывая, сказала вдруг девушка. — Дура яааааа….

-Так, гражданочка, давайте без рыданий! — попытался вернуть разговор в конструктивное русло Саша.

-Яааааа, бинты постиралаааа, и на забор по привычке повесилаааа… — захлёбываясь проговорила девчонка.

-Дядькоооо Остап увидел, и пошёл их снимать, а тууут немцы в деревнююю приехалиии… Вот он и пошел их молокооо… угощааать…

-Так, девонька, плакать позже будешь, а сейчас по порядку рассказывай! — прикрикнул я на неё.

Странно, но подействовало, а может, это немецкий плащ мне солидности придал, но девушка вытерла глаза и продолжила уже более внятно:

-Немцы уехали, но тут как раз этиии гады приехалииии, — и она показала рукой на труп. — А Федька, ко мне давно уже приставал… Ещё до войны, когда я к дядьке Остапу на каникулы приезжала.

-С этим понятно… — прервал я её, а бинты–то откуда?

-Так у нас в сарае лейтенант раненый отлёживался. Танкист он.

«Так вот почему форма серая…» — понял я…

Стукнула входная дверь, и в сенях послышались шаги. «Зельц, скорее всего. Что–то быстро он…» — подумал я.

-Товарищ лейтенант, помогите мне, пожалуйста! — донеслось из «деревенской прихожей».

Люк, не задавая лишних вопросов, встал и вышел в сени. Вскоре они внесли в комнату высокого молодого парня, одетого в замызганную и изорванную серую гимнастёрку и тёмно–серые бриджи. Лицо его «украшала» богатая коллекция синяков и ссадин. Левый глаз заплыл так, что было непонятно видит ли он им вообще. Кисть и предплечье его левой руки были замотаны тряпками, а на чёрных петлицах действительно красовалось по два «кубаря».

-Давай его на лавку положим, — предложил Люк Дымову.

-Лучше — на пол. — Вмешался я: — На полу просторнее и падать некуда.

-Ты бы, Антон, чем шутить — сбегал бы, да мотоцикл во двор загнал.

-Извини, дорогой… Бегать мне сейчас — ну совершенно не с руки… Точнее — не с ноги.

-Это почему же? — странно, что Люк не заметил, что я хромаю.

-Дядя — пиф–паф, ножка — бо–бо! — жизнерадостно, на сколько смог, пояснил я. — Так что, товарищ лейтенант, сами за транспортом пи… идите. А ещё лучше, если шутки отбросить, если ты сбегаешь и пригонишь мой мотоцикл, а я пока танкиста обихожу.

Немного полюбовавшись на удивлённую Сашкину физиономию, я отлепился от лавки и похромал к лежавшему на полу танкисту.

-Ну, блин… Партизан хренов. Ты так бодро под окнами скакал, что я и не заметил…

-Не заметил — это хорошо. Но, за моим байком ты, всё–таки, сбегай.

Осмотрев руку танкиста и поняв, что имеет место перелом лучевой и локтевой костей, а также сильный ушиб мягких тканей кисти, я перешёл к осмотру головы. (Вас, наверное, удивляет, отчего я так спокойно говорю о ранах, и даже диагнозы какие–никакие ставлю. Всё очень просто: в ранней юности, я медучилище закончил и даже два года отработал в операционной. Ну, а если добавить к этому, что руками и ногами я размахиваю вот уже четверть века, то уж в чём–чём, а в ушибах я разбираюсь.)

«Так, вроде ничего страшного — поверхностные рассечения. Выглядит страшно — но совершенно неопасно», — думал я, аккуратно ощупывая голову пациента. Попутно я продолжал «опрос местного населения»:

-Гражданочка, а как давно о… командир у вас?

-Две недели, как его дядька… — всхлип, — Остап — ещё один всхлип, — за речкой нашёл. Товарищ командир без памяти был. Неделю почти в себя не приходил.

«Странно, рана пустяковая, а без памяти… Может, контузило его? Или сотрясение?»

-А вас, девушка, как зовут?

-Лида?

-Вы комсомолка?

-Да, товарищ… — тут она присмотрелась ко мне повнимательней и осеклась.

Её можно было понять, встреть я фотографию себя нынешнего неделю назад где–нибудь на просторах Интернета, ни за что не определил бы, кто на картинке изображён! Немецкий мотоциклетный плащ, измазанный грязью и кровью, из–под него выглядываю непонятные пятнистые штаны. Немецкую каску я оставил в мотоцикле, а пилотку потерял вовремя всех этих скачек, поэтому моя голова была украшена прямо–таки колтуном из мокрых и припорошенных уличной пылью волос. Добавим к этому трёхдневную небритость и нездоровый блеск глаз — и образ «грозы пионерских лагерей» готов.

-Старший лейтенант… — успокаиваю я Лиду.

-А… Каких войск? — не успокаивается комсомолка.

-Третьей имени взятия Берлина партизанской бригады!

«Ну, вот что ты, дорогой, несёшь, а?» — говорит мой внутренний голос, а я, отбив наступление любознательной студентки продолжаю игру в вопросы и ответы. (Вы спросите, а как я догадался, что она — студентка? «Элементарно, Ватсон!» Она же сама сказала, что уже не первый год приезжает к дядьке на каникулы, а барышня — далеко не школьница, лет двадцать на вид.)

-А как лечили командира?

-Дядька Остап руку ему в лубки положил, да эти мрази… — снова кивок в сторону покойника, — их сорвали. Из рожка отваром куриным кормили. Что мы ещё сделать то могли?

-Всё правильно вы делали, Лида. Не волнуйтесь. Зельц, воды принеси — умоем лейтенанта. А потом на двор сходи — лубки найти надо.

В процессе умывания танкист очнулся. Разлепив неподбитый глаз, он уставился на меня, а потом, зашипев что–то грозное, попытался вскочить. «Прям дитё малое», — подумал я, прижимая отощавшую тушку танкиста к полу.

-Спокойно лейтенант… Свои здесь, свои…

-Аа… а кто вы? — тяжело дыша, спросил он.

Ну что ему было ответить? Не правду же…

-Разведка мы, партизанская. Сидеть можешь?

-Да.

В этот момент Дымов как раз разыскал и принёс лубки.

-Сержант, давай в охранение, а то сидим тут, как не знаю кто. Лида, это чьи это дети? Ваши?

От подобного предположения комсомолка возмущённо вскинулась, но, видимо, осознав, что сейчас не время и не место для кокетства, ответила:

-Это тёти Марьяны сыновья, они в гости к нам часто приходят.

-А кто такая тётя Марьяна? Где живёт?

-В том конце деревни…

Уф, одной заботой меньше. Как представил, что придётся тащить в лес детей, так чуть не расплакался. Ну, куда бы мы их дели.

-Лида, вам придётся тоже перебраться к тётке Марьяне.

-Нет, я с вами к партизанам пойду. Я за ранеными ухаживать могу. И нормы БГТО я в группе лучше всех сдала.

-Всё это хорошо, но вам придётся остаться! Это не обсуждается!

Комсомолка всхлипнула. «Вот, только женской истерики нам не хватало!»

-Лида, у меня к вам задание, как к комсомолке и сознательной советской девушке… — «со значением» проговорил я.

-Слушаю вас товарищ старший лейтенант! — О, совсем другое дело! Вон как глаза вспыхнули!

-Вы сейчас отведёте мальчишек к матери, а потом вернётесь сюда, и мы подробно обговорим ваше задание. Вам понятно? — кивок в ответ. — Так выполняйте, товарищ комсомолка!

Проводив взглядом девушку, уводившую мальчишек, я повернулся к танкисту:

-Как зовут–то тебя, лейтенант?

-Фёдор Скороспелый.

-На чём катался и в какой части воевал?

-Я из разведбата шестьдесят четвёртой стрелковой. Взводом командовал. Мы западнее Козеково контратаковали, там меня и ранило.

-Это на поле севернее шоссе?

-Да, там. А вы откуда знаете?

-Видели мы ваши танки. А ранило тебя как?

-Я к прицелу наклонился, потом удар и очнулся я только здесь, в деревне.

-Ты ведь на тридцатьчетвёрке ездил, лейтенант?

-Да, А как вы узнали?

-Похоже, этот тебя через броню так приложило. Значит — прямое попадание в башню. Если бы ты на БТ или «двадцать шестом» был, то сгорел, контуженый то. А скажи мне лейтенант, почему вы не стреляли?

Он «вскинулся», но затем сник:

-А вы откуда про это знаете, товарищ старший лейтенант?

-Мы снаряды ваши из танка вытаскивали. БэКа у вас почти полный остался.

-У нас после пятого выстрела накатник сломался… вот и не стреляли. А вы, выходит, там были?

-Три дня назад.

-Больше никого не встретили?

-До того поля, отсюда по прямой — километров пять будет, если не больше. Ушли ваши на восток, если и выжил кто. Хотя, что это я, выжил — это точно! Тебя сюда ведь кто–тодоволок.

-Товарищ старший лейтенант, а фронт где сейчас?

-Не хотел тебя расстраивать, но придётся. Далеко фронт — под Оршей и Витебском. Так то…

«Ну вот, кто меня за язык тянет, а?» — в который раз подумал я, заметив, как страдальчески перекосилось лицо танкиста.

-А вы из партизан, товарищ старший лейтенант, или к фронту пробиваетесь? — спросил меня танкист.

«А ничего себе выдержка у парня!» — отметил я про себя, а в слух сказал:

-Партизаним помаленьку.

-А мне с вами можно?

-Тебе бы отлежатся, лейтенант, но сейчас у нас другого выхода нет, так что собирайся.

За окном послышался звук приближающегося мотоцикла и через минуту под окнами Люк припарковал моего «стального коня». Я помог встать танкисту, а затем встал и сам. Нога болела, но уже не так сильно, и ходить, сильно прихрамывая, я мог. Сорвав с руки полицая повязку и подобрав обрез, я сунул повязку в карман, а обрез протянул Скороспелому.

-Держи. Какое–никакое, а оружие.

После чего, поддерживая друг друга, мы вышли на улицу.

Зельц как раз заканчивал грузить двустволки полицаев в коляску «моего» мотоцикла.

-Лёш, погоди. В коляску лейтенанта посадим, а ружья он в руках повезёт. Ты документы у гадов забрал?

-Да. Вот ещё что у них в карманах нашёл, — и он протянул мне картуз одного из полицаев.

Советские деньги, золотые украшения, авторучка и двое часов…

-А ты что думал, они немцам просто так, из идеи служить пошли… Шваль, она — везде шваль. Не удивлюсь, если они из твоего подотчётного контингента. Может, и наколки есть…

-Я могу посмотреть.

-Вот ещё, время на них тратить!

-Эй, старшой, похоже, это — по твою душу… — окликнул меня Люк, показав рукой в дальний конец улицы.

«Чёрт, не успели!» — подумал я, увидев бегущую к нам Лиду.

Люк вопросительно посмотрел на меня.

-Не в лес же её с собой брать. Сейчас что–нибудь придумаю. — Пояснил я боевому товарищу. — Да, кстати, а рацию ты включил?

Саня кивнул.

-Ну и прекрасно. Ждите нас у моста, там холмик рядом есть, помнишь?

Ещё один кивок, и мотоцикл сорвался с места…

«Меньше народу — больше кислороду!» — думал я, глядя вслед удаляющимся товарищам.

-Товарищ командииир! — закричала девушка, когда до нас было метров двадцать, — Подождите меня!

«Тьфу, дура… Ещё бы по званию обратилась… Деревенские — они не глухие ни разу. И не немые».

Я замахал руками, показывая ей, что неплохо бы помолчать. Видимо моя жестикуляция была весьма выразительна, так как комсомолка замолчала, только припустила быстрее. Ну, точно — с ГТО у неё всё в порядке. Впрочем, как и с фигурой… «Отставить плотское!» — скомандовал я сам себе и нацепил на лицо «постное» выражение.

-Тха… тха… тхаварищ командир, а как же я? — спросила, задыхаясь, Лида, когда подбежала к нам.

-А у вас Лидия будет своё задание, особое. Вы только мне на вопрос один ответьте, вас в деревне хорошо знают?

-Да. Моя мама здесь родилась и выросла. Она — дядьки Остапа сестра младшая.

-А где сейчас ваша мать?

-Она в Минске осталась, я собиралась в начале августа домой возвращаться, а тут война. Так что про то, где мама сейчас я ничего не знаю.

-Как считаете, сельчане вас немцам не выдадут, если вы пока в деревне останетесь?

-Нет, что вы! Как вы только такое о них подумать могли?

-Я — мог. По–вашему получается, что те выродки, которые сейчас на дворе валяются — не из этого села.