Чтение 23–й страницы книги ~Операция "Снегопад"~

человеческого организма. В качестве подопытных кроликов он использовал
заключенных - евреев и советских военнопленных. В ходе экспериментов им
было установлено, что лучший способ привести обмороженного в чувство -
обогреть его обнаженным женским телом. Если за этим следовал половой
контакт, быстрое исцеление было практически гарантировано.

Щеки Лукашевича вспыхнули. Он хотел сказать пару "ласковых" этой... этой...
Но потом спохватился. А что, собственно, он может ей сказать, в чем
обвинить? В критический момент она действовала так, как должна была
действовать. И в этом нет ничего для него оскорбительного. Скорее, стоит
позавидовать ее находчивости и собранности...

Но ведь ей понравилось, правда? Ей понравилось, он же сам видел...

Как бы холодно Зоя ни отвечала, заморозить теплое чувство, возникшее к ней
у Алексея, было теперь не так-то просто.

- Но по крайней мере, - обратился к ней Лукашевич с примирительной
интонацией,- вы не испытываете ко мне неприязни.

Зоя остановилась и с удивлением посмотрела на старшего лейтенанта:

- Нет. А почему я должна испытывать к вам неприязнь?

- Тогда, может быть, встретимся? Когда всђ закончится?..

Момент был щекотливый. Зоя могла обидно рассмеяться, съязвить... Не
произошло ни того, ни другого. Она тихо улыбнулась чему-то своему и
ответила так:

- Почему бы нет? Если вы пригласите меня на киносеанс, я буду очень вам
благодарна. Сто лет не была в кино.

- Приглашаю, - быстро сказал Лукашевич. Зоя постояла еще, придерживаясь за
стенку, потом добавила к уже сказанному:

- Смешно" И всђ не как у людей. Сначала трахнулись, теперь вот в кино
собрались... Имейте в виду, старший лейтенант: чтобы повторить сегодняшнее,
вам придется сильно потрудиться.

- А трюк с переохлаждением второй раз не пройдет? - поинтересовался
Лукашевич с самым невинным видом.

- Не пройдет, - откликнулась Зоя, - я предпочитаю самостоятельных мужчин.

Уходя, она наклонилась над Лукашевичем и поцеловала его в щеку.

(Баренцево море, декабрь 1998 года)

Когда Зоя ушла, Лукашевич погрузился в приятную полудрему. Он был разбужен
через полчаса характерным шумом. Сторожевик сбавил ход, по металлу настилов
застучали тяжелые башмаки матросов. Дверь открылась, и в каюту шагнул
невысокий и очень грузный морской офицер. Лукашевич сонно посчитал звезды и
нашивки и пришел к выводу, что перед ним капитан третьего ранга, то бишь
майор по общевойсковому табелю о рангах. Оказалось, что это судовой врач и
зашел он, во-первых, чтобы осмотреть Алексея, во-вторых, закрепить его в
койке на случай "внезапных маневров". Лукашевич возмутился и заявил, что он
взрослый человек и способен удержаться в койке, даже если "тридцать пятка"
встанет на дыбы. Судовой врач ответил, что это приказ капитана Коломейцева.
"Милейший Сергей Афанасьевич",- тепло подумал Алексей о капитане "тридцать
пятки" и разрешил себя пристегнуть.

- Передавайте капитану привет, - попросил он, когда судовой врач собрался
уходить.

Тот обещал передать. Только когда он вышел, Алексей спохватился, что забыл
спросить, какие такие "внезапные маневры" собирается совершать корабль и с
чем это связано.

Минуло еще несколько часов. Лукашевич то проваливался в беспокойный сон, то
просыпался, прислушиваясь к тому, что происходит на корабле. Впоследствии
он не смог отделить сон от яви. Мысли упорно возвращались к воздушной
схватке (Как там Стуколин?), к бомбардировке родной части и к более ранним
событиям, связанным с операцией "Испаньола" - захватом двух норвежских
транспортных самолетов и стрельбе у КПП. Засыпая, Лукашевич заново
переживал все эти эпизоды, а что-то мозг домысливал по рассказам друзей.
Просыпаясь, он слышал приглушенный переборками вой сирен, шум силовой
установки и вроде бы... крики... вроде бы... взрывы... Сторожевой корабль
то ускорял, то замедлял ход; несколько раз он менял курс. Порой наклон
корпуса - моряк и пилот сказали бы: угол крена - достигал запредельных
величин. К счастью, в каюте всђ было закреплено и привинчено (в том числе и
старший лейтенант Лукашевич), а потому летающих в пространстве предметов не
наблюдалось. Но потом Алексей снова засыпал, и ему казалось, что это не
сторожевик Коломейцева кренится набок, а его, Лукашевича, истребитель
закладывает вираж, выходя на цель, а потом еще ухнуло, грохнуло и взвыло, и
Лукашевичу привиделось, что в него попала ракета и он падает вместе с
потерявшим управление истребителем, тянется рукой к держкам катапульты,
тянется, тянется, но не может дотянуться...

Когда через несколько часов ход сторожевика выровнялся, к Лукашевичу снова
пришел судовой врач. Осмотрел, ощупал, велел открыть рот и сказать; "А-а".

- Удивительно, - бормотал он при этом. - Я тоже слышал об опытах Рашера, но
каков эффект! Лукашевич покраснел.

- Скажите, доктор, - обратился он к врачу, чтобы скрыть смущение и развеять
сомнения в реальности или нереальности того, что он слышал на границе между
сном и явью,- скажите, корабль вел какие-то боевые действия?

- Господь с вами, - отмахнулся доктор. - Какие тут боевые действия?
Баренцево море - издавна наша территория.

- Но мне показалось, будто кто-то стрелял...

- Ну постреляли, - отвечал судовой врач уклончиво. - От широты душевной.

Лукашевич хмыкнул. У Сергея Афанасьевича, конечно, душа была широка, как
Атлантика, но чтобы из-за нее растрачивать боекомплект... Так и не удалось
выяснить, имел ли место бой или богатое воображение Лукашевича сыграло с
ним дурную шутку.

- Куда мы направляемся? - поинтересовался Алексей.

- В Мурманск, куда же еще.

- Когда придем?

- Часов через шесть-семь.

- Я хотел бы переговорить с капитаном. И с Зоей.

- Я передам вашу просьбу, товарищ старший лейтенант.

Лукашевич не сомневался, что врач выполнил свое обещание, но только ни
Коломейцев, ни Зоя так и не появились до самого Мурманска.

(Кольский залив, декабрь 1998 года)

Старший лейтенант Лукашевич считал себя более-менее уравновешенным и
дисциплинированным человеком. Однако и он начал терять терпение, когда
вместо капитана и Зои к нему приходил для очередной проверки самочувствия
судовой врач, или гремящий посудой из нержавейки кок с камбуза, или
какой-то хмурый и молчаливый моряк-подросток, делавший уборку помещения. Ни
у первого, ни у второго, ни у третьего ничего выпытать не удалось.
Вымуштровал их Коломейцев, нечего сказать.

Лукашевич ворочался и ругался. Одежды при нем не было никакой, а выйти на
палубу завернутым в одеяло он считал ниже своего достоинства. Приходилось
терпеть.

Наконец период ожидания кончился, и в каюте появилась Зоя с большим
свертком в руках. Она положила сверток на край койки:

- Одевайтесь, старший лейтенант.

Лукашевич посмотрел, что ему принесли. Это был полный комплект матросского
обмундирования, включая белье.

- Я отвернусь, - пообещала Зоя.