маленький этот человечишка, но облеченный властью, как нельзя лучше годился
для негласного присмотра за Глебом. Посещения участкового диктовались не
любовью, не ревностью и не исполнением служебных обязанностей, а
обыкновенной проверкой. Его могли завербовать в филеры, даже не посвящая в
суть дела. Влюбленные мальчики так себя не ведут...
Осторожно, чтобы не слышала "мягкая игрушка", он вошел в свою квартиру,
достал записную книжку, где были закодированы адреса и телефоны всех бойцов
"Молнии", затем соорудил примитивную химловушку, вылив полфлакона чернил
под тонкий коврик у двери с внутренней стороны, - если кто-то войдет без
него, обязательно наследит и в квартире, и на лестничной площадке. После
этого он спустился вниз и условным звонком позвонил "мягкой игрушке". Она
уже беспокоилась - двенадцатый час ночи. Она работала в первую смену,
пришла домой в три часа дня и еще не видела Глеба.
- У тебя что-то случилось, - сразу же определила она, хотя Головеров делал
веселый, безалаберный вид.
- Я полюбил другую, - полусоврал, полупризнался он.
- И у меня есть одна странная новость, - вдруг сообщила "мягкая игрушка". -
Сегодня шла с работы, и ко мне приклеился один приятный мужчина, яркий
брюнет.
- Он тебе понравился?
- Понравился бы, - с удовольствием сказала она, поддразнивая Глеба. -
Чувствуется, очень темпераментный, дерзкий... Но я не люблю черных. К тому
же он - голубой... Черный - голубой. Оригинально?
- Почему ты так решила?
- Больше интересовался тобой. Извини, я сказала, что у меня есть муж. Тебя
имела в виду... Едва отвязалась, не хотела показывать, где живу. Но мне
думается - он знает.
- Знает, - согласился Глеб.
- И стало почему-то страшно за тебя, - призналась "мягкая игрушка". -
Почему ты не раздеваешься? Я давно приготовила ужин.
- Извини, мне снова придется ехать в гараж за машиной... А потом я исчезну
на одну ночь. Всего на одну.
- Хорошо, милый, я не спрашиваю зачем. Но прежде накормлю ужином.
Почти насильно она стала снимать с Глеба куртку, он подчинился: до закрытия
метро можно успеть. И тут "мягкая игрушка" заметила, а точнее, ощутила
тяжесть пистолета в кармане, ощупала его, спросила настороженно:
- Зачем тебе оружие, Глеб?
- Я же воин.
Это стало последней каплей, переполнившей испугом ее глаза. Она заплакала -
впервые не от страсти! - обняла его, зашептала безнадежно:
- Чувствую... Потеряю тебя... Ты уйдешь и не вернешься... Я знала, ты
ненадолго явился мне...
Глеб оторвал ее от себя, унес на кухню, посадил на. стул. Он понял, что
если сейчас не скажет правды - не скажет ее никогда.
- Женя, я тебя все время обманывал!
- Знаю, - проронила она, закрыв лицо руками, как маленькая провинившаяся
девочка.
- Ничего ты не знаешь! Все время, пока мы с тобой... Я все это время был и
с твоей подругой. С Таней. Она пришла мыть окна...
- Я все знаю.
- И это знаешь? - изумился он.
- Прости, Глеб...
- Что значит - прости?..
- А то и значит! - Она резко вскочила, возмущенная, с блистающими глазами.
- Мы тебя сняли. Одного на двоих!.. Но произошло черт знает что!
Невероятно! Сняли быка! Чингисхана! А получилось!..
Он медленно сел и вдруг непроизвольно взял из хлебницы кусок хлеба, стал
есть с жадностью, отрывая куски и почти не пережевывая. Он ни на секунду не
сомневался, что "снимал" "игрушек" он, и только он, и что это его, может
быть, самая блистательная победа...
5
По дороге в Москву Сыч все-таки уговорил генерала не предпринимать никаких
действий против Кархана хотя бы сутки. Во-первых, была еще надежда на его
благоразумие: убедившись, что дед Мазай погиб в пожаре, бывший "грушник"
скорее всего должен отпустить дочь генерала. Ему сейчас опасно и невыгодно
конфликтовать со спецслужбами России, а живого "товара", который был сам
готов отправиться в сладкое восточное рабство, и так достаточно. Во-вторых
- а это казалось деду Мазаю главным аргументом, - Кархану не позволит
совесть глумиться над памятью. Хоть и не были друзьями, и работали вместе
недолго, но было же воинское братство! Конечно, лет много прошло. Много
событий и причин, которые развели их в разные стороны. Однако должно ведь
что-то оставаться навечно, навсегда - к примеру, офицерская честь, честь
профессионального разведчика, обыкновенная человеческая добропорядочность.
Можно служить другим хозяевам если не за идею, так за деньги; можно
пользоваться запрещенными приемами и брать заложников - в психологии
восточных народов это расценивается как геройство и удаль. Но есть же
предел даже в подлости и коварстве!
Дед Мазай практически не видел, как выросла дочь Катя. Папа был для нее
подарком, являясь домой перед каким-нибудь праздником на несколько дней, в
отгулы и отпуска. Нормальное положение вещей в семье выражалось некой
культовой формулировкой - "папа на службе". Жена привыкла не задавать
вопросы, что это за служба и с чем связана, но детское неуемное любопытство
долго не находило покоя, и генерал специально для дочери придумывал
всевозможные истории. Она знала, что ее папа - военный строитель, однако
строит не дома и дороги, а стратегические военные объекты - пусковые
ракетные шахты, местонахождение которых нужно держать в секрете. Легенда
была удобна тем, что всегда можно было объяснить длительные командировки и
отказать дочери, если она просилась посмотреть на папину стройку. Когда же
началось массовое разоружение России и дочь посмотрела по телевизору, как
взрывают шахты, взорвалась вместе с ними и эта легенда. В то время Катя
заканчивала школу, ходила по молодежным тусовкам и сама вычислила, что ее
папа работает в КГБ. Вместе с шахтами взрывали и государственные институты,
поэтому служить в Комитете уже считалось позором, а быть дочерью
кагэбэшника - значит быть презираемой сверстниками, отторгнутой от своей
среды, навечно униженной и заклейменной. Как всякий подросток, Катя
переживала свой "порок" молча, в одиночку и в момент глубокого отчаяния
попыталась покончить с собой - выпила пять стандартов снотворного. Мать
спохватилась вовремя, насильно сделала промывание желудка, откуда таблетки
буквально посыпались. После этого дочь окончательно замкнулась, ушла в
себя, и тогда генерал нарушил инструкцию - взял с собой дочь на "стройку".
Две недели жизни на тренировочной базе - и от всех комплексов не осталось
следа. Возле генеральской дочки тут же зароились все холостяки "Молнии", а
поскольку вместе с боевыми задачами отрабатывались, как всегда, и
вспомогательные, в частности языковой практики, то на базе были "дни
французской культуры". Говорили все исключительно на французском, и Катя
тихо шалела от внимания, расшаркивания и обходительности. Снайпер Шутов
выучил ее стрелять из всех видов оружия - от пистолета до подствольного
гранатомета, Саня Грязев учил танцевать, правда, русские плясовые. Князь
Тучков, не зная настоящей родовой фамилии генерала, сразу же усмотрел в
Кате княжну и называл ее только так, и не иначе, "облизывался" всерьез,
хотя по возрасту годился в отцы.
Конечно, с точки зрения продавца живого товара, дочь генерала КГБ была
товаром экзотическим, дорогим, но если Кархан перешагнет барьер памяти,
воинского братства, то живым из России уже не уедет...
Сыч поселил генерала на конспиративной квартире, оставил офицера для связи
и поручений, а сам уехал к руководству - докладывать о результатах
операции. Время тянулось медленно, угнетали полное бездействие и
неопределенность. Оправившись от шока, смирив щемящую боль, дед Мазай
Пехов Алексей
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Березин Федор
Андреев Николай