потребовали хурала. Ибо не должно подчиненным требовать. Но и отказать в
просьбе не мог, ибо хурал разрешен Ясой. Он сказал: "Подумайте день, и
если сочтете, что правы, придите - и поклонитесь как должно..."
удачи. Но пришло ли время для прощального костра? - внимательно, с
надеждой во взоре оглядел Ульджай сидящих. - Пусть каждый скажет, не
скрывая. Я жду!
и сам знал об этом. Воля Бурундая не выполнена, бунчук, присланный им,
опозорен, и даже сам темник, пожелай он того, не сможет смягчить
наказание. Впрочем, сердце Великого благосклонно к Ульджай-нояну; быть
может, он сочтет достаточной шелестящую тетиву, не прибегая к каре
железом. Но, сознавали сотники, Ульджай слишком молод, чтобы поступить
верно; он хочет жить, хотя сам пока не догадывается об этом. И в этой
неумной, безоглядной жажде жизни - источник многих ненужных смертей,
неизбежных, если прозвучит приказ снова идти на приступ.
первым, презрительно скривив губы, сказал, не глядя на неудачника:
чжурчжэ-сэчен - китайский мудрец] и оказать поддержку твоему джауну.
Сэчена нет, а в джаунах шепчутся по ночам. Пора возвращаться!
кара-кырк-кыза с сабельным шрамом, стянувшим щеку.
черигов!
посланы, - заговорил третий сотник, рябой кипчак, известный своей
осмотрительностью. - Возможно, духи уже насытились кровью и новый приступ
будет удачен, возможно, и нет; а гнев Бурундая страшен... э-э... можно
уходить, а можно и не уходить...
лично награжденный Бату, прежде чем высказать суждение, некоторое время
размышлял, поглаживая тонкий, свисающий на грудь ус, из-под приспущенных
век бросал быстрые взгляды на сумрачные лица соседей.
набивать нам рты лукумом; отступление есть отступление. Но и духи есть
духи; как с ними воевать? Если останемся, положим людей и все равно уйдем.
Лучше раньше, я думаю.
угольев. Ертоулы не ходят на стены; если они встанут на сторону Ульджая,
жизни сотников не стоят и дирхема. Воины не поднимут сабли на высшего из
ноянов. А сломав сотникам спины и обвинив казненных в непокорности, юнец,
пожалуй, сумеет оправдаться перед Бурундаем...
кутаясь в никак не просыхающий тулуп, и к сказанному не прибавил ни слова.
сказать иное?
говорить на ноян-хурале, подается вперед.
выпалил кипчак. - Разве есть ноян лучше и справедливее Ульджая? Мои чериги
готовы хоть сейчас идти на приступ!
и вслед за этим громовой хохот потряс пропотевшую юрту. Только что хмурые
и настороженные, сотники веселились от души, и только Саин-бахши,
умудренный жизнью, сумел сквозь дремоту различить в этом смехе ярость и
затаенный страх.
беззвучно тряс головой начальник ертоулов, то и дело вытирая кулаком
глаза. Только Тохта сидел спокойно, без улыбки, и преданно заглядывал в
глаза нояну.
трусу? Вы полагаете, что я брошу вас на стены, оттягивая заслуженное
наказание? Внимание и повиновение!
проводим павших богатуров. И пусть чериги готовятся в дорогу. От вас же
хочу одного: когда вернемся, пусть каждый из вас подтвердит, что Ульджай
исполнил долг и заслужил хорошую смерть!
стягивающие тело и душу, разом лопнули, освобождая воина от смутного ужаса
перед неизвестностью.
колени руки, и было видно, что грудь его дышит по-тигриному свободно,
легко и мощно. И хмурый сотник-мэнгу, кивнув, ответил за всех:
сумрачны, но спокойны.
сил на забавы, отец...
совершишь нужные обряды. Бурундай не станет запрещать; он справедлив, но
милостив.
взглядом, захлебнулся. Словно наяву увиделось: Ульджай, разметав руки,
лежит навзничь на грязном снегу, шея туго захлестнута тетивой, а в
выкаченных глазах замерзает стылое небо... но это небо было серым,
урусским!..
плошка выскользнула из пальцев и, опрокинувшись, упала на войлок. Густая
белая струя поползла к жаровне.
тяжелый полог, но всего лишь шепот сорвался с сухих губ, и Ульджаю
пришлось наклониться ближе, чтобы услышать.
урусские копны иссякают, и коней нечем кормить...
пришла и увела шелкового сэчена, смеясь над всей мудростью его свитков; и
о шепотливом ропоте у ночных костров; и об урусах, выгнанных из темноты
морозом: вернув хозяевам ненужную свободу, приползли полуживые бородачи,
прося тепла и пищи, готовые валить стволы для прощального костра...
усмехнулся Ульджай. - Но я рад, что ты будешь рядом, когда это случится...
отец не смог бы смолчать, услышав такое.
в пучки, мягкими метелками развеивали обрывки мутной одури, пробуждая в
затылке тягучую боль. Боль была другом, она напоминала телу о жизни, едва
не оборвавшейся после беспощадного удара. Самого удара не помнил
Саин-бахши...
память о чем-то важном, о том, что было до тьмы; о чем-то очень нужном
Ульджаю...
думаешь, я мечтал встретить старость в урусских снегах? - Старик качнул
головой, и дымка в выцветших зрачках истончилась, приоткрыв темные точки
зрачков. - Нет, сынок, не мечтал. Я покинул родной улус, ушел к порогу
того, чье имя неназываемо, ради мудрости и могущества; я хотел стоять
перед Синевой и говорить с нею... Но только Тэнгри знает, чем кончаются
тропы судьбы...
тяжело и неуклюже, но само покорное звучание голоса помогло боли вытеснить
одурь. Пелена забытья, шурша, уползала, и где-то вдали, а потом все ближе
и ближе зарокотала смуглая кожа бубна, смешиваясь с тонким перезвоном
медных подвесок. И Ульджай осекся, не успев возразить, потому что темные
отцовские зрачки, утонувшие в прищуре воспаленных век, внезапно
расширились, заполняясь искрами цвета каменных слез северных морей. Чуть
промелькнула бледная желтизна и сгустилась, замерцала яростным рыжим
огнем, словно угли, оживленные дыханием...
хохот ударил в затылок молотом, и багровый занавес беспамятства
приподнялся, обнажая минувшее. И вспомнилось: распадается надвое войлочная
стена юрты, и две стремительные тени влетают в порыве морозного ветра;
тяжелая рука взлетает вверх и опускается на лоб, и нет времени уклониться
от оглушающего удара; вспыхивает перед взором огненный столб... и сквозь
Прозоров Александр
Акунин Борис
Конан-Дойль Артур
Прозоров Александр
Мороз Александра
Андреев Николай