Чтение 23–й страницы книги ~Лабиринт~

двух, что ждали его в той потайной комнатке...
Кровавые пятна, запачкавшие мозаичный пол там, где на него рухнул Горгий, были
уже тщательно смыты. Семейство находилось в сборе - бесстрастный, как всегда,
Минос, откровенно торжествовавшая Пасифая и Ариадна, олицетворение
беззаботногосчастья, сиявшая от радости за своего героя. На меня обратили
внимания не более чем на небо за окном. Я примостился в стороне, откуда мог
видеть всех,- мне определенно казалось, что последнее действие пьесы еще не
сыграно.
Тезей остановился перед троном и лишенным какого бы то ни было чувства голосом
сказал:
- Минотавр мертв, царь.
- Может быть, ты хочешь золота? - спросил Минос.
- Хочешь унизить, заплатив за работу, как наемнику? Благодарю, мне не требуется
ничего из того, чем положено одаривать в таких случаях, ни мешка с монетами, ни
руки твоей дочери- (Ариадна тихо ахнула.) Разве что,- полузакрыв глаза, он
прислушался к реву толпы во дворе.- Собственно, и этих воплей мне не нужно, да
что поделать... Прощай, Царь. Я возвращаюсь в Афины. При расставании хотел бы
сказать, что ты искуснейший мастер. Старые люди рассказывают, что есть где-то
мастера, способные превращать свинец и медь в золото. Ты же двадцать лет
извлекал для Крита золото и славу вовсе из ничего... Создал чудовище из
обыкновенного ребенка, прижитого женой на стороне. Ты его видел когда-нибудь?
- Нет,- к моему удивлению, спокойно и даже чуточку любопытно ответил
Минос.-Никогда.
- Ну, тогда смотри.- Тезей сорвался на крик.- Смотри! Он поднял за волосы голову
Минотавра и, хохоча каким-то трескучим безжизненным смехом, приговаривал:
- Смотри, не бойся, это не голова Горгоны, она не в состоянии убивать взглядом,
а жаль, до чего жаль...
Неужели он рассчитывал пронять Миноса, глупец?
Душную тишину пронзил нечеловеческий крик Пасифай, и я вздрогнул, я чувствовал,
что с каждым мгновением теряю способность оставаться бесстрастным. Пасифая,
вытянув руки, как слепая, спотыкаясь, шла к Тезею, до него было всего несколько
шагов, но ей, казалось, потребовался век, чтобы преодолеть этот путь. Время
застыло, и мы были заключены в нем, как мухи в кусках янтаря, что привозят с
побережья северных морей. Пасифая взяла голову Минотавра из рук Тезея (он
отшатнулся, выпустил из другой руки и мешок) и прижала ее к груди. Мне стало
жутко - она изменилась в один миг, теперь это была растрепанная старуха с
тусклыми глазами и сморщенным лицом, сгорбленная под грузом истины.
Так она не знала? Не знала! Никогда не видела его, как и Минос? Все эти годы я
считал: она прекрасно знает, что Минотавр - обыкновенный ребенок, обыкновенный
человек. Исходя из этого, я и относился к ней соответственно.
- Мы всегда мечтали о сыне, помнишь? - сказала Пасифая Миносу.- Красивом, умном,
сильном. Тебе не понять, как мечтает о ребенке женщина, я мечтала о нем, ждала
его, а он все эти годы был здесь, рядом, именно такой... Что же теперь у тебя
осталось и кто у тебя остался? Только ты, золотой трон и великий Крит? Может
быть, из-за того, что ты поступил так, у нас и не было сына... И я-то, я
пыталась, я все эти годы ненавидела Горгия за то, что он его оберегал, я в конце
концов добилась, можно умереть от смеха...
Она и в самом деле рассмеялась, но захлебнулась лающими звуками и смолкла,
баюкая голову, как ребенка. Я не узнавал ее. Уходило, кровью из раны утекало
что-то, составлявшее до сих пор неотъемлемую часть моего существа, я терял себя
и бессилен был этому воспрепятствовать.
Ариадна остановилась перед Тезеем и смотрела ему в лицо огромными сухими глазами
- хвала богам, что это не на меня она смотрит. Тезей медленно-медленно поднял
руку, словно защищался от удара, хотя она не шевелилась.
-Ты просто запомни,- сказала она даже не взрослым - я старым голосом.- Запомни
этот день и никогда его не забывай,- повернулась к Миносу, и в голосе зазвучали
жалобные интонации ребенка, осознавшего, что на свете существует смерть, и
вынужденного отныне с этим примириться.- Ну что ты наделал?
- Я?- сказал Минос глухо.- Что же, вы отыскали какой-то выход, вы нашли
виновного. Во всем виноват я. Или он.- Не глядя на меня, он безошибочно указал в
мою сторону.- Отыскался один-единственный злодей, одинокий мерзавец, повинный во
всей лжи и крови, и можно успокоиться. Легче от этого не станет, но с
собственной души полностью снят груз какой-либо вины. В Аид отправимся я или
толкователь снов, а вы останетесь, погруженные в свою печаль и скорбь, такие ни
в чем не повинные... Прекрасный выход. Ну а вы-то, вы все? Вам просто не
хотелось ни о чем думать и ничего знать, вы предпочитали купаться в блаженном
неведении, чистые и безгрешные. Вас полностью устраивала солнечная сторона
улицы, заглядывать в темные переулки не хотелось - лучше вообще забыть, что они
существуют. Всякое зло обязательно творится с чьего-то молчаливого согласия,
кто-то отворачивается, кто-то закрывает глаза, кто-то не желает признать, что
черное - это черное. И льется кровь. Не обвиняйте в убийстве Минотавра кого-то
одного. Убийц Минотавра не перечесть. Докажите мне, что я неправ. Что же ты
молчишь, Ариадна? Либо виноваты все, либо никто не виновен. Но второго быть не
может - голова перед нами...
От Пасифай бесполезно было ждать каких-либо слов - она сидела на ступеньках
своего трона, баюкала голову Минотавра, и ее глаза все явственнее наливались
безумием. Ариадна, не взглянув на отца, молча кивнула и, оцепеневшая в
обретенной взрослой мудрости, вышла неслышно, как тень.
- Ветер дует в сторону Пирея,- сказал Тезей.- Прощай, Минос.- Он вынул из ножен
меч и швырнул его к моим ногам.- Забери. Стоило Гефесту стараться ради такого
дела...
- Какой там Гефест,- сказал я.- Гермес купил его где-то в Афинах.
- Что, и он жулик?
- А чего ты еще ждал от нашего покровителя? - пожал я плечами.- Отправляйся к
своим землякам, славный герой. Желаю самого наилучшего. Желаю совершить все, что
ты задумал...
- Так и будет,- сказал Тезей.- Я вас ненавижу - за то что оказался таким, как
вы. Ничего, все забудется и ничего не повторится. Будет другое - честное,
светлое, и я искуплю свою вину, сполна расплачусь за проявленную однажды
слабость.
Он ушел, веря во все, что сказал, и уже не слышал, как Пасифая дребезжащим
голосом затянула колыбельную.

Гермес, покровитель торговцев и мошенников, один из богов Олимпа и вестник
богов, покровитель путников

- Я шагал, поигрывая кадуцеем, этой глупой игрушкой, от которой по идиотской
воле Зевса мне так никогда и не избавиться. Я шагал по коридорам дворца. Одни и
не замечали меня, другие шарахались, молитвенно воздевая руки или зажимая
ладонью готовый вырваться изо рта крик. Все это было до омерзения знакомо, жизнь
не блещет разнообразием. Ну, в конце концов, наиболее беспокоит не это:
оскорбляет то, что почти все плуты, которым мне волей-неволей приходится
покровительствовать, в глубине души считают меня равным себе, чуть ли не
сообщником. И не вырваться из этого заколдованного круга. Правда, мы боги,
позади и впереди у нас вечность, и мы давно разучились отдаваться каким-либо
чувствам со всей полнотой и страстью, но и мы не равнодушны ко всему на свете,
нет, что-то осталось, что-то покалывает время от времени - слабые звуки
долетевшего издали смеха, шум бушующей где-то на другом конце света грозы.
Крики раздались вновь - с галереи толпе показывали бычью голову, игравшую роль
головы страшного людоеда Минотавра. Я мимоходом покривил губы в иронической и
грустной усмешке. Еще один подвиг, совершенный при моем содействии. Еще один
лист в мой венок там, на Олимпе. До чего же я ненавижу Олимп... Сборище усталых
актеров, поддерживаемых на ногах лишь блеском взятой на себя роли, чья жизнь
всецело подчинена выбранному однажды образу, бессильных что-либо изменить в
своем характере,- застывшая злоба, застывшее распутство, застывшая юность,
застывшее мастерство. Есть на свете то, чего боятся и боги,- неизменность. Нам
никогда не стать другими, не выбрать иное дело по душе, не измениться. На Олимпе
нашелся один-единственный, рискнувший восстать против неизменности, застывшего,
как лед, бытия, дерзнувший похитить огонь, стремившийся сделать людей чище,
лучше, добрее. Но он волей наших идиотов давно прикован к скале на Кавказе, и
орел каждый день рвет его печень. И арестовывал его не кто иной, как я, Гермес
Легконогий.
Я ненавижу обитателей Олимпа, но мне не избавиться он них, не прыгнуть выше
собственной головы, не выскочить из собственной кожи. Я тоже прикован, как
Прометей, но свою цепь я выковал себе сам и путь выбрал сам - плыть по течению.
И я не знаю, действительно ли мне хочется прилагать силы к добрым делам, или это
глупая попытка исправить заведомо неисправимое, я не знаю, зачем я сейчас иду по
убранным с аляповатой роскошью комнатам и коридорам.
Мне надоело вышагивать среди равнодушных и почтительных, и я свернул в первую
попавшуюся дверь.
Ариадна стояла у окна, выходящего на море, синее и спокойное в этот день, и
где-то на полпути к горизонту белел горизонтальный прямоугольничек паруса -
ветер дул в сторону Пирея. Она мельком глянула на меня и отвернулась, словно
привыкла лицезреть богов каждый день и они ей давно наскучили, а то и
опротивели.
Я положил на столик кадуцей, подошел и остановился рядом с ней. Парус достиг
места, где море сливалось с небом, стал опускаться за горизонт, превратился в
тоненькую белую черточку, а там и она пропала. И тогда Ариадна повернулась ко
мне.
- Почему так случилось? - спросила она.
- Откуда я должен это знать? - ответил я вопросом.
- Ты же бог.
- Ах да, разумеется... Боги заранее знают ответы на все вопросы. Боги существуют
для того, чтобы человек в любую минуту мог заявить, что его грехи вложены в него
богами, а сам он совершенно неповинен в подлости, трусости и лжи.
- Значит, ты не знаешь?
- Может быть,- сказал я.- А может, не хочу утруждать себя знанием ответов на все
вопросы - к чему? Ты думаешь, стало бы легче, разложи я по полочкам твои
побуждения, мысли и ошибки и распиши с точностью до мига, когда ты подумала или
сделала что-то не так? Неужели стало бы легче?