Чтение 23–й страницы книги ~Золотая шпага~

-- Запустим остальные! -- воскликнул Константин. Он отстранил Засядько.-- Не-е-е-ет, брат, погоди, я сам подожгу фитиль! Все ты да ты, дай и мне потешиться!

Дорога была ровной, конь скакал бодро, и Засядько отдался думам о предстоящем испытании. Затем мысли его обратились к Барклаю-де-Толли, который в войне с французами проявил незаурядный талант полководца и успешно осуществил отход и соединение двух крупных русских армий. Наполеону так и не удалось навязать ему генеральное сражение и разбить русское войско. Однако в придворных русофильствующих кругах сразу же заговорили об измене шотландца...

Федор Глинка в свое время писал Александру: "Мудрый главнокомандующий, проведший армию от Немана до Смоленщины... не дал отрезать у себя ни малейшего отряда, не потерял ни одного орудия, ни одного обоза, этот благоразумный вождь, конечно, увенчает предначатия своим желанным успехом". Однако коварные интриги придворных генералов сделали свое черное дело. Барклай-де-Толли был отстранен от должности военного министра и от командования русской армией. Во главе ее стал наконец-то русский -- светлейший князь Голенищев-Кутузов.

Засядько вспомнил Бородинскую битву, как во главе отважной горсточки летел с обнаженной шпагой фельдмаршал армии Барклай. Это о нем будет написано стихотворение Пушкина "Полководец":

Ты был неколебим пред общим заблужденьем;

И на полпути был должен, наконец

Безмолвно уступить и лавровый венец,

И власть, и замысел, обдуманный глубоко,--

И в полковых рядах сокрыться одиноко.

Там, устарелый вождь, как ратник молодой,

Свинца веселый свист заслышавший впервой,

Бросался ты в огонь, ища желанной смерти...

-- Но-но, буланый! -- прикрикнул Александр на коня, стараясь отогнать невеселые думы.

Он дал шпоры и помчался навстречу ветру. Свежий воздух приятно холодил разгоряченное лицо. К полудню он догнал высланную вперед телегу с ракетным оборудованием. Василь неодобрительно косился на гарцующего на коне полковника. Дескать, с какой стати трястись в седле, когда можно преспокойно дремать на сене до самого Могилева?

В Могилев прибыли только под утро. Наскоро помывшись, Засядько отправился в штаб-квартиру фельдмаршала. Пришлось пройти сквозь строй щеголеватых адъютантов, которые придирчиво спрашивали его "по какому делу", однако многозначительный ответ "по личному" открывал перед ним все двери. Лишь в последней приемной пришлось задержаться. Очень молоденький и прилизанный поручик юркнул за дверь и через пару минут выскользнул с виноватой улыбкой. Вслед за ним вышел Барклай.

Засядько поразился, увидев фельдмаршала. Это был все еще железный человек, однако как можно постареть за пять лет, минувших со времен войны с Бонапартом! Тогда он мог скакать на горячем коне и рубиться с молодыми и сильными противниками, а теперь это был старик... Лысый, надломленный старик с печальными мудрыми глазами...

-- Здравствуйте, Михаил Богданович. Я не помешал? -- сказал Засядько, видя, что Барклай держит в руке распечатанное письмо.

-- Нет-нет, скорее напротив... Здравствуйте, Александр Дмитриевич. Только что получил грустное сообщение из Франции. Вы знали Бертье?

-- Луи Александра?

-- Да. Герой, красавец, умница, не так ли? Поехал в американские колонии, там, в течение восьми лет помогал американцам добывать свободу. Затем вернулся во Францию, занимал должности начальников штабов...

-- ...Маршал Франции в четвертом году,-- продолжил Засядько, улыбаясь,-- князь Невшательский в следующем, через год -- герцог Валанженский, еще через несколько месяцев -- князь Ваграмский...

-- У вас отличная память,-- заметил Барклай.

-- Мы с ним встречались, когда он после отречения Наполеона перешел на службу к королю Людовику.

-- Д-да,-- сказал Барклай, сразу помрачнев.-- Служба у Людовика... Как вы уже слышали, Бонапарт еще раз явил миру свою гениальность. Знаменитые сто дней!

-- А что с Бертье? На чьей стороне он оказался?

-- Ни на чьей. Он не знал, как поступить правильно. И покончил жизнь самоубийством.

Засядько помолчал, не зная, как отреагировать на неожиданное сообщение. Чувствительность и совестливость никогда не были сильной стороной военных. И, зная Бертье, он не ожидал от него такого шага. Или люди с возрастом меняются?

-- Ну да ладно,-- вздохнул Барклай.-- Все там будем. Одни раньше, другие позже... Рад вас видеть, Александр Дмитриевич. С чем пожаловали?

Он спрятал письмо, пригласил Засядько сесть. Тот, почтительно наклонив голову, промолвил:

-- Мир праху усопших... Но мертвым -- покой, а живым нужно жить и работать.-- И сразу же перешел к делу: -- Я привез для армии новое оружие. Чиновники из военной коллегии едва не заморозили изобретение, да, к счастью, все обошлось. Благодаря великому князю Константину.

Барклай вскинул брови:

-- Как же?

-- Он велел направить меня к вам,-- засмеялся Засядько.-- Знает, что вы печетесь лишь о русском воинстве, ваши приказы не могут отменить даже августейшие особы.

-- Ну-ну, это уж слишком,-- отмахнулся Барклай.-- Не могут отменить мои приказы, так могут отменить меня. Что уже и делали...

Засядько поклонился:

-- А потом, убедившись, что без вас ни шагу, что вы были правы во всех начинаниях, снова вручали вам вожжи. Это знают в армии. Знают и растопчины всех мастей, отчего по ночам их давят кошмары.

Барклай засмеялся:

-- Ладно... Чем я могу быть вам полезен?

Засядько сказал тем же бодрым голосом:

-- Благоволите, Михаил Богданович, назначить день, чтобы я мог показать вам ракеты.

-- Зачем же какой-то особый день,-- сказал Барклай заинтересованно.-- Если их нетрудно доставить, то велю сейчас послать за ними. Я знал, что вы талантливый инженер-артиллерист, а выходит, что еще и изобретатель?

-- Не столь уж я разносторонен,-- ответил Засядько дипломатично.-- Я воин, и все мои помыслы направлены на прославление нашего оружия. Будь у нас ракеты раньше, кто знает, посмел бы Бонапарт ступить на нашу землю? А если б и начал свое варварское нашествие, то, возможно, был бы остановлен раньше. И тогда сидели бы с нами многие храбрецы, павшие на полях сражений...

-- Да,-- вздохнул Барклай. Он потер переносицу, потом взглянул вопросительно на гостя.-- Зная вас как деятельного человека, не могу помыслить, чтобы вы отложили сие предприятие до завтра.

-- Вы угадали,-- ответил Засядько, несколько смущенный проницательностью старого полководца.-- В прихожей я оставил треногу с ракетами. Сейчас внесу.

-- Неужели сами несли станок? -- удивился Барклай.

-- Вы убедитесь, что для этого вовсе не обязательно быть геркулесом!

Через минуту Засядько вернулся со своим детищем. За ним вошли и почтительно остановились у порога два адъютанта фельдмаршала в новеньких мундирах из тонкого английского сукна. Оба в чине полковников. Александр понимал, что вины Барклая в появлении этих франтов не было. Во всей армии они вытесняют из штабов боевых офицеров, которые не смущались носить мундиры из простого солдатского сукна.

-- Эта тренога и есть пусковой верстак? -- спросил Барклай недоверчиво.

Засядько, в который раз услышав традиционный вопрос, засмеялся. Фельдмаршал покосился на сверкнувшие в полумраке кабинета ровные белые зубы полковника.

-- Вопрос глупый,-- признал Барклай.-- Представляю, сколько раз вам его задают. Но это первое, что приходит в голову при виде такой ажурной вещи. Удивительно, что вы еще сохраняете чувство юмора. Я бы уже взъярился. Кстати, Александр Дмитриевич, может быть, опустим теорию? Ваши ракеты можно будет опробовать сегодня же?

-- Конечно,-- ответил Засядько с облегчением.

Около трех часов они проводили стрельбы. Место выбрали удачное -- пустынный берег реки. Несколько конных кирасиров маячили на горизонте, останавливая любопытствующих.

Барклай с живейшим интересом следил за стрельбами. Засядько понимал, что многоопытный фельдмаршал -- он же и военный министр -- скрупулезно взвешивает плюсы и минусы нового оружия. Плюс -- высокая эффективность, но совсем непросто вооружить армию новым оружием, обучить людей, выработать тактику и стратегию...

-- Добро,-- сказал Барклай, когда Засядько расстрелял по мишеням три ящика ракет.-- Отберите людей по своему усмотрению и постарайтесь научить их обращаться с ракетами. Мне нужно знать, за какой срок можно подготовить хотя бы отделение ракетчиков.

Засядько начал с гренадерских полков, которые во все времена считались отборными. Однако быстрее всех овладели искусством точной наводки с последующей стрельбой по цели казаки, будто им это искусство передалось по наследству.

Труднее оказалось с составлением пороховых смесей.

Пришлось затратить почти вдвое больше времени, чем полагал, но, в конце концов, уладилось и с этим. Правда, можно было привозить в действующую армию ракеты, собранные в Петербурге, но у Засядько созрел иной план.

Производство ракет можно и нужно наладить в самой армии! Конечно, не из сырья -- с таким делом здесь невозможно управиться, но сборку из готовых частей лучше всего производить в относительной близости от театра военных действий. Ракета -- слишком сложный механизм, чтобы ее можно было изготовить на каком-либо одном предприятии, заказы на отдельные части придется разбросать по различным пороховым, оружейным и литейным заводам. А собирать нужно в специализированном заведении, которому надлежит находиться вблизи от армии или даже в ней самой...

Засядько, собрав более-менее понимающий свое дело штат, смог показать одновременный запуск двух десятков ракет. На этом испытании, кроме Барклая, присутствовал весь генералитет. Александр постарался блеснуть мастерством, и это ему удалось.

После окончания испытания он подошел к Барклаю:

-- Расстрелял весь запас, Михаил Богданович. Что теперь?

Барклай обнял бывшего соратника по сражениям.

-- Можете сразу отправляться в Петербург. Я заготовил для вас сопроводительную бумагу в военное ведомство. А можете отдохнуть здесь. Чудесная природа, лес, река...

-- Спасибо, Михаил Богданович. Мне нужно ехать. Время идет, а так мало сделано!

-- Да,-- вздохнул полководец,-- время идет... Дай-ка, дружище, я обниму тебя напоследок.

Обратно Засядько предпочел ехать в телеге. Нужно было проделать массу расчетов, а при верховой езде приходилось считать лишь в уме. Время от времени он доставал и перечитывал письмо Барклая. "В продолжение нахождения Вашего при главной моей квартире для показания опытов, составления и употребления в армии... ракет я с удовольствием видел особенные труды и усердие Ваше в открытии сего нового и столь полезного оружия, кои поставляют меня в приятный долг изъявить Вам за то истинную мою признательность".

-- Удалось? -- спросил Василь, заметив, что полковник читает какую-то бумагу.

-- Полный успех. Боевые ракеты существуют!

Не знал Засядько, что вдогонку летело второе донесение Барклая Александру I, в котором говорилось: "...Произведение в генерал-майорский чин не только было бы вознаграждением отличнейших познаний и достоинств полковника Засядько, но было бы и для самой службы полезно".

Солнце стояло над самой головой. Василь, серый от дорожной пыли, тоскливо посматривал по сторонам. Дорога тянулась нескончаемо однообразная, без признаков жизни. Словно ею перестали пользоваться со времени половцев или татарского нашествия. Иногда над головой проносилась хищная тень кобчика, и совсем редко удавалось услышать пение жаворонка.

Наконец по дороге попался трактир. Чувствуя в желудке тянущую пустоту, Засядько велел остановиться. Довольный Василь подвязал лошадям к мордам мешки с овсом и поспешил за хозяином.

В просторной избе было пусто, лишь у стены сидело трое мужиков. Перед ними на столе дымился чугунок с горячей картошкой. Все трое выхватывали по картофелине, катали в ладонях, пока остынет, затем начинали есть, время от времени макая в горку крупной серой соли, насыпанной прямо на стол.

-- Земляные яблоки,-- определил Василь.-- Ишь ты! А недавно бунтовали, отказывались поганить огороды.

К Засядько подскочил хозяин, угодливо склонил голову с лоснящимися от жира волосами. Его цепкие глаза мигом ощупали сукно мундира, пробежали по выцветшим брюкам, опустились на истоптанные сапоги.

-- Слушаю вас, милостивый государь!

-- Поесть,-- сказал Засядько хрипло.-- И что-нибудь выпить.

-- Вина, водки?

-- Квасу.

Сзади взмолился Василь:

-- А мне бы с дороги чего-нибудь покрепче, Александр Дмитриевич!

-- Ладно, и водки. Один стакан, не больше.

Хозяин хлопнул в ладоши, прибежал половой, вытер стол тряпкой. Скатерти не было и в помине, да она была бы ни к чему в этом грязном, закопченном помещении.

Тот же парень принес горячие щи и половину жареного гуся. Василь дождался водки, лишь тогда приступил к трапезе. Над головой колыхался целый рой мух, под ногами бегали тараканы. Засядько ел, ни на что не обращая внимания: в походах и не то видал.

Окончив трапезу, полез за кошельком и... похолодел. Пальцы нащупали пустое портмоне. Совсем забыл, что позавчера истратил на хлеб последнюю монету! Все эти дни обедал у Барклая, и как-то неудобно было одалживать у него деньги. В его чине деревнями меняются или проигрывают их в карты, а тут нечем заплатить за самый дешевый обед на постоялом дворе.

-- Черт возьми...-- пробормотал он.

Хозяин понял, что произошло что-то неладное. Его круглая физиономия вытянулась, на ней было написано: "А мне какое дело? Плати". Крестьяне тоже насторожились, повернули головы к заезжему барину. Все трое смотрели с жадным любопытством, как гуси, вытянув худые жилистые шеи.

-- Никак кошелек потеряли, ваше благородие? -- спросил Василь.

-- Гм... Можно считать и так.

В неловком молчании он вытащил из жилетного кармана швейцарский брегет. На внутренней крышке была дарственная надпись от Кутузова. Жаль, но другого выхода не было.

-- Возьми вместо платы,-- сказал Засядько хозяину.-- Да принеси еще гуся вон тем,-- он кивнул на любопытствующих крестьян,-- а то они только выращивают их, а сами не едят.

-- Слушаюсь, ваше сиятельство! -- рявкнул хозяин, поспешно пряча часы в карман.

Засядько допил квас, поднялся. Раскрасневшийся Василь последовал за ним, украдкой погрозив пальцем хозяину. Тот в этот момент ставил перед изумленными мужиками блюдо с жареным гусем и чуть не уронил с испугу. Бог их поймет, этих господ. Гуляют!

-- Как же теперь, Александр Дмитриевич? -- спросил на дворе обеспокоенный помощник.-- Нам еще ехать и ехать. А есть надобно каждый день.

-- Доберемся,-- ответил Засядько беспечно и, отыскав в кармане лист бумаги, погрузился в дебри дифференциальных уравнений.

Несмотря на глухое противодействие Васильева, труды Засядько привлекли общее внимание в военной коллегии. Его руководство по составлению и употреблению ракет ходило в списках, как в свое время суворовская "Наука побеждать". Александр I, которому имя Засядько говорило много, во время очередного смотра войск произвел полковника в генерал-майорский чин.

Через год он был назначен дежурным генералом 2-й армии, что пришлось очень кстати, ибо можно было изучить на месте способы применения ракет в боевой обстановке и, главное, подготовить командный состав и нижние чины к предстоящему оснащению армии новым оружием.

Будучи по делам в Одессе, он как-то в глубокой задумчивости шел вдоль Приморского бульвара. День был утомительный, пришлось проделать массу работы, но все равно не мог позволить себе даже минуту отдыха.

Погода была по-настоящему весенней: небо полностью очистилось от туч, солнце было такое сияющее и радостное, что весь мир, казалось, улыбался ему в ответ.

На бульваре было много гуляющих. Чаще всего попадались бонны, сопровождающие пухлых румяных барчуков, встречались молоденькие девицы, которые обычно держались парами, гимназистки и выпускницы пансионов. К ним присматривались уланы из расквартированной неподалеку части, пытались заговаривать, залихватски подкручивая нафабренные усы и браво выпячивая грудь. Вышли на бульвар и почтенные отцы семейств, грелись под весенним солнцем в своей ленивой важности.

Засядько шел неторопливо. В редкие минуты отдыха он умел наслаждаться красотой природы в противовес бездельникам, которые большую часть своего времени проводят в праздности, никого и ничего не замечая.

С моря дул легкий свежий ветерок, громко кричали чайки, словно тоже были переполнены искрящейся радостью. Вдруг Александр почувствовал, как сердце его дрогнуло. Навстречу в сопровождении немолодых женщин шли две девушки. На них с удовольствием заглядывались даже старики, а молодые офицеры залихватски крутили усы, выпячивали груди и старались смотреть соколами. Он еще не понял, что случилось, но сердце билось все быстрей. Наконец сообразил: одна из девушек была поразительно похожа на Кэт! Будто и не пролетело двадцать жестоких лет среди огня и железа. Снова он увидел ее, юную и прекрасную.

И вдруг девушка остановилась. Подружка потянула ее за рукав, но девушка замерла на месте. Отчаянно покраснев, она смотрела на Александра. Он почувствовал, что впервые язык не повинуется ему. Господи, неужто это Оля? Последний раз он видел ее в Германии, тогда это был бутон розы...

И тут его взгляд задержался на золотом медальоне, что украшал ее прекрасную шею. Он видел их много, но ни один не был похож на тот, который он взял на корабле-призраке. Этот, подлинное произведение искусства, созданное великим мастером в минуты взлета его гения, сразу приковывал взор необычной красотой.

Наконец девушка тихо произнесла:

-- Здравствуйте, Александр Дмитриевич... Я вижу, если вы не узнали меня, то все же признали свой медальон, что подарили мне...

Ее нежный музыкальный голос пробил все его доспехи, кольчугу, даже толстую кожу и проник прямо в каменное сердце. Там дрогнуло, отозвалось сладкой болью, казалось, давно забытой.

Подружка дернула девушку за рукав, сказав с возмущением:

-- Оля, это неприлично. Пойдем!

Женщины остановились в стороне, смотрели на молодого генерала осуждающе. Но не вмешивались, разговор происходил на их глазах.

Александр не мог отвести от нее глаз. Бутон расцвел удивительным цветком. Оля взяла лучшее от матери, отца, добавила крупицы от деда, от нее веяло не только чистотой и свежестью, но в серых глазах светились ум и сила, редко свойственная женщинам. Она была выше подружки на полголовы, у нее была высокая грудь, вместо пояса ей подошел бы браслет с его руки, а простое платье не могло скрыть ее сильного тела, длинных ног. От нее веяло чистотой и здоровьем.

-- Александр Дмитриевич,-- заговорила она медленно, и снова от звуков ее музыкального голоса у него дрогнуло сердце,-- у нас в семье хранятся газеты с вашими портретами. Даже английские, итальянские и французские. Мама... ну ладно, я их давно собираю... Я решила заговорить с вами первой, хоть это и противно этикету, но ведь другого случая может и не представится. Вы не бываете на балах, а я -- в сражениях...

Он наклонил голову:

-- Я помню одного хитрого пронырливого поросенка, что ухитрялся не раз оказываться в разгаре сражения. А однажды он принес мне даже обед...

Она улыбнулась, ее лучистые глаза засияли как звезды:

-- О, вы помните! Но тогда я уже не была поросенком. Так, маленькой свинюшкой. Разве что раньше, когда вы спасли нас из рук турков... или даже еще раньше, когда вырвали из лап разбойников...

Он удивился:

-- Неужели и это помните?

-- Я помню, Александр Дмитриевич,-- сказала она тихо, глядя ему прямо в глаза.-- Я помню свое детское обещание... которое... Господи, что я говорю!.. которое я мечтаю сдержать...

Ее нежное лицо залил жаркий румянец. Подружка непонимающе смотрела то на нее, то на статного молодого офицера с генеральскими знаками отличия. Женщины хранили каменное молчание. Они выполняли свою работу, не оставляли юных женщин с мужчинами наедине, но и только.

-- Оля,-- сказал он внезапно охрипшим голосом,-- вы были совсем ребенком.

-- Александр Дмитриевич,-- она чуть справилась со смущением, но румянец залил уже и нежную шею, перетекал в глубокий вырез на платье,-- а разве вы не помните, что вы тоже что-то обещали?..

Он видел, с каким трудом она свернула разговор к шутке, но все же именно к той шутке, которая не уводила ее от прежней линии.

-- Гм... Припоминаю, я видел вас с голой попкой... Даже держал вас в руках. Вы были очаровательным ребенком...

-- Это неважно, какой я была,-- прервала она, в ее серых глазах блистали веселые искры, но там было и нечто еще, более настойчивое и тревожащее.-- Вы держали меня в руках, совершенно обнаженную! И тогда, будучи благородным человеком, вы пообещали на мне жениться, раз уж застали меня в таком компрометирующем виде!.. А теперь, похоже, вы пытаетесь отказаться от своего слова?

Подружка весело рассмеялась, заулыбались даже пожилые женщины. Вот оно что! Ольга Грессер просто повстречала старого знакомого, даже старого друга семьи, судя по разговору, и теперь просто шутит, острит, дурачится, что естественно в такой теплый день, под синим безоблачным небом, в трех шагах от морских волн, что с ласковым ропотом накатывают на берег.

Александр натянуто улыбался. Почему-то веселый и непринужденный разговор не получался. Как и у нее, теперь она жутко краснела, с большим усилием заставляла себя смотреть ему в глаза. Это уже был не ребенок, с которым он мог говорить хоть строго, хоть насмешливо.

-- Александр Дмитриевич,-- сказала она игриво-веселым голоском, в котором он уловил напряжение,-- я вот уже двадцать лет жду, когда вы свое обещание выполните! За последние два года мне пришлось отклонить восемь предложений руки и сердца.

-- Господи,-- вырвалось у него,-- сколько же вам сейчас?

-- Двадцать,-- ответила она, глядя ему в глаза.-- В моем возрасте почти все мои подруги уже замужем, многие имеют детей. А то и не по одному! А я все жду.

Она преувеличенно горестно вздохнула, потому что лица подруги и женщин начинали вытягиваться. Шутка затягивалась, в ней начинало проскальзывать что-то странное.

Он ощутил, что как-то надо перевести разговор на другое:

-- Ваши родители в Одессе?

-- Да, они наконец-то последовали вашему совету. В России курорты оказались не хуже, к тому же здесь не стреляют. Все войны Россия ведет на чужих землях.

-- Да, это так... А что это у вас в руках за книга? Судя по количеству ослиных ушей, что вы загнули, читаете ее усердно.

Оля показала переплет книги, продолжая смотреть на Александра во все глаза. Это была поэма "Полтава" петербургского поэта Александра Пушкина.

-- Война со шведами,-- сказал он удивленно.-- Впервые вижу девушку, интересующуюся битвами...

-- Битвы? -- удивилась она.-- Здесь есть и битвы? Я их как-то не заметила.

Он чувствовал себя озадаченным:

-- А что там еще?

-- О, главного вы и не заметили... Ох, какими бедными Господь сотворил мужчин!

Наконец подружка увлекла ее за собой. Пройдя несколько шагов, Оля обернулась и крикнула:

-- Приходите в субботу к губернатору! На кавалькаду к морю!

Подруга сердито дернула ее, и они побежали по залитому солнцем бульвару. Засядько прислонился к парапету, на мгновение закрыл глаза, словно воскрешая прошлое, с которым встретился через двадцать лет. Весна в образе Оли, поэма о Полтавской битве...

Что она в ней нашла, кроме описания сражений? И вдруг почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо, словно гимназисту на первом свидании. В памяти воскресли целые страницы, которые он пропускал, не вникая в содержание.

Любовь красавицы Марии к гетману Мазепе! Мария отвергшая любовь молодых красавцев из знатных семей, полюбила гетмана Мазепу, сурового и опытного воина, который был старше ее втрое...

Он расстегнул воротник, но легче не стало. Сердце впервые вышло из-под контроля и продолжало гнать жаркую кровь в голову. В небе кричали чайки, солнце посылало горячие, как раскаленные ядра, лучи. Даже ветер с моря не приносил прохлады.

Он ощутил, что железная воля, которая все предыдущие годы не изменяла ему, впервые пошатнулась. Нахлынули странные, никогда ранее не испытываемые чувства, закружили голову, привели в смятение. Стальной стержень, на котором держалась вся его жизнь, вдруг начал плавиться, словно восковой.

Потрясенный, он снова и снова воскрешал образ девушки. Она уходила, юная, легкая, как утренний луч, который скользит по траве, не тревожа ее. Девичий силуэт четко выделялся на синем небе, а когда совсем исчез, стоило Александру закрыть глаза -- и он снова видел стройную фигуру девушки как символ весны, юности, чистоты...

"Неужели раскис? -- подумал он с иронией.-- На сантименты потянуло?"

Вызвал в памяти картины грандиозных сражений, кровавых схваток, пожаров, уничтожавших города и селения... Напрасно! Поверх всего накладывался трепетный девичий образ, а остальное блекло, отступало, растворялось.