Чтение 23–й страницы книги ~Князь Рус~

Он помолчал, но Соломон лишь смотрел на него и молчал. Исайя повторил с ужасом:

-- Ребе, но что же мне делать?

-- Мы не скифы, -- сказал Соломон с печалью, -- нам дорог каждый человек, каждое дыхание жизни. Мы и скифы -- два разных образа жизни... и даже мысли. И нам нет места двоим на всем белом свете. У нас -- разум, мудрость, у них -- дурацкие клятвы! А клятвы... это страшная сила. Было два брата-близнеца, которых бросила мать, а затем вскормила своим молоком волчица, потерявшая волчат. Эти два брата любили друг друга, ибо не было больше людей, которых бы знали и не боялись. И когда они решили построить город, то начали, понятно, с постройки защитной городской стены. С утра до вечера носили камни, строили. Вдвоем! Когда стена поднялась им до пояса, старший брат Ромул, обращаясь к небесам, провозгласил гордую клятву, что город, который они строят, затмит славой все существующие, что это будет Вечный Город и что всякий, кто осмелится перебраться через стену, будет немедленно убит!

-- И что? -- спросил Исайя, затаив дыхание. Он чувствовал напряжение в воздухе.

-- А младший брат, такой же страстный строитель города, любил подшучивать как над собой, так и над суровым братом. Он засмеялся, заглушая гордую речь, и, дабы охладить пыл, сказал: "Рановато даешь клятву! Эту стену еще коза перепрыгнет..." И в доказательство перемахнул через стену.

Исайя задержал вдох, ощутил беду. Соломон покачал головой:

-- Слово не воробей, клятва уже прозвучала... Ромул похолодел и, чтобы не дать себе опомниться и заколебаться, схватил меч и одним ударом снес брату голову. Потом сам едва не бросился на меч, так велико было его горе, но удержала та же клятва. Он ведь поклялся построить город, который затмит славой все существующие! И Ромул, погребя тело брата, которого любил больше себя, принялся за постройку стен уже один.

-- Это Рим, да?

-- Рим, конечно. Какой город называют Вечным? Такова сила клятв, которые дают мужчины.

Исайя перевел дыхание как можно незаметнее, с беспечностью улыбнулся:

-- Мужчины-гои. Они рабы своих клятв. А мы -- хозяева. Сами даем, сами берем обратно.

-- Предлагаешь так поступить и со скифами?

-- Как и любой сын Израиля, я не почувствую угрызений совести. Гои -- не люди.

Соломон заметил негромко:

-- Ты слишком часто повторяешь это.

-- Правда? -- удивился Исайя. -- Но даже если так, то разве я не прав?

Соломон, уклонившись от ответа, заметил тем же негромким голосом:

-- Ты отвечаешь слишком уверенно и громко. Так отвечают скифы. Сыны же Израиля всегда сомневаются... Не значит ли, сын мой, что ты все же сомневаешься в своей правоте?

-- Я? -- снова удивился Исайя.

-- И стараешься задушить сомнения?

Исайя оскорбленно дернул плечом:

-- Разве я не прав?

Соломон снова не ответил. Он вообще, как заметил Исайя, не любил прямые ответы. Он вообще не любил давать ответы. Чаще подталкивал к ним самих спрашивающих.

Багровое солнце зависло над краем леса. Рус погнал коня на холм, оттуда хорошо видно ворота града. С ним держались Бугай и Моряна. Буська вертелся поблизости, конь под ним был молодой, как сам Буська, и такой же юркий, непоседливый.

На стенах града народу было как воронья на дохлой корове. Доносился плач, стенания, горестные крики. Рус поморщился, иудеи совсем не знают достоинства. Мужчины должны быть невозмутимы в бедах и радостях, а женщины сдержанны. А эти орут и галдят, как стая галок, машут руками, воют.

-- Они что-нибудь еще умеют, -- брезгливо осведомился Рус, -- или только реветь и стонать?

Бугай громыхнул:

-- А не кажется... а не чудится, что им сейчас вроде бы не совсем до плясок.

-- Все равно, -- раздраженно бросил Рус. -- По их рожам видно, что умеют петь только заупокойные песни.

Бугай еще победно ржал, когда ворота приоткрылись. В щель быстро выскользнул человек. Он оглянулся на заходящее солнце, со стен ему горестно закричали. Волна причитаний донеслась до Руса. Он покосился на спутников. Бугай перестал смеяться, Моряна нахмурила брови. Даже Буська что-то почуял, посерьезнел.

Человек заспешил от града. Солнце погрузилось наполовину, багровые лучи освещали его сбоку, и он казался наполовину залитым кровью.

-- Пришел, -- сказал Рус негромко, -- чертов Сова! Просчитался... Да и я не лучше.

Бугай пустил коня навстречу. Рус угрюмо наблюдал, как иудея встретили на полдороге.

Бугай что-то спросил, иудей указал на вкопанный столб. Бугай развернулся в седле, на взмах его длани поспешили свободные воины. Иудея схватили, потащили к столбу.

Рус наконец тронул коня. Моряна и Буська поехали следом, но хранили молчание.

С иудея сорвали одежду, он не противился, его лицо было обращено к стене града. Там волновался народ, крики стали громче, пронзительнее. Рус подъехал, когда к рукам иудея привязывали веревки.

-- Ты умрешь страшно, -- проговорил он четко.

-- Зато народ мой будет жить, -- прошептал иудей.

Его подняли на веревках к перекладине. Один встал на седло коня, быстро и ловко привязал распростертые руки иудея к дереву. Оскалил зубы в злобной усмешке, приставил толстый бронзовый гвоздь к ладони, поднял молот, помедлил, с усмешкой посмотрел в сразу побледневшее лицо иудея.

-- Страшно, трус?

-- Страшно, -- ответил Исайя. Губы его дрожали. -- Очень...

-- Это хорошо, -- сказал воин счастливо.

Он ударил по шляпке гвоздя. Исайя вскрикнул, прикусил губу. Показалась струйка крови. Воин ударил снова, вгоняя острие гвоздя в мягкую плоть, а через нее -- в древесину, и Исайя закричал от боли тонко и протяжно. Он выгнулся, но еще один уже внизу перехватил ноги, быстро и жестко привязал у подножия.

Воин вверху вогнал бронзовый гвоздь в другую ладонь, потом еще один -- в кисть, слышно было, как хрустели мелкие кости. Иудей выл от боли, плакал, кричал, выгибался, воины хохотали: разве мужчины так себя ведут перед лицом смерти?

Рус повернул коня, а через плечо бросил зло:

-- Народ твой будет жить?.. Размечтался! Завтра же сотрем этот град с лица земли. Если доживешь, увидишь.

Он послал коня обратно в стан. Слышал треск распарываемого живота. На стенах плач достиг такой силы, что Рус сморщился, будто надкусил кислое яблоко. Глава 32

Всю ночь со стен Нового Иерусалима доносился плач. То тихий и жалобный, то исступленный -- с воплями, криками, рыданиями. Причитали женщины, выкрикивали что-то мужчины.

Даже в стане, подумал Рус хмуро, можно было бы услышать, если бы не воинские песни и пляски у костров. Чертов народ, трусливый и плаксивый...

Ис уложила его на ложе. Ее нежные, но сильные пальцы разминали глыбы мышц плеч, спины. Она в последние дни похудела, глаза стали печальные, а голос поблек. Сейчас лишь тихо спросила:

-- Он... сильно там мучается?

-- Да, -- ответил он сухо. -- Но до утра он доживет вряд ли.

-- Да? Я слышала, когда нас распинали еще ассирийцы, то на крестах жили по трое суток...

-- Не с выпущенными же кишками, -- огрызнулся он. Осекся. -- Вас уже распинали?

-- Много раз, -- прошептала она. -- И сжигали живьем. И топили. И развешивали по деревьям. И рубили на части. И бросали наших младенцев диким зверям...

Рус смолчал. Перед глазами стояло перекошенное страхом лицо жалкого иудея. Как он сказал: зато племя будет жить? Трус и есть трус, боли не выносит, смерти страшится, но все же сам явился... Проклятье! Честь ни во что не ставят, мужества не имеют, ищут только выгоду... Значит, в его добровольной смерти есть какая-то выгода! Не для него, конечно. Для его проклятого племени.

-- Прости, Ис, -- сказал он угрюмо, -- но сейчас нам не жить, если мы не сотрем их с лица земли.

-- Почему "прости"?

-- Все-таки это люди твоего языка.

-- Рус, -- прошептала она нежно и печально, -- у меня есть только ты. Лишь бы ты не отдалялся от меня, из-за... из-за войны с этим племенем. Ты для меня -- все. Я с тобой начала жить. Мне кажется, даже в своем племени я не жила, а только ждала тебя.

Сон был неспокойный, со схватками на дорогах, погонями. Впервые он от кого-то отступал, отбивался тяжело, ноги были как вморожены в замерзшее озеро. Потом издалека донесся звук боевого рога, еще и еще, смутные образы отступили, и он ощутил, что лежит на своем ложе, а рог в самом деле звучит за стеной шатра со стороны проклятого града.

Ис завозилась рядом, обняла его за шею. Рус пробормотал с великим облегчением:

-- Кто-то прибыл. Нет, это не тревога, успокойся. Рано же они встают!

Он одним движением прямо с ложа оказался посреди шатра. Ис успела увидеть каскад движений, словно у молодого князя выросло двенадцать рук, и через мгновение он уже одетый и с мечом на перевязи выскочил из шатра.

Небо было серое, нависало, серые тучи покрыли весь небосвод. Воздух был холодный, на травинках блестели бусинки влаги. Костры горели ярко, возле них сидели и лежали люди. Только у дальнего костра, где располагался Бугай, один ритмично бил в бубен, а двое плясали.

Из-за пригорка начали подниматься конские уши. Рус уже только по ним догадался, кто едет. Вскоре двуколка остановилась в почтительном отдалении. Соломон вылез безбоязненно, закряхтел, но с усилием разогнул спину. Рус хмуро наблюдал, как он медленно тащится, чуть прихрамывая, в его сторону. Соломон был бледен, щеки обвисли. Он зябко ежился, вздрагивал, прятал ладони в широкие рукава своей странной одежды.

-- Шолом алейкум, -- сказал Соломон устало.

Даже голос его сел, как сломанное колесо в глубокой яме.

-- Алейкум шолом, -- отозвался Рус чистым могучим голосом. От Ис уже знал, что иудеи переставляют слова приветствия, как и скифы. Те в ответ на "Доброе утро" должны говорить "Утро доброе", а на "Добрый день" -- "День добрый", иначе выкажешь непочтение тому, кто поприветствовался первым. -- С чем пожаловал, старик?

-- С просьбой, -- ответил Соломон. Он склонил голову, ветер развевал седые пряди. -- Дозволь забрать нашего соотечественника для похорон.

-- Нет, -- отрезал Рус. -- Он должен висеть, пока не помрет.

-- Он уже мертв.

-- Так быстро? -- удивился Рус. -- Что за народ вы такой хлипкий...

Он метнул острый взгляд в сторону шатра. Вчера вечером Ис что-то пошептала Буське, тот исчез надолго, а когда вернулся, от мальчишки пахло свежей кровью.

-- Хлипкий, -- согласился Соломон покорно.

-- Ладно, -- проворчал Рус. -- Забирайте... Он плакал и кричал от боли, это не по-мужски. Наверное, умер тоже не по-мужски, но все-таки он пришел. Это было по-мужски.

-- Это было по-человечески, -- ответил Соломон коротко, -- а для нас это выше, чем просто по-мужски. Когда человек боится боли и смерти, но идет на смерть, для нас это выше, чем просто не бояться боли.

Он потоптался на месте, повернулся уходить, но из шатра вышла Ис, и Русу показалось, что они с иудеем обменялись заговорщицкими взглядами.

Соломон опустил плечи. Из груди вырвался горестный вздох:

-- Горе моему народу!

Рус опустился на корточки перед огнем. Языки пламени трепетали как живые, от них шло живительное тепло. На плоских камнях жарилось тонко нарезанное мясо. Рус кивком пригласил старого иудея есть, если желает и сможет, сам ухватил шипящее мясо, перебросил с ладони на ладонь, подул.

Соломон снова переступил с ноги на ногу, затравленно огляделся. Ис что-то прошептала, обернувшись к шатру. Оттуда выскочил Буська и умчался. Соломон проводил его долгим взором. Когда повернулся к Русу, на лице было некоторое облегчение.

-- Благодарствую... князь.

-- На здоровье, -- сухо ответил Рус. Он чувствовал раздражение. Явно Буська помчался впереди этого старика с наказом Ис. Его снимут и увезут в град раньше, чем старый иудей соберет дряхлые кости и оторвет зад от прогретой костром земли. -- Еще с чем прибыл? Если это все...

Соломон снова переступил с ноги на ногу. На лице было отчаяние, страх и колебание. С одной стороны, Бугай широким жестом пригласил сесть к костру, согреться, с другой -- яростный князь намекает, что уже получил то, за чем приехал, пора убираться, пока цел.

Замирая от своей смелости, он рискнул опуститься у костра, Бугай придвинул ему раскоряченный пень. Соломон сказал просяще:

-- Княже, две ночи мы с волхвом вашего народа шли по твоему семени от тебя к твоему отцу, от отца к деду, от деда к прадеду, от прадеда к пращуру... и, ты не поверишь, но мы пришли к Яфету...

Рус прервал:

-- Стоило не спать две ночи! Это всяк знает. Спросил бы меня, и я бы сказал.

Соломон покачал головой:

-- Ты не понимаешь. Этот ваш прародитель Яфет... гм... из нашего племени. Так же, как и вас, их было трое братьев: Сим, Хам и Яфет. Они были сыновьями Ноя, единственного человека, спасшегося от потопа. Эти три брата однажды сильно прогневили бога. Они решили построить башню до небес и взобраться на небо, отнять у него власть...

Рус, который сперва нахмурился, теперь захохотал:

-- Отважные братья! Что ж, такой прародитель мог стать отцом наших народов. И что дальше?

-- Бог терпел долго. Башня поднялась так высоко, что для того, чтобы поднять на вершину кирпич, требовалось год, а потом и больше. Когда срывался вниз человек, то плакали не за ним, а за кирпичом, который тот ронял, ибо, как я говорил, втаскивать его приходилось долго. Наконец бог разгневался на такое бессердечие, смешал речь строителей, так что все стали говорить на разных языках и никто не понимал другого...

Рус вскинул брови:

-- Разве такое возможно?

Соломон развел руками. Взгляд его все еще был робкий, только бы не рассердить вспыльчивого варвара.

-- Ну, не обязательно понимать, как понимают дети. Нередко муж и жена не понимают друг друга, хотя говорят на одном вроде бы языке, отец с сыном, мать с дочерью. Про них так и говорят, что они говорят на разных языках! А если начинаются трудности и неудачи, то все начинают говорить каждый свое и перестают понимать друг друга... Словом, братья бросили недостроенную башню и решили уйти с места неудачи. Бросили жребий, Симу выпало идти на восток, Хаму на юг, Яфету на север. Тогда-то и пришел Яфет со своим родом в северные земли. Вы ведете свой род от Скифа, но Скиф и есть по прямой линии праправнук Яфета, а мы по прямой линии происходим от Сима!

Рус натянуто улыбнулся, но глаза оставались настороженные, а челюсти стискивал.

-- Возможно, -- процедил он сквозь зубы, в родстве с таким хлипким народом состоять не хотелось. -- Разве не бьются даже родные братья насмерть? Вон в моей родне, а Ис теперь моя родня, был такой случай. Первый прародитель, еще до потопа, имел всего двух детей: Каина и Авеля...

Соломон дернулся, в его глазах было радостное удивление, но Рус, не замечая, продолжил сурово:

-- Так вот эти братья были единственными людьми на всем-всем белом свете! Не считая отца и мать, конечно. И что же? Да им и двоим стало тесно. Старший был поумнее, домовитее, он пахал землю и растил хлеб, а младший гонял стада и постоянно топтал и травил его поля. Когда стали ссориться, браниться, то почему не взяли и не разъехались в разные стороны?

Подошел Корнило, прислушался. Багровые языки трепетали под легким движением ветра, и волхв то проступал на фоне серых туч, такой же красный, как пламя, то серел, как нежить. И голос его донесся хриплый и недовольный, как будто и нечеловеческий:

-- Тогда еще не было убийств... Вовсе! Стал мирный брат подумывать, как убить дикого кочевника, а тут увидел, как ворон клюет какой-то сладкий корень. Прилетел второй ворон, посмотрел, взял большой камень, взлетел выше и бросил камень в голову первого... Мирный брат, его звали Каин, сразу все понял. Взял камень, только побольше, и убил...

Лица скифов были суровы, и Соломон проглотил горячие слова. Да, скиф прав. Даже родные братья бьются насмерть: убийство Каина, предал и обманул родного брата Исава Иаков, а разве не родные братья сперва хотели убить, а потом продали в рабство Иосифа? А что уж говорить о такой далекой родне, как Сим и Яфет!

Он воздел горестно руки к холодному небу:

-- Горе, горе! Ну неужели не можем решить как-то... ну, без пролития крови?

Рус удивился:

-- А разве дело прочно, коль под ним не струится кровь?

-- Кровь, -- повторил Соломон. -- Да, чем выше цель, тем больше жертвы... Но если избежать великой крови? Обойтись малой?

На чистом лбу юного князя появилась морщинка. Это было невероятно, будто чистую глыбу мрамора распорола трещина. И хотя морщина была едва заметна, Соломон перевел дух. Руки его тряслись, когда простер к пляшущим языкам пламени худые, с дряблой серой кожей, как у голодающей курицы.

Большой крови, размышлял Рус, надо избегать. Его племя еще в колыбели. Богатыря в колыбели царапина лишь разъярит, а от большой потери крови он ослабеет, а то и вовсе помрет.

-- Ну-ну, -- сказал он недобрым голосом, даже чересчур громко, чтобы старик не подумал, что заставил его, князя скифов, пойти на попятную, -- и что ты предлагаешь?.. Да-да, я уже слышал. Чтобы мы шли своей дорогой, а вы нам за это помашете вслед платочками.

-- Мы могли бы заменить вам все повозки на новые, снабдить одеждой и хлебом...

Рус сказал нетерпеливо и резко:

-- И это слышал. Нет, нам нужны эти земли. Кто сможет жить спокойно, зная, что за спиной народ, который нас ненавидит?

Соломон смолчал, но по его лицу Рус ясно видел, что его народ смог бы. Пусть ненавидят, лишь бы не трогали.

Бугай неожиданно громыхнул:

-- Эх, да ч@ спорить? Решить все в бое! Пусть выставят своего героя, а от нас я пойду. Чей верх, того и земли.

Громкий смех заглушил его последние слова. Моряна звучно шлепнула ладонью по спине. Ладонь у нее, как заметил Соломон с испугом, шириной с лопату, да и спина Бугая больше похожа на горную равнину, чем спину человека.

-- Двобоя захотел! -- ржала Моряна, ее голос казался Соломону раскатами грома. -- Да тебе разве что...

-- Га-га-га!

-- Го-го-го!..

Соломон закусил губу. В древние времена один такой поединок решил судьбу израильского народа. Когда пастушок Давид метко выпущенным камнем из пращи убил великана Голиафа из племени филимистян.

-- Твое предложение, -- сказал он медленно, -- достойно не только богатыря, но и мудрого советника... Не зря же сидишь по правую руку князя. И князь, как я вижу, доволен твоим советом.

Рус весело подтвердил:

-- Доволен! Еще как доволен!

А Соломон, к его удивлению, добавил:

-- И мы, совет старейшин, рассмотрим его внимательно. Ибо мы только сообща можем понять то, да и то с трудом, что легко понимаешь ты, мудрый вождь отважных русов.

Рус самодовольно улыбался.

-- В самом деле будете думать о поединке?

-- Почему нет?

-- Чудесно! Когда дадите ответ?

-- Сегодня вечером, -- сказал Соломон медленно, -- нет, утро вечера мудренее... Вечером мы соберемся и решим, а утром на свежие головы еще раз взвесим и скажем окончательное слово. Прости нас, мудрый! Мы решаем в десять голов, хотя тебе для принятия решений достаточно спинного мозга... А на время до поединка... позволь нашим лекарям посещать больных и раненых в захваченных весях?

Рус нахмурился:

-- Лазутчики?

-- Клянусь, нет! -- испугался Соломон. -- Но ты ж заметил, мы стремимся спасти жизнь каждому своему человеку. Даже слабому. Даже больному.

Пахнуло запахом невиданных трав, у Руса сердце радостно екнуло. Еще не услышал шагов, но кровь взбурлила, горячая волна радости хлынула по всему телу. Он ощутил желание подпрыгнуть и завизжать как щенок. Подумал смятенно, что Ис в самом деле ведьма, если заимела над ним такую власть.

Он слышал, как она подошла сзади, ее узкая ладонь легла на его плечо:

-- Позволь, мой князь. Это не опасно. Но, конечно, прими меры. Осторожность не бывает лишней.

Бугай и Моряна смотрели вопросительно. Буська раскрыл рот. Ис была загадочной и зловеще красивой, как бывает красива звездная ночь, при которой встают из земли мертвяки, из леса летят совы и прочая нечисть.

Рус спросил подозрительно:

-- Какие меры?

-- Пусть приходят без оружия, -- предложила она рассудительно. -- К тому же не больше чем по двое. К примеру, лекарь с помощником, ребе с причетником.

Рус поинтересовался:

-- Ребе -- это их волхв? Пусть приходит. Он нужен умирающим. А они... ха-ха!.. еще будут.

Соломон торопливо поклонился:

-- Благодарствую.

-- Жалкий вы народ, -- сказал Рус с чувством. -- Как только живете? Ладно, как только решите, дайте знать. Это будет здорово, что вы там решите в десять голов.

Ему подвели коня, он вспрыгнул в седло, не коснувшись стремени. Конь довольно рванул, предчувствуя скачку, и оба понеслись между кострами, среди дыма и алых искр. На взгорке Рус поднял коня на дыбы, развернул боком, гордо вскинул руку в прощанье, и конь вскоре растворился в дыму и утреннем тумане.