Чтение 23–й страницы книги ~Сумерки мира~

Дверь дома открылась, и во двор выглянула высокая, похожая на
коршуна, старая кормилица Леды. Мало кто мог сейчас поверить, что именно
впалая грудь Зу Акилы выкормила ту красавицу, что кричала сейчас в доме.

Нет. Уже не кричала. Тихо было в доме, тихо да пусто. Чего-то не
хватало. Жизни, что ли...

- Мальчик? - взвился в седле неугомонный Утба, но наткнулся на взгляд
Зу Акилы и мгновенно угас, стягивая бурнус и вытирая бритую потную
макушку.

- Мертвый, - сухо произнесла Зу Акила, плотно сжимая сухие бескровные
губы. Словно и не она сказала это слово, а так - ветер принес, дом
закашлялся, горы нахмурились...

- Скачи за подростками, Утба, - пускай цветы несут. Чтоб к вечеру
холм цветов был. Пусть в лепестках уходит...

Всю ночь Зу Акила просидела на пороге комнаты, где лежало тело
новорожденного. Ни слезинки не увидели люди в пустыне ее глаз, ни стона не
сорвалось с уст кормилицы, на щеках которой проступали ритуальные шрамы
умершего племени Бану Зу Ийй.

А утром...

Когда на неистовый вопль кормилицы сбежался весь дом, люди увидели
рыдающую женщину, в чьих руках пищал и размахивал пухлыми лапками
наследник смертной Леды и беса Кастора.

Живой. И очень голодный.

Кастор ступил в увядающие цветы, взял ребенка у обессилевшей
кормилицы и поднял над головой. Младенец негодующе завопил и уцепился за
палец Кастора - и все увидели странный черный ожог в форме браслета,
обнявший хрупкое запястье ребенка.

И еще один. Два браслета.

Кастор внимательно смотрел на сына.

- Сколько их у тебя в запасе, малыш? - прошептал бес. - Сколько раз
еще? Сколько?..

Ребенок не унимался. Он был мокрый. Он хотел есть.

У него были более важные проблемы.

...Они сидели у костра, и их огромные, неправильные тени колебались
на стенах в бликах пламени. Костер уютно потрескивал, дымное тепло ползло
по пещере, мясо истекало соком - и все равно что-то было не так. Самой
малости не хватало.

Какой?

Даймон, видимо, почувствовал их состояние.

- Я знаю, чего вам не хватает, - неожиданно заявил он. - Просто до
сих пор вас знакомили с одной стороной монеты. Но есть и другая. Мы -
Пустотники. И эти, - он махнул рукой в сторону зала, - что они знали о
нас? Наверное, пришло время...

Даймон умолк, и Солли с Сигурдом взглянули на него. И больше не могли
оторваться от старых, больных, подернутых дымкой измученной жизни - от
бесцветных глаз Пустотника, в которых...

СРЕЗ ПАМЯТИ. СЫН БОЛЬШОЙ ТВАРИ

...Мир менялся. Он стремительно менялся, и опустели гладиаторские
казармы и арены, ушла в прошлое война с Калоррой, разъехались по
приграничью бесы со своими женами и добровольными спутниками, улеглись
страсти в стенах древнего Согда; и жизнь стала понемногу входить в свое
привычное русло.

Но...

В одну и ту же реку не войдешь дважды. И вот уже какой-то неуловимый
налет увядания появился на лицах людей, тень обреченности легла на
ветшающие стены, на брусчатку мостовой... Уехали бесы, и кое-кто из
свободных граждан почувствовал себя не таким свободным, как раньше, и
начал всерьез задумываться: а действительно ли это привилегия, всеобщее
Право на смерть?!. И не так строго следили помощники Порченых жрецов за
соблюдением Кодекса Веры, и скучали без дела Пауки, пропивая в кабаках
дармовое казенное жалование; и ветер на городских улицах еле заметно
пропитывался тлением, и осенняя дремотная пелена сгустилась над великим
Согдом. Не было больше восхитительного бесправия бессмертных, ушли
таинственные демоны-Пустотники, и в городе остались одни люди...

А людям стало скучно. Бытовая сказка про хитрых плутов, глупых
лавочников и неверных жен...

Да, Пустотники тоже ушли. Вслед за бесами. Часть из них осела в
удаленных деревнях, часть удалилась в глубь лесов, избрав путь
отшельничества, и, пожалуй, это были самые мудрые из всех...

Остальные пытались приспособиться. Они очень пытались...

...Пустотник уходил. Селение давно осталось позади, и сейчас он был
один, - один среди бескрайней степи, переходившей ближе к горизонту в
грязно-желтое бесплодие песков Карх-Руфи. Ему некуда было спешить. Да и
идти, собственно, тоже было некуда - разве что в пустыню...

В пустыню. Именно туда он и направлялся. Один - и по щекам Пустотника
медленно катились слезы. Ветер высушивал их, но бороздки на пыльной коже
все равно оставались. А человек равнодушно, как заведенный, переставлял
ноги, одну за другой, и его стеклянные, остановившиеся, змеиные глаза
плакали солью отчаяния и безнадежности...

За что, Господи, за что?! Ну почему я не могу жить, как все люди?!
Господи, которого здесь не знают, - за что проклинаешь?!

В начале была деревня. Правда, на первых порах сельчане отнеслись к
чужаку с недоверием, опасливо косясь вслед, когда тот шел по улице,
кутаясь в свой шуршащий плащ. Потом - привыкли. Он поселился на отшибе и
вскоре стал кем-то вроде местного костоправа: вывихи, переломы, мази и
настои, и даже горбуны под его умелыми пальцами выглядели... прямее, что
ли...

Привыкли, расслабились, зауважали, и теперь не только с болью, но и
за советом шли, и просто поговорить, отвести душу... И каждому он старался
помочь в меру своих сил, а меры этой хватало на многих...

Разве что женщины все еще сторонились его, пока не нашлась одна, -
причем именно та, на которую и сам Пустотник поглядывал с робкой надеждой.
Как ни странно, он, знающий и умеющий куда больше всех этих людей,
взирающий на них с высоты своего опыта, почти бог или демон, захоти он
стать тем или другим, - перед женщинами он робел как мальчишка, и понимал
в этом деле куда меньше, чем самый худосочный деревенский подросток; и
что-то холодное, неумолимое временами стискивало сердце...

Праздник удался на славу. Вся деревня шумно поздравляла молодых, а
настойка Красного корня, приготовленная лично Пустотником, была выше
всяких похвал. Наконец подвыпившие гости отжелали новобрачным все что
положено и разошлись по домам, и они остались вдвоем. Он долго не решался
прикоснуться к ней - и тогда она первая подошла к нему, берясь за
бронзовую пряжку на плече, и он впервые позволил себе расслабиться...

Женский крик, крик боли, ужаса и отчаяния взвился над деревней - и
тут же потонул в диком торжествующем реве... реве, который не могла
исторгнуть ни одна глотка в этом мире, - ни человеческая, ни звериная...

Большая Тварь, проклятие Меченых Зверем, вышла из-под контроля.

Утром он попытался покончить с собой, но зверь и тут оказался
сильнее. Ящер не хотел умирать, а человек хотел - но не мог!

Несколько дней он бессмысленно кружил по лесу, с гулкой пустотой в
сознании, втайне надеясь свалиться с какого-нибудь обрыва, разбиться,
разорвать это ненавистное двойное тело... Но этого не произошло, и тогда
он понял, что должен делать.

Он должен предупредить остальных Пустотников. Пусть не все звери
столь чудовищны, как Большая Тварь, но они опасны для людей. И вдвойне -
для тех людей, которых они любят... Они, Пустотники; когда еще могут
любить...

У Пустотников не будет потомства. Они живут долго, очень долго, но
они в конце концов смертны - и умрут бездетными.

Пустотник-волк внимательно выслушал исповедь Большой Твари и долго
молчал. А потом тихо и печально произнес:

- Ты опоздал.

- Опоздал? Значит, и ты...

Волк молча кивнул.

- А она... тоже погибла?..

- Нет, - ответ прозвучал глухо и отстраненно. - Но теперь при виде
меня или другого Пустотника она впадает в истерику. И я ничем не могу ей
помочь.

- И ты ушел...

- И я ушел.

Некоторое время оба собеседника боялись говорить. Но говорить было
надо.

- Ты не пытался предупредить остальных? - заставил себя разлепить
губы тот, который был Большой Тварью.

- Пытался. Но тоже опоздал. Лишь у двоих все прошло более или менее
благополучно. Первый сумел сохранить контроль. А второй... Он - пардус, но
они с женой любят друг друга...

Больше говорить было не о чем.