- Хорошие какие...
тренируются, а там белки, так пару-тройку хвостиков уж принесут
кому-нибудь из девчонок в подарок.
- А белку куда?
она. - Я обязательно им скажу, чтобы никому больше не приносили.
Обязательно, правда!
Такая жестокость!
коротенький, буквально взлетел. Нежная фигурка нависла над Димой -
чуть-чуть наклонив голову, он мог бы коснуться Вики лицом. Диму будто
кинули в кипяток. Его рука сама собой легла на ее талию.
чувствовалась резинка трусов.
покраснел. До чего дурацкое положение, хоть выпускай обратно. - Может,
покрутимся?
ничего не чувствовала, но ничему не препятствовала. И только одна мысль
сверлила: если они перестанут оживленно, шумно разговаривать, мама
услышит, что тут происходит.
Когда это я успела?
испуганно осеклась. Эту реплику маме не стоило слышать так же, как тишину.
- Ой, так о чем это мы?
пожалуйста, там ведь все танцуют. Шум, музыка, настроение... А тут - средь
бела дня, вдвоем. Это же как-то... Как будто мы...
боялась сказать такое слово - не потому, что вообще его боялась, в обычном
разговоре с подружками, с Юриком или с кем-то незнакомым в компании оно
выговаривалось не труднее любых других: но после того, как ее тело узнало
ладонь, Вике нелепо казалось, что до любовников им с Димой остался один
маленький шажок.
она не заметила иронии.
брошу куда-нибудь, - и помахала в воздухе хвостами.
хвосты. Рука подрагивала.
причем тут кофе. Просто сказывалась дрессировка. - А зачем вы приехали?
беседу, перемежаемую трелями соловья.
прочем. Было скучно. Соловей в кабинете пока молчал. Краем уха слушая
Вику, Дима ерзал на роскошной софе, надеясь, что его многострадальные
штаны - и в пазухе над тамбуром в них, и на ступенях спуска к Обводному в
них - подзамажут буржуям шкуру. Это его повеселило: софа в тигровой шкуре.
Раньше были витязи, теперь - софы. А чем я сам не витязь, подумал он. Не
"в", а "на" - но это влияние урбанизации. Его угораздило повторить это
сообщение вслух, и Вика сразу спросила: "Какой Тариэл?", а когда он
пустился в объяснения, заойкала: "Ой, а я не читала! Интересно? Ну раз вам
понравилось, то, конечно, интересно! Наверное, у нас есть! Сейчас
посмотрю!" Она двинулась к отцовскому кабинету, но тут же встала как
вкопанная и покраснела: "Все время забываю!.. Он меня так всегда ругает!"
"Не люблю, когда меня ругают", - сообщил Дима.
типах родительской ругани. Потом Вика замялась и сказала: "Смотрите, мы
вчера сколько были вместе, и сегодня, а какая-то натянутость остается,
правда? Вы чувствуете?" Дима поперхнулся на полуслове. "Ясно дело! -
воскликнул он. - А все ты, плясать не хочешь! Сидим как на дипломатическом
приеме. Хотя бы ко мне на шкуру перелезла!" "Ой-ей-ей, - она шаловливо
погрозила ему пальчиком, - какой вы буйный." "Я просто неистовый", - кисло
сморозил Дима, и тогда Вика с нехорошим любопытством в глазах впрямь к
нему перелезла. Уже без всякой охоты и даже без непроизвольности, лишь в
силу давления обстоятельств - для чего-то ведь пришел! - Дима по-хамски
скомкал ее и пустился целовать. Как умел, он пытался высосать из
испуганных губ, из маленькой мягкой груди хотя бы не радость, где уж, хотя
бы просто забвение, чтобы не было одновременно и совестно перед ней, и
противно от нее, его рука полезла ей под сарафан, как позавчера - Еве,
ножка была гладкой, стройной, упругой, но это ничего не значило, просто
мясо и кость внутри, чтобы ходить; тогда он, впервые в жизни, поднялся еще
выше, вот-вот должно было начаться нечто совсем сокровенное, оно значило
высшую нежность, высшую близость, высшее доверие; и, пока еще сквозь
трусики, он действительно ощутил сокровенное, очень теплое, чуть влажное,
но оказалось, это тоже ничего не значит, просто теплое и чуть влажное; он
исступленно хотел почувствовать что-нибудь не руками, а сердцем, но
сердцем чувствовал лишь раздражение и разочарование, потому что девочка и
не отвечала, и не отбивалась - висела, развалив равнодушный, ничего не
значащий рот. В этот миг мама, услышав длительную тишину, встала, отложила
Кортасара и резко открыла дверь.
необъятные ряды книг в кабинете.
щекой к коре чахлого деревца, коснулся губами. Целовать дерево оказалось
приятнее. Оно было настоящим. Он опустил голову и обнаружил в руке
"Астрономию". Когда ему вернули, кто? Как щенок, он стал тереться лбом и
щеками о влажную кору. Лицо горело. Словно долго смотрел на могучий огонь.
С небес капало тоскливо, дождь шелестел. Дима вдруг засмеялся, запрокинув
голову. Ничего не мог с собой поделать - смех пузырился в иссохшем горле,
колотил объятое стыдом и пожаром тело.
друг друга. Мама сулила дочери настоящего друга - когда придет время, а
пока пусть пробавляется Юриком. "Ведь он тебя любит, души не чает! Ведь он
такой безвредный!" "Видеть его теперь не могу! Пока не было Димы, пусть бы
Юрик служил, все равно, а теперь видеть не могу!" "Он тебе вчера звонил и
сегодня позвонит!" "Я его выгоню, даже разговаривать не стану!" "Почему
это, интересно знать?!" "Потому, что нельзя входить, когда целуются!" "Ах,
так тебе приятно было лизаться с этим подонком?!" "Неприятно! Но входить
нельзя!" "Милая, родная моя, да ведь еще минута, и он изнасиловал бы
тебя!" "Нет! Он только трогал!" "Что-о?! Трогал? Да он, может, уже заразил
тебя чем-нибудь!" "Как заразил? Как заразил?!" "Дурочка! Такие, как он,
меняют женщин каждую неделю! Уж я-то знаю! Случайные связи после
совместного распития спиртных напитков! Бог знает с кем! С отребьем!" "Все
равно, все равно, все равно!!! - отчаянно кричала Вика, рыдая и колотя
кулачками по софе, по тигровой шкуре, где вот только что сидел этот, в
общем-то, совсем ей не нравящийся, но ни на кого не похожий, с
насмешливо-ласковыми глазами отца и загадочными руками, которые дают
больше, чем берут. Вылечусь! У папы лучшие врачи! Нельзя входить, когда
целуются!" "Ты соображаешь, что говоришь? Это же позор!" "Пусть
изнасилует! Пусть заразит! - от одной лишь мысли, что в эту самую минуту,
если мама действительно права, и было бы так, как она говорит, на этой
самой софе можно было бы не рыдать, не унижаться и не скандалить, а
делаться взрослой женщиной, Вике хотелось прыгнуть в окно. Поэтому ей и
впрямь казалось: пусть. - Пусть что угодно! Но нельзя входить, когда
целуются!" "Целуйся с Юриком!" "Провались он пропадом, твой Юрик, до него
дотронуться-то противно! Если б ты не вошла, мы бы с Юриком дружили, а с
Димой целовались, а теперь видеть Юрика не могу!"
молодой интеллектуальный папа - тощий, с белесым овечьим лицом и
взгроможденными на костистый нос тяжелыми очками. Лицо у папы было
Шилова Юлия
Корнев Павел
Корнев Павел
Лукин Евгений
Контровский Владимир
Шилова Юлия