Чтение 23–й страницы книги ~Далекая радуга~

тамбуре, и тогда за спиной Горбовского женский голос истерически закричал:
"Толик мой! Толик..." И Горбовский оглянулся и увидел бледное лицо
Маляева, и напряженные лица отцов, и лица матерей, улыбающиеся жалкими,
кривыми улыбками, и слезы на глазах, и закушенные губы, и отчаяние, и
бьющуюся в истерике женщину, которую поспешно уводил, обняв за плечи,
человек в комбинезоне, испачканном землей. И кто-то отвернулся, и кто-то
согнулся и торопливо побрел прочь, натыкаясь на встречных, а кто-то просто
лег на бетон и стиснул голову руками.

Горбовский увидел Женю Вязаницыну, пополневшую и похорошевшую, с
огромными сухими глазами и решительно сжатым ртом. Она держала за руку
толстого спокойного мальчика в красных штанишках. Мальчик жевал яблоко и
во все глаза глядел на блестящего Перси Диксона.

- Здравствуй, Леонид, - сказала она.

- Здравствуй, Женечка, - сказал Горбовский.

Маляев и Патрик отошли в сторону.

- Какой ты худой, - сказала она. - Все такой же худой. И даже еще
больше высох.

- А ты похорошела.

- Я не очень отрываю тебя?

- Да нет, все идет, как должно идти. Мне только нужно осмотреть
корабль. Я очень боюсь, что у нас все-таки не хватит места.

- Очень плохо одной. Матвей занят, занят, занят... Иногда мне
кажется, что ему абсолютно все равно.

- Ему очень не все равно, - сказал Горбовский. - Я разговаривал с
ним. Я знаю: ему очень не все равно... Но он ничего не может сделать. Все
дети на Радуге - это его дети. Он не может иначе.

Она слабо махнула свободной рукой.

- Я не знаю, что делать с Алешкой, - сказала она. - Он у нас совсем
домашний. Он даже в детском саду никогда не был.

- Он привыкнет. Дети очень быстро ко всему привыкают, Женечка. И ты
не бойся: ему будет хорошо.

- Я даже не знаю, к кому обратиться.

- Все воспитатели хороши. Ты же знаешь это. Все одинаковы. Алешке
будет хорошо.

- Ты меня не понимаешь. Ведь его даже нет ни в каких списках.

- И чего же тут страшного? Есть он в списках или нет, ни один ребенок
не останется на Радуге. Списки только для того, чтобы не растерять детей.
Хочешь, я пойду и скажу, чтобы его записали?

- Да, - сказала она. - Нет... Подожди. Можно я поднимусь вместе с ним
на корабль?

Горбовский печально покачал головой.

- Женечка, - мягко сказал он. - Не надо. Не надо беспокоить детей.

- Я никого не буду беспокоить. Я только хочу посмотреть, как ему там
будет... Кто будет рядом...

- Такие же ребятишки. Веселые и добрые.

- Можно я поднимусь с ним?

- Не надо, Женечка.

- Надо. Очень надо. Он не сможет один. Как он будет жить без меня? Ты
ничего не понимаешь. Все вы совершенно ничего не понимаете. Я буду делать
все, что нужно. Любую работу. Я ведь все умею. Не будь таким
бесчувственным...

- Женечка, посмотри вокруг. Это матери.

- Он не такой, как все. Он слабый. Капризный. Он привык к постоянному
вниманию. Он не сможет без меня. Не сможет! Ведь я-то знаю это лучше всех!
Неужели ты воспользуешься тем, что мне некому на тебя жаловаться?

- Неужели ты займешь место ребенка, который должен будет остаться
здесь?

- Никто не останется, - сказала она страстно. - Я уверена, что никто!
Все поместятся! А мне ведь совсем не надо места! Есть же у вас
какие-нибудь машинные помещения, какие-нибудь камеры... Я должна быть с
ним!

- Я ничего не могу сделать для тебя. Прости.

- Можешь! Ты капитан. Ты все можешь. Ты же всегда был добрым
человеком, Леня!

- Я и сейчас добрый. Ты себе представить не можешь, какой я добрый.

- Я не отойду от тебя, - сказала она и замолчала.

- Хорошо, - сказал Горбовский. - Только давай сделаем так. Сейчас я
отведу в корабль Алешку, осмотрю помещения и вернусь к тебе. Хорошо?

Она пристально глядела ему в глаза.

- Ты не обманешь меня. Я знаю. Я верю. Ты никогда никого не
обманывал.

- Я не обману. Когда корабль стартует, ты будешь рядом со мной. Давай
мальчика.

Не отрывая глаз от его лица, она как во сне подтолкнула к нему
Алешку.

- Иди, иди, Алик, - сказала она. - Иди с дядей Леней.

- Куда? - спросил мальчик.

- В корабль, - сказал Горбовский, беря его за руку. - Куда же еще?
Вот в этот корабль. Вон к тому дяде. Хочешь?

- Хочу к тому дяде, - заявил мальчик. На мать он больше не смотрел.

Они вместе подошли к трапу, по которому поднимались последние
ребятишки. Горбовский сказал воспитателю:

- Внесите в список. Алексей Матвеевич Вязаницын.

Воспитатель посмотрел на мальчика, затем на Горбовского и кивнул,
записывая. Горбовский медленно поднялся по трапу, перетащил Алексея
Матвеевича через высокий комингс, подняв за руку.

- Это называется тамбур, - сказал он.

Мальчик подергал руку, освободился и, подойдя вплотную к Перси
Диксону, стал его рассматривать. Горбовский снял с плеча и поставил в угол
картину Сурда. Что еще? - подумал он. - Да! Он вернулся к люку и,
высунувшись, принял от Маляева папку.

- Спасибо, - сказал Маляев, улыбаясь. - Не забыли... Спокойной
плазмы.

Патрик тоже улыбался. Кивая, они попятились к толпе. Женя стояла под
самым люком, и Горбовский помахал ей рукой. Потом он повернулся к Диксону.

- Жарко? - спросил он.

- Ужасно. Сейчас бы душ принять. А в душевых дети.

- Освободите душевые, - сказал Горбовский.

- Легко сказать, - Диксон тяжело вздохнул и, скривившись, оттянул
тесный воротник мундира. - Борода лезет под воротник, - пробормотал он. -
Колется невыносимо. Все тело зудит.

- Дядя, - сказал мальчик Алеша. - А у тебя борода настоящая?

- Можешь подергать, - сказал Перси со вздохом и нагнулся.

Мальчик подергал.

- Все равно ненастоящая, - заявил он.

Горбовский взял его за плечо, но Алеша вывернулся.

- Не хочу с тобой, - сказал он. - Хочу с капитаном.

- Вот и хорошо, - сказал Горбовский. - Перси, отведите его к
воспитателю.

Он шагнул к двери в коридор.

- Не упадите в обморок, - сказал Диксон вслед.

Горбовский откатил дверь. Да, такого в корабле еще не бывало. Визг,
смех, свист, щебет, воркование, воинственные клики, стук, звон, топот,
скрип металла о металл, мяукающие вопли младенцев... Неповторимые запахи
молока, меда, лекарств, разгоряченных детских тел, мыла - несмотря на
кондиционирование, несмотря на непрерывную работу аварийных
вентиляторов... Горбовский пошел по коридору, выбирая место, куда ступить,
опасливо заглядывая в распахнутые двери, где прыгали, плясали, баюкали
кукол, целились из ружей, набрасывали лассо, толклись в невообразимой
тесноте, сидели и ползали на откинутых койках, на столах, под столами, под
койками четыре десятка мальчиков и девочек в возрасте от двух до шести
лет. Из каюты в каюту бегали озабоченные воспитатели. В кают-компании, из
которой была выброшена почти вся мебель, молодые матери кормили и пеленали
новорожденных, и тут же были ясли - пятеро ползунков, переговариваясь на
птичьем языке, бродили на четвереньках в отгороженном углу. Горбовский
представил себе все это в состоянии невесомости, зажмурился и прошел в
рубку.

Горбовский не узнал рубки. Здесь было пусто. Исчез громадный
контроль-комбайн, занимавший треть помещения. Исчез пульт управления,
исчезло кресло пилота-дублера. Исчез пульт обзорного экрана. Исчезло
кресло перед вычислителем. А сам вычислитель, наполовину разобранный,
блестел обнажившимися блок-схемами. Корабль перестал быть звездолетом. Он
превратился в самоходную межпланетную баржу, сохранившую хороший ход, но
годную только для перелетов по инерциальным траекториям.

Горбовский сунул руки в карманы. Диксон сопел у него над ухом.

- Так-так, - сказал Горбовский. - А где Валькенштейн?

- Здесь. - Валькенштейн высунулся из недр вычислителя. Он был мрачен
и очень решителен.

- Молодец, Марк, - сказал Горбовский. - И вы молодец, Перси. Спасибо!

- Вас уже три раза спрашивал Пишта, - сказал Марк и снова скрылся в
вычислителе. - Он у грузового люка.

Горбовский пересек рубку и вышел в грузовой отсек. Ему стало жутко.
Здесь в длинном и узком помещении, слабо освещенном двумя газосветными
лампами, стояли, плотно прижавшись друг к другу, мальчики и девочки
школьники - от первоклассников до старших классов. Они стояли молча, почти
не шевелясь, только переступая с ноги на ногу, и смотрели в распахнутый
люк, где виднелось голубое небо да плоская белая крыша далекого пакгауза.
Несколько секунд Горбовский, покусывая губу, смотрел на детей.

- Первоклассников перевести в коридор, - сказал он. - Второй и третий
классы - в рубку. Сейчас же.