своей будущей спальне Еще с порога она заметила очень широкую кровать,
настоящее супружеское ложе, и поняла, что г-жа Ролан предвидела скорую
женитьбу сына и желала этого; эта материнская предусмотрительность обра-
довала г-жу Роземильи, ибо говорила о том, что ее ждут в семье Жана.
рылась круглая столовая с тремя окнами, обставленная в японском стиле.
Мать и сын отделывали эту комнату со всей фантазией, на которую были
способны: бамбуковая мебель, китайские болванчики, вазы, шелковые драпи-
ровки, затканные золотыми блестками, шторы из бисера, прозрачного, как
капли воды, веера, прибитые на стенах поверх вышивок, ширмочки, сабли,
маски, цапли из настоящих перьев, всевозможные безделушки из фарфора,
дерева, папье-маше, слоновой кости, перламутра, бронзы - это пышное уб-
ранство отдавало той аляповатой претенциозностью, которой неискусные ру-
ки и неопытный глаз наделяют все то, что требует наибольшего уменья,
вкуса и художественного такта. Тем не менее именно этой комнатой восхи-
щались больше всего. Только Пьер сделал несколько едких иронических за-
мечаний, очень обидевших его брата.
нументы. Есть никому не хотелось, гости посасывали фрукты и лениво грыз-
ли печенье. Через час г-жа Роземильи стала собираться домой.
нется, чтобы, за отсутствием служанки, осмотреть квартиру материнским
оком и убедиться, что для сына приготовлено все, что нужно.
буфет торты, сахар и ликеры и отдала ключ Жану, потом прошла в спальню,
открыла постель и проверила, налита ли в графин свежая вода и плотно ли
закрыто окно.
бя уязвленным неодобрительными замечаниями о его вкусе, а Пьера все
сильнее душила злоба оттого, что эта квартира досталась брату. Они сиде-
ли друг против друга и молча курили. Вдруг Пьер поднялся.
не на пользу.
душных людях, когда оскорбляют их чувства.
Роземильи!
ее "вдовой". Однако у тебя странная манера объявлять о своей женитьбе.
подойдя к брату, доведенный до исступления насмешками над женщиной, ко-
торую он любил и избрал себе в жены.
сяц бессильный гнев, горькая обида, долго обуздываемое возмущение, мол-
чаливое отчаянье - все это бросилось ему в голову и оглушило его, как
апоплексический удар.
слышишь, приказываю!
туманенном бешенством уме он подыскивал слово, выражение, мысль, которые
ранили бы брата в самое сердце.
большей язвительности, он продолжал:
ты начал говорить "вдова". Ты прекрасно понимал, что мне это неприятно.
му! Твоей наружности, что ли? Или твоему уму?..
ярость, когда увидел, что эта женщина предпочитает меня, а тебя и знать
не хочет.
ленной утки?..
жине"? А все, что ты говоришь в ее присутствии, чтобы порисоваться перед
нею? Да ведь ты лопнуть готов от зависти! А когда я получил наследство,
ты просто взбесился, ты возненавидел меня, ты выказываешь это мне на все
лады, ты всем отравляешь жизнь, ты только и делаешь, что изливаешь
желчь, которая тебя душит!
схватить его за горло.
ни отцу, ни матери, чтобы она не прорвалась наружу. Ты делаешь вид, что
презираешь меня, а сам завидуешь! Ты придираешься ко всем, потому что
завидуешь! А теперь, когда я стал богат, ты уж не в силах сдерживаться,
ты брызжешь ядом, ты мучаешь мать, точно это ее вина!..
овладело то состояние слепого неистового гнева, в каком человек способен
на убийство.
повод - теперь пеняй на себя. Ты знаешь, что я люблю эту женщину, и на-
рочно высмеиваешь ее предо мной, выводишь меня из себя. Так пеняй на се-
бя. Я обломаю твои змеиные зубы! Я заставлю уважать меня!
когда слывешь сыном другого.
его смысл.
сын того человека, который оставил тебе состояние. Так вот - честный че-
ловек не примет денег, позорящих его мать.
повторять такую гнусность?
зет тоска, что я по ночам не смыкаю глаз, а днем прячусь, как зверь, что
я уже сам не понимаю, что говорю и что делаю, не знаю, что со мной бу-
дет, - в потому что я невыносимо страдаю, потому что я обезумел от стыда
и горя, ибо сначала я только догадывался, а теперь знаю.
нас услышать... она слышит нас...
подозрениях, догадках, внутренней борьбе, о том, как он в конце концов
уверился, и о случае с портретом, исчезнувшим во второй раз.
горячечном бреду.
седней комнате. Он говорил так, как будто его не слушал никто, говорил,
потому что должен был говорить, потому что слишком исстрадался, слишком
долго зажимал свою рану. А она все увеличивалась, воспалялась, росла,
как опухоль, и нарыв теперь прорвался, всех обрызгав гноем. По своей
привычке Пьер шагал из угла в угол; глядя прямо перед собой, в отчаянии
ломая руки, подавляя душившие его рыдания, горько, с ненавистью упрекая
самого себя, он говорил, словно исповедуясь в своем несчастье и в нес-
частье своих близких, словно бросая свое горе в невидимое и глухое
пространство, где замирали его слова.
ной к двери, за которой, как он догадывался, их слушала мать.
она не вышла - значит, не решилась.
Прошло всего несколько мгновений, более долгих, чем часы, во время кото-
рых ум его пребывал в полном бездействии; он сознавал, что сейчас надо