столь строго охраняемое сердце закралось какое-то новое зло. А может быть,
там пробудилось старое, еще не окончательно изгнанное. Что же касается
маленькой Перл, то серьезность вскоре исчезла с ее лица.
пути домой, потом за ужином, потом ложась спать; и снова, когда сон уже,
казалось, был крепок, она раскрыла глаза, в которых мерцал лукавый огонек.
второй вопрос, который так странно сочетался с ее любопытством к алой букве.
никогда себе не позволяла. - Не приставай ко мне, не то запру тебя в темный
чулан!
на решение Гестер Прин открыть мистеру Димсдейлу, кто в действительности был
человек, проникший в его душевную жизнь. Но тщетно она несколько дней искала
встречи с ним во время обычных для него уединенных прогулок по берегу моря
или по заросшим лесом окрестным холмам. Конечно, никто не счел бы
предосудительным и чистота доброго имени священника не была бы запятнана,
если бы Гестер посетила мистера Димсдейла в его собственном кабинете, где
многие грешники и прежде исповедовались в грехах, возможно не менее тяжких,
чем тот, который был заклеймен алой буквой. Но, с одной стороны, она
страшилась тайного или явного вмешательства старого Роджера Чиллингуорса, с
другой - ее настороженное сердце преисполнялось подозрениями там, где их не
почувствовал бы никто другой; к тому же, священнику и ей нужно было дышать
полной грудью, когда они будут разговаривать вдвоем, - одним словом, по всем
этим причинам Гестер даже не думала о свидании среди меньшего простора, чем
под открытым небом.
мистера Димсдейла для прочтения молитвы, она узнала, что накануне он ушел
навестить проповедника Элиота среди его новообращенной индейской паствы.
Мистер Димсдейл должен был вернуться во второй половине следующего дня.
Поэтому на другой день Гестер заблаговременно взяла маленькую Перл, которая,
как бы ни было стеснительно ее присутствие, повсюду сопровождала мать, и
отправилась в путь. После того как путники перешли с полуострова на материк,
дорога превратилась в узкую тропинку. Она вилась все дальше, уводя в
таинственную чащу первобытного леса. Между верхушками деревьев, стоявших
черными, плотными стенами с обеих сторон, виднелись такие крошечные просветы
неба, что Гестер этот лес казался воплощением тех духовных дебрей, в которых
она так долго блуждала. День был холодный и пасмурный. Над головой плыли
светлые облака, слегка волнуемые ветром, и поэтому трепетные лучи солнца там
и сям робко играли на тропинке. Это порхающее сияние всегда показывалось в
конце какой-нибудь длинной просеки. Шаловливый солнечный луч, игривость
которого была едва приметна среди нахмуренной мрачности дня и леса,
прятался, как только приближались наши путники, и те места, где он прежде
плясал, казались еще более унылыми оттого, что мать и дочь надеялись увидеть
их яркими и веселыми.
прячется, словно пугаясь чего-то на твоей груди. Смотри! Вот он играет
вдали. Постой на месте, а я побегу и поймаю его. Я ведь только ребенок. Он
не упорхнет от меня, потому что я еще ничего не ношу на груди!
Разве буква не появится сама, когда я стану взрослой?
самом деле поймала солнечный луч; смеясь, она стояла, залитая сверкавшим
потоком света, оживленная и раскрасневшаяся от быстрого движения, Свет,
словно радуясь такой подруге, задержался на ребенке до тех пор, пока мать не
подошла так близко, что ей оставалось сделать еще лишь шаг, чтобы войти в
этот волшебный круг.
его.
светлому выражению, игравшему на лице Перл, ее мать могла бы вообразить, что
ребенок поглотил этот свет и выпустит снова лишь для того, чтобы он озарил
ее путь, когда они зайдут в еще более глухой мрак. Гестер особенно поражала
в характере дочери эта свежая, непочатая жизненная сила, эта неизменная
бодрость духа. Девочка не была заражена болезнью грусти, свойственной почти
всем нынешним детям, наследующим ее вместе с золотухой от душевных неурядиц
своих предков. Быть может, эта живость тоже была болезнью - отражением той
дикой энергии, с которой Гестер боролась со своими горестями перед рождением
Перл. Резвость Перл очаровывала, но это было какое-то сомнительное
очарование, придававшее жесткий металлический блеск характеру ребенка. Ей
недоставало того, чего иным людям недостает всю жизнь, - горя, которое,
глубоко затронув ее, тем самым смягчило бы и сделало способной к сочувствию.
Но у маленькой Перл было еще довольно времени впереди.
стояла на прежнем месте, в ярких лучах солнца. - Мы сядем немного подальше в
лесу и отдохнем.
какую-нибудь историю.
подол матери и полусерьезно, полушаловливо заглядывая ей в лицо. - Как он
бродит по этому лесу и носит с собой книгу - большую, тяжелую книгу с
железными застежками. И как этот страшный Черный человек протягивает свою
книгу и железное перо всякому, кто встречается ему на пути, и заставляет его
кровью расписаться в этой книге. А потом ставит клеймо ему на грудь. Ты
когда-нибудь встречала Черного человека, мама?
словах дочери суеверие, распространенное в то время.
больным прошлой ночью, - ответила девочка. - Она думала, что я сплю, когда
рассказывала об этом. Она сказала, что тысячи людей встречали его здесь,
расписывались в его книге и вот теперь носят клеймо на груди. Гадкая старая
миссис Хиббинс тоже встретила его. И еще старуха сказала, что твоя алая
буква, мама, - тоже клеймо Черного человека и что она загорается ярким
пламенем, когда ты в полночь ходишь к нему сюда в темный лес. Это правда,
мама? Ты ходишь к нему по ночам?
ушла?
оставить меня дома одну, можешь взять меня с собой. Я бы пошла с
удовольствием! А теперь, мама, скажи мне, есть ли на самом деле такой Черный
человек? Ты видела его когда-нибудь? Это его клеймо?
спросила мать.
мать. - Алая буква - его клеймо!
случайный прохожий. Здесь они сели на бугре из пышного мха, где столетием
раньше высилась гигантская сосна, корни и ствол которой были погружены в
мрачную тень, а верхушка поднималась высоко к небу. Место, где они
находились, представляло собой лощинку с отлогими склонами, усеянными
увядшей листвой; посередине лощины по ложу из опавших и утонувших листьев
бежал ручеек. Нависшие над ним деревья местами так низко опускали свои
огромные ветви, что преграждали течение и заставляли ручей образовывать
водовороты и темные омуты, а там, где вода бежала более стремительно,
виднелось русло из гальки и темного искрящегося песка. Следя за течением
ручья, мать и дочь еще видели на небольшом расстоянии отблески света на его
поверхности, но дальше он терялся среди переплетавшихся древесных стволов и
кустарника, а еще дальше был заслонен огромными валунами, покрытыми серым
лишайником. Все эти гигантские деревья и гранитные глыбы, казалось, хотели
скрыть от постороннего взора путь маленького ручейка. Вероятно, они боялись,
что своим неумолчным журчанием он выболтает многое из того, что старый лес
хранил в своем сердце, откуда вытекал этот родник, или отразит на гладкой
поверхности заводей его сокровенные тайны. И в самом деле, шумливый ручеек,
пробираясь вперед, не умолкая, журчал ласково, тихо, успокаивающе, но вместе
с тем меланхолично; его песенка напоминала лепет ребенка, который влачит
безрадостное детство и не умеет быть веселым в кругу омраченных печалью
людей и событий.
немного его болтовню. - Почему ты так печален? Развеселись и перестань все
время вздыхать и бормотать!
суровых картин, что не мог не рассказывать о них, а может быть, он больше
ничего и не знал. Перл была схожа с этим ручейком; поток ее жизни имел такие
же таинственные истоки и струился среди мест, осененных таким же мраком. Но,
в отличие от ручейка, Перл беззаботно резвилась и сверкала, оживляя свой
путь веселой трескотней.
мать, - так же, как он говорит со мной о моем горе! А теперь, Перл, я слышу,
как кто-то идет по тропинке и раздвигает ветви. Мне хотелось бы, чтобы ты