бессилием. Словно он не человек был, а дерево, невластное уйти с берега,
хоть и видит оно урочный, неизбежный подъем реки. Роет поток, обнажаются
корни, и не жить более дереву. Угасая, Велимудр чувствовал, что своей
вольностью могут расплатиться россичи за боевую мощь. Князь-старшины
управляли родами, не имея сил понуждения, кроме ухищрений ума и общей воли
родовичей. Изверги уходят, некем их удержать. Разве что прижмешь такого,
когда он придет просить ссуду - купу семян. Нет счастья в обиде, чинимой
извергу, только злобу потешишь. Прав воевода. Чем спокойнее были лета, тем
ближе злое лето. Некуда идти - Степь нависает. Будет не чужое ярмо - все
ярмо. Хорошо, что не жить Велимудру в те, грядущие лета.
согласились просить помощи у соседей. Не возражая общему решению, Велимудр
сказал лишь, что перестарился он, чтобы выбираться к соседям за кон своего
племени да кланяться.
Беляй, что единственно общим страхом перед Степью держится нынешний
воевода россичей. Ведь прав был Велимудр в своих подозреньях", - и этого
Всеслав не скрывал перед своей совестью. Однако же и он, Всеслав, возражая
старейшему из князей, не солгал против чести. Для себя-то ничего не нужно
Всеславу: ни почета, ни сладкой жизни, какой живет сосед, илвичский
воевода Мужило. Ничто Всеславу поклоны, ничто мягкое ложе и ласки женщины.
Воля людям нужна? Воля, чтобы сменить ее на хазарскую неволю? А все ж, не
будь страха перед Степью, сегодня же князья сделали бы Всеслава простым
слобожанином. Из десяти князей лишь трое могли дать ему помощь: побратимы
по Перуну - Дубун, Чамота и Колот. Горобой стал бы грудью, но слаб голос
отца, когда в таком деле он за сына.
против Всеслава? Колот мог захотеть сам стать воеводой. И Всеслав служил
бы ему, чтобы хоть этим послужить роду. И служил бы так, как Колот, - за
слободскую силу.
поднебесья на землю. Поминая худыми словами упрямство Морены-зимы,
князь-старшины спешили с погоста по домам. Всеслав позвал гостей в
слободу, с ним поехали Колот, Чамота и Дубун.
густой снег, оделась мраком, с воем ринулась наземь.
небесного кочевника - ветра.
поздняя вьюга ударила полной силой своих полков.
пресытясь, в дремоте отдается Осени. Робкая Осень, пугаясь первых угроз
Мор+ны-зимы, бежит к полудню и потом лишь украдкой, когда отвернется Зима,
дарит хладеющей земле свои ущербные ласки. Зима же никогда не уступит без
битвы. Так накидывается старое на молодое, спеша удушить, пока в юном теле
еще мало силы, в старом не истратилась злобная мощь.
полуверсте от слободы в укрытии пастухи спрятали от вьюг слободской табун.
Пустив коней в табун, хозяева и гости наконец-то добрались до слободы.
светильниках из обожженной глины. Огненные цветки, широкие в середине, на
концах острые как стрелы, распустились над длинными носиками.
пола зеркальцами сверкал лед. Всеслав уселся на своей широкой постели,
рядом с ним на шкурах развалились князь-старшины, молодые слобожане
собирали угощение.
скамьи и стол, была освещена. Дальше уходило несоразмерное с шириной и
высотой избы темное помещение, будто пещера. Лари из ровного теса, сбитые
в шип и сколоченные деревянными гвоздями, высокие и низкие корзины,
лубяные и берестяные короба оставляли узкие проходы. Слабый свет не
проникал в них, и норы в слободском богатстве казались бесконечными. Под
крышей, толстая матица которой была утыкана гвоздями, висели тюки запасной
одежды, связка клинков для прямых мечей и кривых сабель, пуки стрел,
круглые и длинные щиты.
бобром. Голова с длинной прядью на темени была давно не брита, отросшие
пальца на три волосы, примятые шапкой, казались светло-русым мхом. С
плечей сам сполз мягкий плащ из козьего меха. Рубаха узловатой тканины,
толстая, грубая, была слабо завязана у ворота шнурком. В разрезе виднелась
грудь, молочно-белая по сравнению с темной шеей и коричневато-красным
лицом.
опустили углы рта, кривили губы, сводили брови в глубокой складке.
Исполненное желание вызывало новую жажду. Слишком много застылого покоя
привычно жило в делах россичей.
стреле. Прошлое не утешает даже старика... Недовольство разъедало душу
Всеслава, точило червем, давило, как камень, попавший в сапог. Он прошел
пору страстных увлечений воинским делом. Мальчиком он завидовал взрослым,
умению рук, силе тела. Потом он преклонялся перед решимостью суровых
мужчин, их знанием тайн жизни. Взрослые, образцом которых служил для
Всеслава отец, были всеведущими, всемогущими. Он подражал настойчиво,
упрямо, учась беспощадно требовать от себя. Руки Всеслава носили следы
ожогов каленым железом - он в одиночестве испытывал свою волю.
совершенный, чем Горобой. Не было испытаний, которых Всеслав не искал бы.
У него едва пробивалась борода, а он уже мог заставить коня лечь от муки,
причиненной сжатием колен всадника. Только в самые сильные холода молодой
слобожанин накидывал меховой плащ. Плавать он мог весь день, не нуждаясь в
отдыхе, и спускался вниз по Роси на тридцать верст. В уменье владеть
луком, мечом и копьем Всеслав быстро сравнялся с сильнейшими слобожанами.
зная отказа, и научился угадывать мысли других, ломать незаметно
сопротивление чужого ума, чужих желаний.
согласился холодно, по обязанности перед родом.
соперников, решение князь-старшин по завещанию Всеслава Старого было
принято всеми, как нечто столь же очевидное, как свет дня. И жизнь
Всеслава остановилась, нечего было желать.
мудростью и могуществом. Он наблюдал неразумие проступков, случайность
решений, упорство в ошибке, непоследовательность желаний, слабость. Почти
все, кого знал Всеслав, были для него переросшими детьми. Хуже, чем дети:
от взрослых нечего было ждать. Их нужно вести, ими нужно управлять.
поначалу мы возьмем да приманим илвичских парней, а потом раскинем умом,
как взять дань. Поначалу - помалу... Помалу, да быть бы началу, с чего бы
нога ни начинала, да лишь бы ступала, на месте не стояла, шагала да
шагала, землицу попирала. Все ведь дело в начале... Они невод как начнут
чалить да чалить, ну и быть сому у причала, а потом опять бы начать
сначала, много можно началить. Хе-хе, вот и эге...
простую, да с непростой хитринкой речь. Замысел Всеслава был виден Колоту
- прямая речь не скажет яснее, чем речь с затейливой поговоркой. Колот
глядит дальше других.
стол для угощения. Молодые слобожане несли копченый окорок вепря, липовую
долбленку со сладким медом, другую - со ставленым, вязки вяленной на
солнце и копченной в холодном дыму рыбины, пшеничные лепешки, печенные в
золе, похожие на плоские речные камни.
хмелем, доспел в самую меру. Мутноватый, с частичками вощины и хлопьями
закваски, пьяный напиток пахнул, как дыня, от собственной зрелости,
лопнувшая под солнцем, - и сладко и остро. По кругу пошел ковш с ручкой,
сделанный под лебединую голову. Всеслав длинным ножом пластал двухпудовый
окорок. Вепрятина выдерживалась в рассоле вместе с гадючьим луком,
полынью, донником, смородинным листом, коптилась в дыму ольховых, ореховых
веток и дубового прелого листа, вялилась на солнце и была остра вкусом,
сочна и мягка на зуб, как вареная дичина. Спинки стерлядей и севрюжек
просвечивали на огонь. Лепешки, заделанные на молоке, масле и меду,
плотные и тяжелые, обманывали - весом будто камень, а кусни - и
рассыпается во рту.
стоит, тускнеют языки светильников.
нет их. Меховое ложе устроили и Колоту. Уходя из воеводской избы, молодые
слобожане распахнули дверь. Ударило вьюжным ветром, светильники мигнули, и
огоньки отлетели во мглу.
силушку-силу. Старики наши, дубовы головы, не понимают, никто не понимает.
Велимудр было понял, но стар, - вдруг опроверг себя Колот и добавил: -
Беляй понимает, да Степи боится...