несмотря на мое положение, я тотчас же сказал себе: это мой долг; я должен
все, все высказать отцу, и стал говорить, и высказал, и он меня выслушал.
Наташа.
это ты. То есть я прямо этого еще до сих пор не высказал, но я его
приготовил к этому, а завтра скажу; так уж я решил. Сначала я стал говорить
о том, что жениться на деньгах стыдно и неблагородно и что нам считать себя
какими-то аристократами - просто глупо (я ведь с ним совершенно откровенно,
как брат с братом). Потом объяснил ему тут же, что я tiers etat и что tiers
etat c'est l'essentiel;5 что я горжусь тем, что похож на всех, и не хочу ни
от кого отличаться... Я говорил горячо, увлекательно. Я сам себе удивлялся.
Я доказал ему наконец и с его точки зрения... я прямо сказал: какие мы
князья? Только по роду; а в сущности что в нас княжеского? Особенного
богатства, во-первых, нет, а богатство - главное. Нынче самый главный князь
- Ротшильд. Во-вторых, в настоящем-то большом свете об нас уж давно не
слыхивали. Последний был дядя, Семен Валковский, да тот только в Москве был
известен, да и то тем, что последние триста душ прожил, и если б отец не
нажил сам денег, то его внуки, может быть, сами бы землю пахали, как и есть
такие князья. Так нечего и нам заноситься. Одним словом, я все высказал,
что у меня накипело, - все, горячо и откровенно, даже еще прибавил кой-что.
Он даже и не возражал, а просто начал меня упрекать, что я бросил дом графа
Наинского, а потом сказал, что надо подмазаться к княгине К., моей крестной
матери, и что если княгиня К. меня хорошо примет, так, значит, и везде
примут и карьера сделана, и пошел, и пошел расписывать! Это все намеки на
то, что я, как сошелся с тобой, Наташа, то всех их бросил; что это, стало
быть, твое влияние. Но прямо он до сих пор не говорил про тебя, даже,
видимо, избегает. Мы оба хитрим, выжидаем, ловим друг друга, и будь
уверена, что и на нашей улице будет праздник.
----
какой ты болтун, Алеша...
не болтун, я дело говорю: он даже и не решал, а только на все мои
рассуждения улыбался, но такой улыбкой, как будто ему жалко меня. Я ведь
понимаю, что это унизительно, да я не стыжусь. Я, говорит, совершенно с
тобой согласен, а вот поедем-ка к графу Наинскому, да смотри, там этого
ничего не говори. Я-то тебя понимаю, да они-то тебя не поймут. Кажется, и
его самого они все не совсем хорошо принимают; за что-то сердятся. Вообще в
свете отца теперь что-то не любят! Граф сначала принимал меня чрезвычайно
величаво, совсем свысока, даже совсем как будто забыл, что я вырос в его
доме, припоминать начал, ей-богу! Он просто сердится на меня за
неблагодарность, а, право, тут не было никакой от меня неблагодарности; в
его доме ужасно скучно - ну, я и не ездил. Он и отца принял ужасно
небрежно; так небрежно, так небрежно, что я даже не понимаю, как он туда
ездит. Все это меня возмутило. Бедный отец должен перед ним чуть не спину
гнуть; я понимаю, что все это для меня, да мне-то ничего не нужно. Я было
хотел потом высказать отцу все мои чувства да удержался. Да и зачем!
Убеждений его я не переменю, а только его раздосадую; а ему и без того
тяжело. Ну, думаю, пущусь на хитрости, перехитрю их всех, заставлю графа
уважать себя - и что ж? Тотчас же всего достиг, в какой-нибудь один день
все переменилось! Граф Наинский не знает теперь, куда меня посадить. И все
это я сделал, один я, через свою собственную хитрость, так что отец только
руки расставил!..
нетерпеливая Наташа. - Я думала, ты что-нибудь про наше расскажешь, а тебе
только хочется рассказать, как ты там отличился у графа Наинского. Какое
мне дело до твоего графа!
главное дело. Вот ты увидишь сама; все под конец объяснится. Только дайте
мне рассказать... А наконец (почему же не сказать откровенно!), вот что,
Наташа, да и вы тоже, Иван Петрович, я, может быть, действительно иногда
очень, очень нерассудителен; ну, да, положим даже (ведь иногда и это
бывало), просто глуп. Но тут, уверяю вас, я выказал много хитрости... ах...
и, наконец, даже ума; так что я думал, вы сами будете рады, что я не всегда
же... неумен.
бывало, она дулась на меня, не высказывая на словах, если я, не слишком
церемонясь, доказывал Алеше, что он сделал какую-нибудь глупость; это было
больное место в ее сердце. Она не могла снести унижения Алеши и, вероятно,
тем более, что про себя сознавалась в его ограниченности. Но своего мнения
отнюдь ему не высказывала и боялась этого, чтоб не оскорбить его самолюбия.
Он же в этих случаях был как-то особенно проницателен и всегда угадывал ее
тайные чувства. Наташа это видела и очень печалилась, тотчас же льстила
ему, ласкала его. Вот почему теперь слова его больно отозвались в ее
сердце...
прибавила она, - с чего ты себя унижаешь?
графа отец даже разозлился на меня. Думаю, постой! Мы тогда ехали к
княгине; я давно уже слышал, что она от старости почти из ума выжила и
вдобавок глухая, и ужасно любит собачонок. У ней целая стая, и она души в
них не слышит. Несмотря на все это, она с огромным влиянием в свете, так
что даже граф Наинский, le superbe6, у ней antichambre7 делает. Вот я
дорогою и основал план всех дальнейших действий, и как вы думаете, на чем
основал? На том, что меня все собаки любят, ей-богу! Я это заметил. Или во
мне магнетизм какой-нибудь сидит, или потому, что я сам очень люблю всех
животных, уж не знаю, только любят собаки, да и только! Кстати о
магнетизме, я тебе еще не рассказывал, Наташа, мы на днях духов вызывали, я
был у одного вызывателя; это ужасно любопытно, Иван Петрович, даже поразило
меня. Я Юлия Цезаря вызывал.
----
смысле: угодничает.
заливаясь смехом. - Этого недоставало!
вызвать Юлия Цезаря? Что ему сделается? Вот смеется!
тебе сказал Юлий Цезарь?
по бумаге и писал. Это, говорят, Юлий Цезарь пишет. Я этому не верю.
смеяться!
с того, что стал куртизанить с Мими. Эта Мими - старая, гадкая, самая
мерзкая собачонка, к тому же упрямая и кусака. Княгиня без ума от нее, не
надышит; она, кажется, ей ровесница. Я начал с того, что стал Мими
конфетами прикармливать и в какие-нибудь десять минут выучил подавать
лапку, чему во всю жизнь не могли ее выучить. Княгиня пришла просто в
восторг; чуть не плачет от радости: "Мими! Мими! Мими лапку дает!" Приехал
кто-то: "Мими лапку дает! Вот выучил крестник!" Граф Наинский вошел: "Мими
лапку дает!" На меня смотрит чуть не со слезами умиления. Предобрейшая
старушка; даже жалко ее. Я не промах, тут опять ей польстил: у ней на
табакерке ее собственный портрет, когда еще она невестой была, лет
шестьдесят назад. Вот и урони она табакерку, я подымаю да и говорю, точно
не знаю: Quelle charmante peinture!8 Это идеальная красота! Ну, тут она уж
совсем растаяла; со мной и о том и о сем, и где я учился, и у кого бываю, и
какие у меня славные волосы, и пошла, и пошла. Я тоже: рассмешил ее,
историю скандалезную ей рассказал. Она это любит; только пальцем мне
погрозила, а впрочем, очень смеялась. Отпускает меня - целует и крестит,
требует, чтоб каждый день я приезжал ее развлекать. Граф мне руку жмет,
глаза у него стали масленые; а отец, хоть он и добрейший, и честнейший, и
благороднейший человек, но верьте или не верьте, а чуть не плакал от
радости, когда мы вдвоем домой приехали; обнимал меня, в откровенности
пустился, в какие-то таинственные откровенности, насчет карьеры, связей,
денег, браков, так что я многого и не понял. Тут-то он и денег мне дал. Это
Сертаков Виталий
Прозоров Александр
Зыков Виталий
Жюль Верн
Шилова Юлия
Шилова Юлия