верхнего края оконницы, но всякий раз их сбивает одним махом
злостный столб, и приходится им опять подниматься с самого
низа.
замедлить ход, чтобы величаво влачиться через большой немецкий
город, где он чуть не задевал фронтонов домов, я испытывал
двоякое наслаждение, которое тупик конечного вокзала мне
доставить не мог. Я видел, как целый город, со своими
игрушечными трамваями, зелеными липами на круглых земляных
подставках и кирпичными стенами с лупящимися старыми рекламами
мебельщиков и перевозчиков, вплывает к нам в купе, поднимается
в простеночных зеркалах и до краев наполняет коридорные окна.
Это соприкосновение между экспрессом и городом еще давало мне
повод вообразить себя вон тем пешеходом и за него пьянеть от
вида длинных карих романтических вагонов, с черными
промежуточными гармониками и огненными на низком солнце
металлическими буквами ("Compagnie Internationale..."),
неторопливо переходящих через будничную улицу и постепенно
заворачивающих, со вспышкой всех окон, за последний ряд домов.
За длинной чередой качких, узких голубых коридоров,
уклоняющихся от ног, нарядные столбики в широкооконном
вагоне-ресторане, с белыми конусами сложенных салфеток и
аквамариновыми бутылками минеральной воды, сначала
представлялись прохладным и стойким убежищем, где все
прельщало--и пропеллер вентилятора на потолке, и деревянные
болванки швейцарского шоколада в лиловых обертках у приборов, и
даже запах и зыбь глазчатого бульона в толстогубых чашках; но
по мере того как дело подходило к роковому последнему блюду,
все назойливее становилось ощущение, что прозрачный вагон со
всем содержимым, включая потных, кренящихся
эквилибристов-лакеев (как ужасно напирал один на стол,
пропуская сзади другого!), неряшливо и неосторожно вправлен в
ландшафт, причем этот ландшафт находится сам в сложном
многообразном движении,--дневная луна бойко едет рядом, вровень
с тарелкой, плавным веером раскрываются луга вдалеке, ближние
же деревья несутся навстречу на невидимых качелях и вдруг
совершенно другим аллюром ускакивают, превращаясь в зеленых
кенгуру, между тем как параллельная колея сливается с другой, а
затем с нашей, и за ней насыпь с мигающей травой томительно
поднимается, поднимается,--пока вся эта мешанина скоростей не
заставляла молодого наблюдателя вернуть только что поглощенный
им омлет с горячим вареньем.
"Compagnie Internationale des Wagons-Lits et des Grands Express
Europйens" ("Международное Общество спальных вагонов и
европейских акспрессов дальнего следования" (франц.)). С
моей постели под койкой брата (спал ли он? был ли он там
вообще?) я наблюдал в полумраке отделения, как опасливо шли и
никуда не доходили предметы, части предметов, тени, части
теней. Деревянное что-то потрескивало и скрипело. У двери в
уборную покачивалась на крюке одежда или тень одежды, и в такт
ей моталась кисть синего двустворчатого колпака, снизу
закрывавшего потолочную лампу, которая бодрствовала за лазурью
материи. Эти пошатывания и переборы, эти нерешительные подступы
и втягивания было трудно совместить в воображении с диким
полетом ночи вовне, которая -- я знал -- мчалась там стремглав,
в длинных искрах.
сознание по привычному кругу, видя себя, скажем, водителем
поезда, а тут и вправду мчало меня. Реалия, замыкаясь дремотой,
блаженно обтекала сознание по мере того, как я все так хорошо
устраивал,-- и беззаботные пассажиры (забота была моя, забота
меня дурманила) гордились властителем-машинистом, покуривали,
обменивались знающими улыбками, ложились, дремали; а поездная
прислуга (которую мне, собственно, некуда было деть) после них
пировала в вагоне-ресторане; сам же я, в гоночных очках и весь
в масле и саже, высовывался из паровозной будки, стараясь
высмотреть сквозь ветер рубиновую точку в черной дали. Но
затем, уже во сне, я видел совсем-совсем другое -- цветной
стеклянный шарик, закатившийся под рояль, или игрушечный
паровозик, упавший набок и все продолжавший работать бодро
жужжащими колесами.
замедлялся. Тихо шагали мимо огни; проходя, каждый из них
заглядывал в ту же щелку, и световой циркуль медленно мерил
мрак купе. Поезд останавливался с протяжным вздохом
вестингаузовских тормозов. Сверху вдруг падало что-нибудь
(например, братние очки). Необыкновенно интересно было
подползти к изножию койки -- в сопровождении вывороченного
одеяла,--дабы осторожно отцепить шторку с нижней кнопки и
откатить ее вверх до половины (дальше не пускал край верхней
койки). За стеклом был сказочный мир,-- сказочный потому, что я
его подглядывал нечаянно и беззаконно, без малейшей возможности
принять в нем участие. Как сателлиты огромной планеты, бледные
ночные бабочки вращались вокруг газового фонаря. Разъединенная
на части газета ехала, погоняемая толчками ветра, по вылощенной
скамье. Где-то в вагоне слышались глухие голоса, уютное
покашливанье. Ничего особенно замечательного не было в
случайной части безымянной станции, невинно обнажившейся передо
мной и стынувшей, как мои ноги, но почему-то я не мог
оторваться от нее, покуда она сама не уезжала--Боже мой, как
гладко снимался с места мой волшебный Норд-Экспресс.
кафе-о-ле с отвратительными пенками как-то шло виду в окне,
мокрым полям, искалеченным ивам по радиусу канавы, шеренге
тополей, перечеркнутых полосой тумана. Поезд приходил в Париж в
четыре пополудни, и, даже если мы там только ночевали, я всегда
успевал купить что-нибудь, например маленькую медную Эйфелеву
башню, грубовато покрытую серебряной хряской,--прежде, чем
сесть в полдень на Сю-Экспресс, который, по пути в Мадрид,
доставлял нас к десяти вечера в Биарриц, в нескольких
километрах от испанской границы.
Пыльные кусты ежевики и плевелистые terrains а vendre (Участки
для продажи (франц.)), полные прелестных геометрид,
окаймляли белую дорогу, ведущую к нашей вилле. Карлтон тогда
еще только строился, и суждено было пройти тридцати шести годам
до того, как генерал Мак Кроскей займет королевские апартаменты
в Отель дю Пале, построенном на месте того дворца, где в
шестидесятых годах невероятно изгибчивый медиум Daniel Ноте был
пойман, говорят, на том, что босой ступней ("ладонью"
вызванного духа) гладил императрицу Евгению по доверчивой щеке.
На каменном променаде у казино видавшая виды пожилая цветочница
с лиловатыми бровями ловко продевала в петлицу какому-нибудь
потентату в штатском тугую дулю гвоздики -- он скашивал взгляд
на ее жеманные пальцы, и слева у него вспухала складка
подбрюдка. Вдоль променада, по задней линии пляжа, глядящего в
блеск моря, парусиновые стулья заняты были родителями детей,
играющих впереди на песке. Делегату-читателю нетрудно будет
высмотреть среди них и меня: стою на голых коленях и стараюсь
при помощи увеличительного стекла поджечь найденную в песке
гребенку. Щегольские белые штаны мужчин показались бы сегодня
комически ссевшимися в стирке; дамы же в летний сезон того года
носили бланжезые или гри-перлевые легкие манто с шелковыми
отворотами, широкополые шляпы с большими тульями, густые
вышитые белые вуали,-- и на всем были кружевные оборки -- на
блузках, рукавах, парасолях. От морского ветра губы становились
солеными: пляж трепетал как цветник, и безумно быстро через
него проносилась залетная бабочка, оранжевая с черной каймой.
Проходили продавцы разной соблазнительной дряни--орешков чуть
слаще моря, витых, золотых леденцов, засахаренных фиалок,
нежно-зеленого мороженого и громадных ломких, вогнутых вафель,
содержавшихся в красном жестяном бочонке: старый вафельщик с
этой тяжелой штукой на согнутой спине быстро шагал по глубокому
мучнистому песку, а когда его подзывали, он, рванув ее за
ремень, сваливал с плеча на песок и ставил стойком свою красную
посудину, затем стирал пот с лица и, получив один су, пальцем
приводил в трескучее движение стрелку лотерейного счастья,
вращающуюся по циферблату на крышке бочонка: фортуне полагалось
определять размер порции, и чем больше выходил кусок
вафли, тем мне жальче бывало торговца.
Профессиональные беньеры, дюжие баски в черных купальных
костюмах, помогали дамам и детям преодолевать страх и прибой.
Беньер ставил клиента спиной к накатывающей волне и держал его
за ручку, пока вращающаяся громада, зеленея и пенясь, бурно
Нортон Андрэ
Корнев Павел
Бажанов Олег
Суворов Виктор
Володихин Дмитрий
Белов Вольф