слова шуткой. Внешне оставшись спокоен, Ван-Конет молчал и вдруг, страшно
побледнев, хватил кулаком о стол с такой силой, что чашки слетели с блюдцев.
черту? И вы - вы, Сногден, грабите меня?! Как это понять? Я знаю, что вы не
брезгуете подачками, я знаю о вас больше, чем кто-нибудь. Но я не знал, что
вы так злобно воспользуетесь моим несчастьем.
видимостью риска, но при успокоительном сознании безопасности. - Я корыстен,
вернее, я - человек дела. Ваш чек не вдохновляет меня. Прощайте. Я не считаю
эту ссору окончательной, и завтра, если будет еще не поздно, вы сможете
возобновить наши переговоры, когда десять тысяч покажутся вам не так
значительны, чтобы из-за них стоило лишиться остального.
направляется к двери, и проклиная свою вспыльчивость. - Не уходите, а
выслушайте. Я согласен.
стулу, как покинул его, и опускаясь с видом изнеможения. - Боже мой! За те
пять лет, что я вас знаю, Георг, - начиная вашим проигрышем Кольберу, когда
понадобилось перетряхнуть мошну всех ростовщиков и я, как собака, носился из
Гертона в Сан-Фуэго, из Сан-Фуэго в Покет и опять в Гертон, - с тех дней до
сегодняшнего утра я был уверен, что в вас есть признательность заговорщика,
обязанного своему собрату по обстоятельствам той жизни, которую вы вели
главным образом благодаря мне. Я уже не говорю о случае с несовершеннолетней
Матильдой из дамского оркестра, когда вам угрожал суд. Я не говорю о моих
хлопотах перед вашим отцом, о деньгах для мнимого отступного Смиту, якобы
грозившему протестовать поддельный вексель, которого не было. Не говорю я и
о спекуляциях, принесших, опять-таки благодаря мне, вашей милости двенадцать
тысяч за контрабанду. Не говорю я также о множестве случаев моей помощи вам,
попадавшему в грязные истории с женщинами и газетчиками. Я не говорю о
Лауре, которую буквально выцарапал для вас из алькова Вагрена. Но я говорю о
чести.. Нет, дайте мне сказать все. Да, Ван-Конет, у людей нашего закала
есть честь, и честь эта носит имя: "взаимность". Лишь чувство чести
заставляет меня напоминать вам о ней. Теперь, когда я мог бы воспитать
своего мальчика порядочным человеком, не знающим тех чадных огней греха, в
каких сжег свою жизнь его приемный отец, вы ударом кулака по столу
заявляете, что я грабитель и негодяй. Я был бы смешон и жалок, если бы я был
бескорыстен, так как это означало бы мою беспомощность спасти вас. Для
такого дела нужен человек, подобный мне, не стесняющийся в средствах. Кроме
того, я ваш друг, и согласитесь, что корыстный друг лучше бескорыстного
врага. Однако вам пора отрезвиться и ехать. Пишите вексель.
сумму, он из прихоти купил у какой-то уличной нищенки грудного младенца и
нанял ему кормилицу. Впоследствии он привязался к мальчику и очень заботился
о нем.
сущности, не оставалось ничего иного, как подчиниться уверенности и опыту
Сногде-на. - Есть ли у вас бланк?
и, когда слуга принес чернила, стал искоса наблюдать, что пишет Ван-Конет.
успокаивающего ребенка, - уж вы поверьте мне. Крупная сумма воспламеняет
способности и усиливает изобретательность.
же касается моих действий, они так неоригинальны, что вы впадете в сомнения,
тогда как я отлично знаю себя и абсолютно убежден в успехе.
спасуете.
Сногден. - Отправляйтесь и ждите у Хуарец. Я извещу вас.
противоположные стороны. Сногден так и не сказал, что хочет предпринять, а
Ван-Конет поехал брать ванну и собираться к своей невесте.
Педро Хуареца, разбогатевшего продажей земельных участков. Владелец табачных
плантаций и сигаретных фабрик, депутат административного совета, человек,
вышедший из низов, Хуарец стал очень богат лишь к старости. Его жена была
дочерью скотопромышленника. Десятилетнюю Консуэло родители отправили в
Испанию, к родственникам матери. Там она окончила пансион и вернулась
семнадцатилетней девушкой. Таким образом, легкомысленные нравы гертонцев не
влияли на Консуэло. Она приехала незадолго до годового праздника моряков,
который устраивался в Гертоне 9 июня в память корабля "Минерва", явившегося
на Гертонский рейд 9 июня 1803 года. Танцуя, Консуэло познакомилась с
Ван-Конетом и вскоре стала его любить, несмотря на репутацию этого человека,
которой, как ни странно, она верила, спокойно доказывая себе и не желавшему
этого брака расстроенному отцу, что ее муж станет другим, так как любит ее.
На взгляд Консуэло, ничего не знавшей о жизни, сильная любовь могла
преобразить даже отъявленного бандита. Немного она ошибалась в этом, и разве
лишь потому, что такая любовь действует только на сильных и отважных людей.
что она первая призналась Ван-Конету в своей любви к нему и так трогательно,
как это способно выразить только неопытное существо. Всякий избранник
Консуэло на месте Ван-Конета, чувствуя себя наполовину прощенным, крепко
задумался бы, прежде чем взять важное обязательство охранять жизнь и судьбу
девушки, дарящей сердце так легко, как протягивают цветок. Ван-Конет
притворился влюбленным ради богатого приданого, несколько недоумевая, при
всех успехах своих среди женщин, как это жертва сама выбежала под его
выстрел, когда он только еще изучал след. Его отец жаждал приданого больше,
чем сын. Август Ван-Конет так погряз в долгах и растратах, что его
служебное, а также материальное банкротство было лишь вопросом времени.
успешно скрывая свои похождения. Приближался день брака, а сегодня Ван-Конет
должен был приехать к невесте для разговора, который девушка считала весьма
важным. Она хотела искренне, сердечно сказать ему о своей любви, чтобы затем
взять с него обещание быть ей верным и настоящим другом. Это было
естественное волнение девушки, смутно чувствующей всю важность своего шага и
стремящейся к немедленному порыву всех лучших чувств как в себе, так и в
избраннике, чтобы забежать сердцем в тайну близости многих лет, которые еще
впереди.
до бракосочетания Консуэло с матерью переехали в городской дом, стоявший на
возвышении за узкой Карантинной улицей, неподалеку от сквера и церкви св.
Маврикия. Одноэтажный дом Хуареца представлял группу из трех белых кубов
различной высоты, с плоскими крышами и каменной площадкой лицевого фасада,
на которую поднимались по ступеням. Площадка эта была обнесена чугунной
решеткой. Отсюда виднелась часть крыш Карантинной и других улиц, прилегающих
к ней, до отдаленных семиэтажных громад новейшей постройки. Восточная часть
дома имела две террасы, расположенные рядом, одна выше другой. Внутренний
двор, с балконами, фонтаном и пальмами среди клумб, был любимым
местопребыванием Консуэло. Там она читала и размышляла, и туда горчичная
мулатка провела Ван-Конета, приехавшего с опозданием на четверть часа, так
как, расставшись со Сногденом, он занялся приведением в равновесие своих
нервов, ради чего долго сидел в ванне и выпил мятный коктейль.
потому следует лишь взглянуть на нее так близко, как часто имел эту
возможность Ван-Конет. При всем богатстве своем девушка любила простоту, чем
сильно раздражала жениха, желавшего, чтобы финансовое могущество семьи,
лестное для него, отражалось каждой складкой платьев его невесты. Для этого
свидания Консуэло выбрала белую блузку с отложным воротником и яркую, как
пион, юбку; на ее маленьких ногах были черные туфли и белые чулки. Тонкая
золотая цепочка, украшенная крупной жемчужиной, обнимала смуглую шею девушки
двойным рядом, в черных волосах стоял черепаховый гребень. Ни колец, ни
серег Консуэло не носила. Кисти ее рук по сравнению с маленькими ногами
казались рукой мальчика, но как в пожатии, так и на взгляд производили
впечатление доброты и женственности. В общем, это была хорошенькая девушка с
приветливым лицом, ясными черными глазами, иногда очень серьезными, и с
очаровательными ресницами - легкая фигурой, небольшого роста, хотя
подвижность, стройность и девически тонкие от плеча руки делали Консуэло
выше, чем в действительности она была, достигая лишь подбородка Ван-Конета.
Ее голос, звуча одновременно с дыханием, имел легкий грудной тембр и был так
приятен, что даже незначительные слова звучали в произношении Консуэло
скрытым чувством, направленным, может быть, к другим, более важным предметам
сознания, но свойственным ее тону, как дыхание - ее речи.
худощавой женщиной, отчасти напоминающей дочь, в темном шелковом платье,
отделанном стеклярусом, Ван-Конет уделил несколько минут будущей теще,
притворяясь, что ничего не интересует его, кроме невесты. Хотя у Винсенты
Хуарец были живые, проницательные глаза, некогда снившиеся многим мужчинам,
но, поддакивая мужу и вздыхая вместе с ним, тайно она была на стороне
Ван-Конета. Олицетворение элегантного порока, склонившегося перед сильным и
свежим чувством, умиляло ее романтическую натуру. Кроме того, дочери
Суворов Виктор
Быков Василий
Шилова Юлия
Володихин Дмитрий
Белов Вольф
Сапковский Анджей