прошло все-таки довольно много времени, пока мы их обвенчали. Почему прошло
много времени? Потому что она, Бейлка то есть, не хотела за него выходить,
как человек помирать не хочет. Чем больше этот Педоцур приставал к ней с
подарками, с золотыми часиками да с брильянтовыми колечками, тем противнее
он ей становился. Мне, знаете ли, пальца в рот не клади. Я отлично видел это
по ее лицу, видел и слезы, которые она тайком проливала. Подумал я однажды и
говорю ей эдак между прочим:
как и мне...
уткнулась головой в подушку, то спрятала от меня слезы? Думаешь, отец твой
мальчик или мозги у него высохли и он не понимает, что ты это ради старика
отца делаешь? Ты отцу покойную старость обеспечить хочешь, чтобы ему было,
где голову приклонить, чтобы ему, упаси бог, побираться не пришлось? Если ты
так думаешь, то ты, -- говорю, -- очень глупа, голубушка! Есть у нас великий
бог, а Тевье не приживальщик, чтобы жить на чужих хлебах из милости. А
деньги -- чепуха, как в писании сказано. Возьми, к примеру, твою сестру
Годл. Как она бедствует! А посмотри-ка, что она пишет бог весть из каких
далеких краев и как она счастлива там, где-то на краю света, со своим
беднягой Перчиком!..
время, когда мир ходуном ходил, чуть было не перевернулся. Тогда думали обо
всем мире, а о себе забывали. А сейчас, когда мир спокойно на месте стоит,
каждый думает о себе, а о мире забыли...
разумеет.
--принцесса! Я глядел на нее, любовался и думал: "Вот это Бейлка, дочь
Тевье? Где она научилась так стоять, так ходить, так держать голову, так
одеваться, чтобы все на ней было как вылитое?" Однако долго любоваться мне
не дали, потому что в тот же день, после венца, часов около шести вечера
молодожены поднялись и курьерским поездом умчались, -- шут их знает куда, в
какую-то "Наталию"1 на воды, как принято у богачей, а вернулись уже зимой и
тут же прислали за мной, чтобы я во что бы то ни стало немедленно приехал в
Егупец. Я подумал: это неспроста. В чем дело? Если бы им просто хотелось,
чтобы я приехал, они бы так и наказали: приезжай, мол, и дело с концом. К
чему же еще "во что бы то ни стало" и "немедленно"? Значит, здесь что-то
кроется! Спрашивается, что же это может быть? И полезли в голову всякие
мысли и предположения -- и хорошие и дурные. Может быть, молодожены уже
успели рассориться, как две кошки, и дело идет к разводу? Но тут же я
возражаю себе: "Ты глуп, Тевье! Почему ты должен все истолковывать к
худшему? Откуда ты знаешь, для чего тебя зовут? Может быть, они соскучились
и хотят тебя видеть? А может быть, Бейлке вообще захотелось, чтобы отец был
возле нее? А вдруг этот Педоцур решил принять тебя на службу, взять к себе в
дело и сделать своим управляющим? Так или иначе, -- ехать надо". И вот
сажусь -- "и направился в Харран" -- и еду в Егупец. В дороге разыгралась у
меня фантазия, и представляется мне, что я оставил деревню, продал корову,
конягу с тележкой, со всем барахлом и переехал на жительство в город.
Сделался у моего Педоцура сначала доверенным лицом, потом кассиром, а дальше
стал управлять всеми его подрядами и, наконец, вошел в дело полноправным
компаньоном, -- все у нас пополам, и я, как и он, разъезжаю на паре огненных
коней -- один буланый, другой гнедой, -- и сам себе удивляюсь: "Что сие и к
чему сие?" -- куда мне, такому маленькому человеку, вести такие крупные
дела? На что мне весь этот тарарам, весь этот базар и вечная суета? К чему
мне, как скажете вы, "восседать с вельможами", толкаться среди миллионщиков?
Оставьте меня, мне хочется покойной старости, хочется иной раз в священную
книгу заглянуть, главу из псалмов прочитать, -- ведь надо же и о душе
когда-нибудь подумать, не так ли? Как царь Соломон говорит: человек --что
скотина: забывает, что сколько бы он ни жил, а смерти не миновать...
прямо к Педоцуру. Хвастать перед вами, рассказывать "о величии его и
богатствах его" -- то есть о его квартире и обстановке, -- я просто не в
состоянии. Я никогда в жизни не удостоивался чести быть в доме у Бродского,
но насколько я могу себе представить, лучше и краше, чем у Педоцура, быть не
может! Судите, что это за палаты царские, хотя бы по тому, что сторож,
который стоит у дверей, верзила с серебряными пуговицами, ни за что меня
пускать не хотел, хоть ты ему кол на голове теши! В чем дело? Двери
стеклянные, я вижу, как он стоит, этот верзила, пропади он пропадом, и
чистит платье. Я ему киваю, руками размахиваю, знаками показываю, чтобы он
пустил меня, потому что жена хозяина мне родной дочерью приходится... Но он,
дурья голова, знаков не понимает, и тоже руками показывает, чтобы я убрался
ко всем чертям! Вот ведь горе какое! К родной дочери рука требуется! "Горе
тебе и седой твоей голове, Тевье, до чего ты дожил!" -- думаю я и гляжу
сквозь стеклянную дверь. Вижу, вертится там какая-то девица. "Наверное,
горничная", -- думаю, потому что глаза у нее вороватые. У всех горничных
такие глаза. Я, знаете, вхож в богатые дома и со всеми горничными знаком.
Кивнул я ей. "Отвори, мол, кошечка!" Та отворила двери и спрашивает,
представьте себе, по-еврейски:
скажи мадам Педоцур, что к ней гocть приехал, отец ее, Тевье, в гости к ней
пожаловал и вот уже сколько времени на улице стоит, как нищий у дверей,
потому что он, видишь ли, не удостоился чести снискать любовь и благоволение
вон того идола с серебряными пуговицами, провались он сквозь землю за один
твой ноготок!
расхохоталась, захлопнула у меня перед самым носом двери, побежала наверх,
потом сбежала вниз, впустила и привела меня в такой дворец, какой и отцам
отцов моих не снился. Шелк и бархат, золото и хрусталь, идете и шагов своих
не слышите, потому что ступаете грешными своими ногами по дорогим коврам,
мягким, как снег. А часов, часов! На стенах часы, на столах часы,
бесконечное количество часов. "Господи благодетель, много ли у тебя таких на
свете? К чему человеку столько часов?" -- думаю я и, заложив руки за спину,
иду дальше. Смотрю, несколько Тевье сразу двигаются мне навстречу со всех
сторон, один сюда, другой туда, один ко мне, другой от меня... Тьфу ты,
пропасть! Со всех сторон зеркала!.. Только такой гусь, как этот подрядчик,
может позволить себе столько часов и столько зеркал!.. И приходит мне на
память Педоцур, толстенький, кругленький, с лысиной во всю голову, говорит
громко и смеется мелко, дробненьким смешком... И вспоминаю, как приехал он
ко мне в деревню в первый раз -- на горячих конях -- и расположился у меня,
как у себя дома. Познакомился с моей Бейлкой и тут же отозвал меня в сторону
и сообщил по секрету на ушко, да так, что слышно было по ту сторону Егупца,
что дочь моя ему понравилась, что он желает -- раз-два-три и -- под венец!
Ну, то, что дочь моя ему по нраву пришлась, понять нетрудно, но это
"раз-два-три", -- "аки меч двуострый", -- точно тупым ножом меня по сердцу
полоснуло! Что значит "раз-два-три и -- под венец"? А где же я? А Бейлка
где? Ох, и хотелось мне закатить ему парочку изречений, чтоб он меня
попомнил! Но, с другой стороны, подумал я: "К чему тебе, Тевье, вмешиваться?
Многого ты добился у старших дочерей своих, когда пытался им советы давать?
Наговорил с три короба, всю свою ученость выложил, а кто в дураках остался?
Тевье!"
за царевну. Исполнил я стало быть их просьбу и приехал в Егупец.
"Здравствуйте! Здравствуйте! Как поживаете? Как дела? Садитесь!" --
"Спасибо, можно и постоять!" -- ну, и все прочие церемонии, как водится.
есть, что, мол, означает этот вызов, зачем понадобился, -- неудобно. Тевье
-- не женщина, он и потерпеть может. Между тем входит какая-то личность в
больших белых перчатках и объявляет, что обед подан. Поднимаемся втроем и
входим в комнату из сплошного дуба: стол дубовый, стулья дубовые, стены из
дуба, потолок из дуба, и все это точеное, разукрашенное, размалеванное... А
на столе -- царская роскошь! Чай, и кофе, и шоколад, и печенье, и коньяк, и
соленья наилучшие, всякие блюда, фрукты и овощи, стыдно признаться, но
боюсь, что моя Бейлка у своего отца ничего этого и в глаза не видала.
Наливают мне рюмочку и еще рюмочку, а я пью, смотрю на нее, на Бейлку, и
думаю: "Дождалась дочь Тевье, как сказано: "Подъемлющий нищего из праха", --
коли поможет господь бедняку, так его и узнать нельзя. Казалось бы, Бейлка,
а все же не Бейлка!" И вспоминаю я прежнюю Бейлку и сравниваю с той, что
сейчас, и больно и обидно мне становится, как если бы я оплошал, дурака
свалял, заключил бы невыгодную сделку, взял бы, к примеру, свою
лошаденку-работягу и выменял бы на жеребенка, про которого и не знаешь, что
из него выйдет -- конь или дубина.
вечерам ты сидишь при коптящей лампочке, шьешь и песню напеваешь, оглянуться
не успею, ты двух коровок выдоишь, а то, засучив рукава, приготовишь мне
простой молочный борщ, или галушки с фасолью, или пампушки с сыром, или ушки
с маком и скажешь: "Отец, поди руки мой!" Ведь это лучше всякой песни было!"
А сейчас сидит она со своим Педоцуром за столом, как королева, два человека
к столу подают, тарелками брякают... А Бейлка? Хоть бы слово вымолвила! Зато
он, Педоцур то есть, за двоих уплетает, рта не закрывает! В жизни не видал
Корнев Павел
Свержин Владимир
Володихин Дмитрий
Шекли Роберт
Белов Вольф
Афанасьев Роман