неприкосновенности основу нашей общности, мы должны быть глухи к шантажу, к
полемике, к то и дело меняющимся словесным ловушкам. И прежде всего мы не
должны отрекаться от того, что неотделимо от нас.
многое за время полета поняв, я стою один в ночной тишине, прислонившись к
изгороди, и составляю для себя простейшие правила, которым никогда не
изменю.
совершили. Я никогда не стану обвинять их перед посторонними. Если я смогу
взять их под защиту, я буду их защищать. Если они покроют меня позором, я
затаю этот позор в своем сердце и промолчу. Что бы я тогда ни думал о них, я
никогда не выступлю свидетелем обвинения. Муж не станет ходить из дома в дом
и сообщать соседям, что жена его потаскуха. Таким способом он не спасет
своей чести. Потому что жена его неотделима от его дома. Позоря ее, себя он
не облагородит. И, только вернувшись домой, он вправе дать выход своему
гневу.
которого не раз буду чувствовать себя униженным. Я неотделим от Франции.
Франция воспитала Ренуаров, Паскалей, Пасторов, Гийоме, Ошедэ. Она воспитала
также тупиц, политиканов и жуликов. Но мне кажется слишком удобным
провозглашать свою солидарность с одними и отрицать всякое родство с
другими.
это угрожает смертью: я не буду способствовать такому расколу, сваливая
ответственность за разгром на тех из моих соотечественников, которые думают
иначе, чем я. Подобные споры без судей ни к чему не ведут. Мы все были
побеждены. Я был побежден. Ошедэ был побежден. Ошедэ не сваливает
ответственность за поражение на других. Он говорит себе:
меня, Ошедэ, была слаба. Ее слабость была моей слабостью". Ошедэ хорошо
знает, что, если он оторвет себя от своих, он прославит только одного себя.
Но тогда он перестанет быть Ошедэ, неотделимым от своего дома, от своей
семьи, от своей авиагруппы, от своей родины. Он будет всего лишь Ошедэ,
блуждающим в пустыне.
неотделим от меня, как я неотделим от него. Но если я не приму на себя его
унижения, мой дом, брошенный на произвол судьбы, погибнет, а я пойду один,
покрытый славой, но еще более ненужный, чем мертвец.
несколько часов тому назад я был слеп. Мне было горько. Но теперь я сужу
более трезво. Я отказываюсь винить других французов, раз я чувствую себя
неотделимым от Франции, и я не понимаю, как Франция может обвинять остальной
мир. Каждый несет ответственность за всех. Франция была ответственна за весь
мир. Франция могла бы показать миру пример, который сплотил бы его. Франция
могла бы служить связующим звеном для всего мира. Если бы Франция сохранила
аромат Франции, сияние Франции, она стала бы для всего мира оплотом
сопротивления. Отныне я отказываюсь от своих упреков остальному миру. Если
ему не хватало души, его душой должна была стать Франция - таков был ее долг
перед самой собой.
готова была сражаться сперва на стороне Норвегии, потом на стороне
Финляндии. Что представляли собой Норвегия и Финляндия для наших солдат,
наших унтер-офицеров? Мне всегда казалось, что, сами того не сознавая, они
соглашались умереть за какой-то аромат рождественского праздника. Им
казалось, что за спасение этого аромата где-то в мире стоит пожертвовать
жизнью. Если бы мы были рождеством для всего мира, мир мог бы найти в нас
свое спасение.
бы мы это сделали, мы спасли бы и мир, и самих себя. Мы не осилили этой
задачи. Каждый отвечает за всех. Отвечает только каждый в отдельности.
Только каждый в отдельности отвечает за всех. Я впервые постигаю одну из
тайн религии, породившей духовную культуру, которую я считаю своей: "Принять
на себя бремя грехов человеческих..." И каждый принимает на себя бремя всех
грехов всех людей.
XXV
это тот, кто берет на себя всю ответственность. Он говорит: "Я потерпел
поражение". Он не говорит: "Мои солдаты потерпели поражение". Настоящий
человек говорит именно так. Ошедэ сказал бы: "Я в ответе за все".
самый источник действия. Если, желая оправдать себя, я объясняю свои беды
злым роком, я подчиняю себя злому року. Если я приписываю их измене, я
подчиняю себя измене. Но если я принимаю всю ответственность на себя, я тем
самым отстаиваю свои человеческие возможности. Я могу повлиять на судьбу
того, от чего я неотделим. Я - составная часть общности людей.
этот трудный полет, чтобы я мог распознать в себе личность, с которой я
борюсь, и отделить ее от растущего во мне человека. Не знаю еще, каков он,
возникший передо мной образ, но я говорю себе: личность - это всего лишь
путь. Человек, избирающий этот путь, - вот главное.
личности? Они только пути и перепутья. Я больше не могу объяснять замерзание
пулеметов нерадивостью чиновников, а бездействие союзников - их эгоизмом.
Поражение, конечно, проявляется в банкротстве отдельных личностей. Но ведь
человека создает духовная культура. И если культуре, к которой я себя
причисляю, угрожает опасность из-за несостоятельности личностей, то я вправе
спросить себя, почему она не создала их другими.
культура, как и всякая религия, изобличает самое себя. Долг ее состоит в
том, чтобы воодушевить их. То же самое, если она жалуется на ненависть
противников. Ее долг - обратить их в свою веру. А между тем моя культура,
которая некогда могла противостоять гонениям, воспламенить своих апостолов,
сломить ярость врагов, освободить порабощенные народы, сегодня не сумела ни
воодушевить людей, ни обратить их в свою веру. Если я стремлюсь понять, в
чем коренятся причины моего поражения, если я хочу и надеюсь возродиться,
мне прежде всего нужно вновь обрести источник духовных сил, который я
утратил.
человека. Но и человек, в свою очередь, заботится о пшенице, ссыпая в амбары
зерно. И запасы зерна сберегаются, как наследие, от одного урожая к другому.
именно этот сорт. Если я озабочен тем, чтобы спасти определенный тип
человека - и его возможности, - я должен спасти принципы, которые его
формируют.
устоев, на которых она строилась. Сегодня я вдруг обнаруживаю, что слова,
которыми я пользовался до сих пор, уже не выражают главного. Так, я
проповедовал Демократию, не подозревая, что тем самым вовсе не предписывал
людям свод непреложных нравственных законов, а лишь высказывал благие
пожелания. Я хотел, чтобы люди были братьями, свободными и счастливыми.
Разумеется. Кто же с этим не согласится? Я мог сказать, каким должен быть
человек. А не кем он должен быть.
духовная атмосфера, которую я имел в виду, не была порождением особой ее
структуры. Мне казалось, что речь идет о естественной очевидности. Но
естественной очевидности не существует. Фашистская армия или невольничий
рынок это тоже некая человеческая общность.
пользовался благами царящего в ней мира, ее терпимостью, ее благоденствием.
Я ничего не знал о ней, кроме того, что я - ее обитатель. Я жил в ней, как
ризничий или как привратница. Стало быть, как паразит. Стало быть, как
побежденный.
дают. Удобно расположившись в салонах, за пределами которых их ничто не
интересует, они проводят там свой досуг. Им неведома тяжкая работа
шпангоутов, сдерживающих вечный напор воды. Вправе ли они жаловаться, если
буря разнесет их корабль в щепы?
духовной культуры. Есть краеугольный камень той особой общности, которую они
должны основать. Есть начало, от которого некогда пошло все: и корни, и
ствол, и ветви, и плоды. Что же это за начало? Начало это - могучее зерно,
брошенное в чернозем, на котором произрастают люди. Только оно может сделать
меня победителем.
Вокруг меня какая-то необычайная тишина. Малейший звук, словно звон
колокола, наполняет пространство. Все стало для меня таким близким. И это
жалобное блеяние овец, и тот далекий зов, и скрип притворенной кем-то двери.
Словно все происходит во мне самом. Я должен немедля постичь смысл этого
чувства, пока оно не исчезло...
какую-то оболочку. Очевидно, в течение всего этого дня я готовил в себе
жилище для Человека. Я был всего лишь ворчливым управляющим. Всего лишь
личностью. Но вот явился Человек. Он попросту занял мое место. Он посмотрел
на беспорядочную толпу, и он увидел народ. Свой народ. Человек - общая мера
для этого народа и для меня. Вот почему, когда я возвращался в авиагруппу,
Посняков Андрей
Суворов Виктор
Маккарти Кормак
Лукьяненко Сергей
Никитин Юрий
Куликов Роман