смерти Достоевского, произведения его сохраняют свою актуальность. Принимая
во внимание вектор экономической эволюции современного мира, т. е. в сторону
всеобщего обнищания и унификации жизненного уровня, Достоевского можно
рассматривать как явление пророческое. Ибо лучший способ избежать ошибок в
прогнозах на будущее - это взглянуть в него сквозь призму бедности и вины.
Именно этой оптикой и пользовался Достоевский.
светская дама, в салоне которой в 70-х и 80-х годах прошлого века собирались
литераторы, суфражистки, политические деятели, художники и т. п.,- писала в
1880 году, т. е. за год до смерти Достоевского, в своем дневнике:
человек случайный, вроде художника или ученого, а именно мещанин. И вот этот
мещанин - глубочайший мыслитель и гениальный писатель... Теперь он часто
бывает в аристократических домах и даже в великокняжеских и, конечно, держит
себя везде с достоинством, а все же в нем проглядывает мещанство. Оно
проглядывает в некоторых чертах, заметных в интимной беседе, а больше всего
в его произведениях... для изображения большого капитала огромной цифрой
всегда будет для него шесть тысяч рублей".
летит сумма несколько большая, чем 6 тысяч рублей. С другой стороны, в одной
из самых надрывных сцен мировой литературы, неизменно оставляющей
мучительный след на читательском сознании, капитан Снегирев втаптывает в
снег не более двухсот рублей. Суть дела, однако, в том, что пресловутых 6
тысяч рублей (сейчас это примерно 20 тысяч долларов) было достаточно, чтобы
прожить примерно год в приличных условиях.
стратификации своего времени - именует мещанством, сейчас называется
"средним классом", и определяется эта группа не столько сословным
происхождением, сколько размером ежегодного дохода. Другими словами,
вышеназванная сумма не означает ни безумного богатства, ни вопиющей нищеты,
но попросту сносные человеческие условия: т. е. те условия, которые и делают
человека - человеком. 6 тысяч рублей суть денежный эквивалент умеренного и
нормального существования, и если чтобы понять это, нужно быть мещанином, то
ура мещанину.
достижению нормальных человеческих условий. Писатель, которому шесть тысяч
представляются огромной суммой, таким образом, функционирует в той же
физической и психологической плоскости, что и большинство общества. Иными
словами, он описывает жизнь в ее собственных, общедоступных категориях,
поскольку, как и любой естественный процесс, человеческое существование
тяготеет к умеренности. И наоборот, писатель, принадлежащий к высшему
обществу или к социальным низам, неизбежно дает картину, в какой-то мере
искаженную, ибо в обоих случаях он рассматривает жизнь под чрезмерно острым
углом. Критика общества (что есть как бы синоним жизни) как сверху, так и
снизу может составить увлекательное чтение, однако только описание его
изнутри способно породить этические требования, с которыми читатель вынужден
считаться.
достаточно шатко, и потому он с повышенным интересом наблюдает за
происходящим на уровнях, лежащих ниже. Соответственно, все, что происходит
выше, лишено для него - благодаря непосредственной физической близости -
ореола таинственности. По крайней мере, чисто численно писатель,
принадлежащий к среднему классу, имеет дело с большим разнообразием проблем,
что и расширяет его аудиторию. Во всяком случае, это и есть одна из причин
широкой популярности Достоевского - как, впрочем, и Мелвилла, Бальзака,
Харди, Кафки, Джойса и Фолкнера. Похоже, что сумма в 6 тысяч рублей
становится чем-то вроде гарантии великой литературы.
чем "сделать" миллионы или же чем влачить нищенское существование, - по той
простой причине, что норма всегда порождает больше претендентов, чем
крайность. Приобретение означенной суммы, равно как и ее половины или даже
десятой доли, требует от человека гораздо больших душевных усилий, нежели
какая-нибудь афера, ведущая к немедленному обогащению, или, с другой
стороны, любая форма аскетизма. Более того, чем скромнее желанная сумма, тем
больше эмоциональных затрат сопряжено с ее приобретением. С этой точки
зрения понятно, почему Достоевский, в творчестве которого лабиринт
человеческой психики играет столь существенную роль, считал 6 тысяч рублей
колоссальной суммой. Для него она равнозначна колоссальным душевным
затратам, колоссальному разнообразию нюансов, колоссальной же литературе.
Иными словами, речь идет о деньгах не столько реальных, сколько
метафизических.
обстоятельствах. Такой материал уже сам по себе есть залог захватывающего
чтения. Однако великим писателем Достоевский стал не из-за неизбежных
сюжетных хитросплетений и даже не из-за уникального дара к психологическому
анализу и состраданию, но благодаря инструменту или, точнее говоря,
физическому составу материала, которым он пользовался, т. е. благодаря
русскому языку. Каковой сам по себе - как, впрочем, и всякий иной язык -
чрезвычайно сильно напоминает деньги.
устраивается в конце предложения, а суть часто кроется не в основном
сообщении, а в его придаточном предложении, - как бы для них и создан. Это
не аналитический английский с его альтернативным "или/или", - это язык
придаточного уступительного, это язык, зиждущийся на "хотя". Любая
изложенная на языке этом идея тотчас перерастает в свою противоположность, и
нет для русского синтаксиса занятия более увлекательного и соблазнительного,
чем передача сомнения и самоуничижения. Многосложный характер словаря (в
среднем русское слово состоит из трех-четырех слогов) вскрывает первичную,
стихийную природу явлений, отражаемых словом полнее, чем каким бы то ни было
убедительным рассуждением, и зачастую писатель, собравшись развить свою
мысль, внезапно спотыкается о звучание и с головой погружается в переживание
фонетики данного слова - что и уводит его рассуждения в самую
непредсказуемую сторону. В творчестве Достоевского явственно ощущается
достигающее порой садистической интенсивности напряжение, порожденное
непрерывным соприкосновением метафизики темы с метафизикой языка.
фразах слышен лихорадочный, истерический, неповторимо индивидуальный ритм, и
по своему содержанию и стилистике речь его - давящий на психику сплав
беллетристики с разговорным языком и бюрократизмами. Конечно, он всегда
торопился. Подобно своим героям, он работал, чтобы свести концы с концами,
перед ним все время маячили кредиторы и издательские сроки. При этом хочется
отметить, что для человека, загнанного сроками, он чрезвычайно часто
отклонялся от темы: можно даже утверждать, что его отступления часто
продиктованы самим языком, а не требованиями сюжета. Проще говоря: читая
Достоевского, понимаешь, что источник потока сознания - вовсе не в сознании,
а в слове, которое трансформирует сознание и меняет его русло.
к человеческой душе далеко выходит за пределы русского православия, с
которым он себя отождествлял: синтаксис в гораздо большей, чем вера, степени
определил характер этого пристрастия. Всякое творчество начинается как
индивидуальное стремление к самоусовершенствованию и, в идеале, - к
святости. Рано или поздно - и скорее раньше, чем позже - пишущий
обнаруживает, что его перо достигает гораздо больших результатов, нежели
душа. Это открытие часто влечет за собой мучительную душевную раздвоенность,
и именно на нем лежит ответственность за демоническую репутацию, которой
литература пользуется в некоторых широко расходящихся кругах. В сущности, в
каком-то смысле так оно и есть, ибо потери серафимов - это почти всегда
находка для смертных. К тому же любая крайность сама по себе всегда скучна,
и у хорошего писателя всегда слышится диалог небесных сфер с бездной. Но
даже если эта раздвоенность не приводит к физической гибели автора или
рукописи (примерно чему - 2-й том гоголевских "Мертвых душ"), именно из нее
и рождается писатель, видящий свою задачу в сокращении дистанции между пером
и душой.
вытесняло душу за пределы проповедуемого им православия. Ибо быть писателем
неизбежно означает быть протестантом или, по крайней мере, пользоваться
протестантской концепцией человека. И в русском православии и в римском
католичестве человека судит Всевышний или Его Церковь. В протестантстве
человек сам творит над собой подобие Страшного Суда, и в ходе этого суда он
к себе куда более беспощаден, чем Господь или даже церковь, - уже хотя бы
потому, что (по его собственному убеждению) он знает себя лучше, чем Бог и
церковь. И еще потому, что он не хочет, точнее - не может простить.
Поскольку, однако, ни один автор не пишет исключительно в расчете на свой
приход, литературные герои и их поступки заслуживают суда беспристрастного и
справедливого. Чем тщательнее расследование, тем убедительнее произведение,
- а ведь писатель прежде всего стремится именно к правдоподобию. В
литературе святость сама по себе не слишком ценится: потому-то старец у
Достоевского и смердит.
Христианства. Но если вдуматься, не было и у Зла адвоката более изощренного.
У классицизма он научился чрезвычайно важному принципу: прежде чем изложить
свои доводы, как сильно ни ощущаешь ты свою правоту и даже праведность,
следует сначала перечислить все аргументы противной стороны. Дело даже не в
том, что в процессе перечисления опровергаемых доводов можно склониться на
противоположную сторону: просто такое перечисление само по себе процесс
весьма увлекательный. В конце концов, можно и остаться при своих убеждениях;
однако, осветив все доводы в пользу Зла, постулаты истинной Веры произносишь
уже скорее с ностальгией, чем с рвением. Что, впрочем, тоже повышает степень
достоверности.