двигались по улицам, окутанные дымкой своего дыхания. Через Неву ходили
пешком, сонное солнце, пробивая студеное марево, лениво скользило по краю
небосвода, и Илье Петровичу вспоминались заснеженный лес, звериные следы и
охотничьи тропы. Странно было представить, что с его отъездом все это не
исчезло, по-прежнему курится дымок над избами и на широких лыжах ходят по
лесу мужики с ружьями, ночуют у нодьи, пьют чай и бездумно глядят на огонь
обступили его, как призраки, и первый раз директор задумался об отъезде. Его
обморочная любовь к Петербургу схлынула столь же стремительно, как и пришла
Через несколько дней давешний пьянчужка вернулся. Он пришел совершенно
трезвый, однако с бутылкой водки и в сопровождении молодой, но потрепанной
женщины
- А ведь говорил, что не принесешь
- Я не пью
надменно
- Да ведь и я тоже,- задумчиво произнес Илья Петрович,- не всю жизнь метлой
махал. А живу вот тут по чужой милости
покоробило: он привык в поселке к тому, что его уважают, и это пренебрежение
было ему неприятно. Он пожалел, что достал фотографию, но вдруг в глазах его
гостя, не выпускавшего карточку из рук, промелькнуло что-то странное
- Это из-за нее я искалечил пальцы и стал никому не нужным
не знаешь! Она святая
раю не хватит
директору тоска
стала собираться, но мужик никуда не торопился. Илья Петрович сходил к
Катерине за второй бутылкой - ему было с этим человеком хорошо, как когда-то
было покойно и хорошо с Алешей Цыгановым
начал рассказывать о ритуальных убийствах и закланиях в какой-то бане, о
сумасшедших плясках и радениях, из чего Илья Петрович сделал вывод, что его
новый знакомый просто тронулся умом. Никакую Машу на самом деле он не видел
и не знает, а вообразил себе, что именно она погубила его жизнь. Потом
пьяница принялся клясть людей, которых показывают по телевизору и с которыми
пил, а теперь никто не хочет его признавать и никому он не нужен, и когда
Илья Петрович, подобно девице, заскучал, он наклонился к дворнику и тихо
сказал:
- Поклянись, что никому не скажешь
- Тараканы только
перегара,- прельстился лукавым замыслом и впустил в сердце свое и в дом свой
лжеучителя. Он изуродовал мои пальцы, чтобы навсегда к себе привязать, но я
ушел от него, и теперь Сатана преследует меня
вернее всего потерявший пальцы по пьяни и придумавший жалостливую историю
для того, чтобы ему наливали, необыкновенно тронул его тем, что из всех
учеников он избрал именно Машу
найдет
вынуждена была примириться с новым жильцом. Пальцы скульптора не приобрели
той ловкости, которая была им некогда присуща, но открывать бутылку он
приспособился, равно как и держать в руках лом и лопату. Теперь они убирали
двор вдвоем - два бывших великолепных профессионала: кладбищенский скульптор
и школьный директор. Техник-смотритель, тридцатипятилетняя стервозная баба,
знавшая, что эти двое не имеют прописки, пугала их тем, что донесет в
милицию, и взвалила, помимо уборки территории, кучу посторонней работы. Она
заставляла невольников разбирать подвалы, подсобки, грузить старую
сантехнику, кирпичи и мешки с цементом, убирать чужие участки, так что
начинавшийся с рассветом рабочий день заканчивался только поздним вечером
русских зим ростепель. То и дело выпадал снег, таял, замерзал, опять
выпадал, и работы было много, как никогда. Илья Петрович по причине
совестливости махнуть рукой на непогоду не мог и не приходил домой, пока не
убирал участок
пытался привлечь внимание общественности к тому, что творится в его
мастерской, рассказывал о психотропных средствах, гипнозе и кодировании,
используемых Божественным Искупителем. Однако в городе боролись с фашистами,
обсуждали строительство дамбы, смотрели "Пятое колесо" и "600 секунд", а то,
что рассказывал Колдаев, никому интересно не было. Отчаявшись сыскать правду
в Питере, он принялся писать письма в Москву, в прокуратуру, Горбачеву, в
Патриархию, в патриотические и демократические газеты, в тонкие и толстые
журналы, но ему нигде не отвечали. Заинтересовались только в одной бойкой
московской редакции, но, когда выяснилось, что Борис Филиппович не еврей,
быстро охладели
дьявольской изворотливости и опасности, куда большей, чем все опасности
фашистской и коммунистической сил, вместе взятых. Он утомлял Илью Петровича
разговорами и рассказами о таких вещах, в какие даже бывшему
фантасту-графоману трудно было поверить, и тот относил их на счет неуемной
фантазии коллеги
начинает читать свои проповеди, то превращается из обычного человека в
дьявольского пророка. Если сегодня его не остановить, то завтра за ним
пойдут миллионы
Они убирались в насквозь пропыленном подвале - у скульптора начался страшный
чих, и он яростно швырял на улицу ящики
души! Ты знаешь, кто мы там были такие? Счастливые рабы. Мы часами делали
глиняную посуду, расписывали, потом продавали ее туристам и все деньги
отдавали. У нас не было ничего своего, все забирал он. Квартиры, машины,
дачи - все отписывалось на имя Церкви. Иногда он уезжал - в Америку, в
Европу, в Индию. Представлялся новым пророком, учителем, целителем,
философом. А мы были счастливы его видеть. И если бы ты его увидел, ты бы
стал таким же. Мне повезло - я не достиг высокой степени послушания. Те,
кого он крестит, не возвращаются уже никогда
напоминали его самого в пору борьбы с Бухарой и никакого сочувствия не
вызывали. Однако к человеку этому он привязался
речей, одними ораторами восхищался, других страстно ругал, глаза у него
блестели, он твердил, что наконец-то его рабская страна встанет с коленей,
распрямится, поднимется и прогонит всю оседлавшую ее нечисть. Она не
допустит, чтобы женщины стояли в унизительных очередях в туалеты, чтобы ею
правили негодяи и бездари. Он говорил теперь, что это единственный выход
спасти людей и отвлечь их от ухода в секты. Приступы буйной ненависти
сменялись нежностью, тоска - веселостью, сомнение - уверенностью. Но в конце
концов политику он забросил
с очередного мероприятия
- Жениться, детишек нарожать
- Мне уже поздно. А ты-то что?
- Мне бы с собою разобраться,- сказал Илья Петрович.- Куда еще детей с толку
сбивать?
- Это все отговорки. В сущности, ты такой же калека, как и те несчастные
из них я не сумел в люди вывести. Знать, рано мне еще отцом становиться