Чтение 23–й страницы книги ~Ремесло~

Козлова из "Авроры". Козлов печатает нас... Или
хвалит на бюро обкома... Или не ругает... Мы даем
заработать Трофимкину ("Искорка"). Трофимкин, в
свою очередь... И так далее...

Вызывает меня Сахарнов:

-- Вы эту рукопись читали?

-- Читал.

-- Ну и как?

-- По-моему, дрянь.

-- Знаете, кто автор?

-- Не помню. Какой-то Володичев. Или Владимиров.

-- Фамилия автора -- Рамзес.

-- Что значит -- Рамзес?! Не пугайте меня!

-- Есть в правлении такой Рамзес. Володя Рамзес.
Владимиров -- его псевдоним... И этот Рамзес, между
прочим, ведает заграничными командировками. Так
что будем печатать.

-- Но это совершенно безграмотная рукопись!

-- Перепишите. Мы вам аккордно заплатим. У нас
есть специальный фонд -- "Литобработка мемуаров
деятелей революции".

-- Так он еще и старый большевик?

-- Володе Рамзесу лет сорок, но он, повторяю,
ведает заграничными командировками...

В результате я стал на авторов как-то иначе
поглядывать. Приезжал к нам один из Мурманска --
Яковлев. Привез рассказ. Так себе, ничего особенного.
На тему -- "собака -- Друг человека". Я молчал, молчал,
а потом говорю:

-- Интересно, в Мурманске есть копченая рыба?

Автор засуетился, портфель расстегнул. Достает
копченого леща... Напечатали... Собака -- Друг
человека... Какие тут могут быть возражения?..

Опубликовал Нину Катерли. Принесла мне
батарейки для транзистора. Иван Сабило устроил мою
дочку в плавательный бассейн... В общем, дело пошло.
Неизвестно, чем бы все это кончилось. Так, не дай
Господь, и в люди пробиться можно...

Тут, к счастью, Галина позвонила, истекал ее
декретный отпуск.

Прощай, "Костер"! Прощай, гибнущий журнал с
инквизиторским названием! Потомок Джордано Бруно
легко расстается с тобой...

Круг замкнулся.

И выбрался я на свет Божий. И пришел к тому, с
чего начал. Долги, перо, бумага, свет в неведомом
окошке...

Круг замкнулся.

23 апреля 76-го года, Раннее утро. Спят волнистые
попугайчики Федя и Клава. С вечера их клетку накрыли
тяжелым платком. Вот они и думают, что продолжается
ночь. Хорошо им живется в неволе...

Вот и закончена книга, плохая, хорошая... Дерево
не может быть плохим или хорошим. Расти, моя
корявая сосенка! Да не бывать тебе корабельною
мачтой! Словом, а не делом отвечаю я тем, кто замучил
меня. Словом, а не делом!

Я даже хочу принести благодарность этим
таинственным силам. Ведь мне оказана большая честь --
пострадать за свою единственную любовь!

А кончу я последней записью из "Соло на ундервуде": " "

Самое большое несчастье моей жизни
гибель Анны Карениной!

Ленинград, 1976Сергей Довлатов

РЕМЕСЛО

Часть вторая

Невидимая газета.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Пятый год я разгуливаю вверх ногами. С того дня,
как мы перелетели через океан. (Если верить, что
земля действительно круглая. )

Мы -- это наше безумное семейство, где каждый
вечно прав. В конце 79-го года мы дружно
эмигрировали. Хотя атмосфера взаимной правоты
не очень-то располагает к совместным действиям.

У нас были разнообразные претензии к советской
власти. Мать страдала от бедности и хамства. Жена --
единственная христианка в басурманской семье --
ненавидела антисемитизм. Крамольные взгляды дочери
были незначительной частью ее полного отрицания
мира. Я жаловался, что меня не печатают.

Последний год в Союзе был довольно оживленным.
Я не работал. Жена уволилась еще раньше,
нагрубив чиновнику-антисемиту с подозрительной
фамилией -- Миркин.

Возле нашего подъезда бродили загадочные
личности. Дочка бросила школу. Мы боялись выпускать
ее из дома.

Потом меня неожиданно забрали и отвезли в
Каляевский спецприемник. Я обвинялся в тунеядстве,
притонодержательстве и распространении нелегальной
литературы. В качестве нелегальной литературы
фигурировали мои собственные произведения

Как говорил Зощенко, тюрьма не место для
интеллигентного человека. Худшее, что я испытал
там, -- необходимость оправляться публично. (Хотя
некоторые проделывали это с шумным, торжествующим
воодушевлением... )

Мне вспоминается такая сцена. Заболел мой
сокамерник, обвинявшийся в краже цистерны бензина
Вызвали фельдшера, который спросил:

-- Что у тебя болит?

-- Живот и голова.

Фельдшер вынул таблетку, разломил ее на две
части и строго произнес:

-- Это -- от головы, А это -- от живота. Да
смотри, не перепутай...

Выпустили меня на девятые сутки. Я так и не
понял, что случилось. Забрали без повода и
выпустили без объяснений.

Может, подействовали сообщения в западных
газетах. Да и по радио упоминали мою фамилию. Не
знаю...

Говорят, литовские математики неофициально
проделали опыт. Собрали около тысячи фактов
загадочного поведения властей. Заложили данные в
кибернетическую машину. Попросили ее дать оценку
случившемуся. Машина вывела заключение: намеренный
алогизм... А затем, по слухам, добавила короткое
всеобъемлющее ругательство...

Все это кажется мне сейчас таким далеким. Время,
умноженное на пространство, творит чудеса.

Пятый год я разгуливаю вверх ногами. И все не
могу к этому привыкнуть.

Ведь мы поменяли не общественный строй. Не
географию и климат. Не экономику, культуру или
язык. И тем более -- не собственную природу. Люди
меняют одни печали на другие, только и всего.

Я выбрал здешние печали и, кажется, не ошибся.
Теперь у меня есть все, что надо. У меня есть даже
американское прошлое.

Я так давно живу в Америке, что могу уже
рассказывать о своих здешних печалях. Например, о
том, как мы делали газету. Недаром говорят, что
Америка -- страна зубных врачей и журналистов.

Оказалось, быть русским журналистом в Америке --
нелегкое дело. Зубным врачам из Гомеля
приходится легче.

Однако мы забежали вперед.

ДОМ