Руфь-на его пиджак, а он растянулся прямо на земле. Он вдыхал сладкий
дух порыжелой травы не только легкими, но и мыслью, мгновенно перенесясь
от частного к общему. - Совершила то, ради чего существовала, - продол-
жил он, с нежностью поглаживая сухие былинки. - Унылые зимние ливни
только подхлестнули ее стремление к цели, она выстояла яростной весной,
расцвела, приманила насекомых и пчел, рассеяла семена, мужественно. Ис-
полнила свой долг перед собой и миром и...
ребила его Руфь.
только-только открылись глаза.
губите, словно дети, которые ловят бабочек и при этом стирают яркую
пыльцу с чудесных крылышек.
мал красоту саму по себе, будто она существует просто так, без всякого
смысла. Ничего не понимал в красоте. А теперь понимаю, вернее, только
еще начинаю понимать. Понимаю, что она такое, трава, понимаю всю скрытую
алхимию солнца, дождя, земли, благодаря которой она стала травой, и от
этого она теперь, на мой взгляд, еще прекраснее. Право же, в судьбе каж-
дой травинки есть и романтика, и даже необыкновенные приключения. Сама
эта мысль волнует воображение. Когда я думаю об игре энергии и материи,
об их потрясающем единоборстве, я чувствую, что готов писать о травинке
эпическую поэму.
смотрит она на него испытующе.
- Во мне столько всего, о чем я хочу сказать. Но все это так огромно. Я
не нахожу слов, не могу выразить, что там внутри. Иногда мне кажется,
весь мир, вся жизнь, все на свете поселилось во мне и требует: будь на-
шим голосом. Я чувствую, ох, не знаю, как объяснить... Я чувствую, как
это огромно а начинаю говорить, выходит детский лепет. До чего трудная
задача - передать чувство, ощущение такими словами, на бумаге или вслух,
чтобы тот, кто читает или слушает, почувствовал или ощутил то же, что и
ты. Это великая задача. Вот я зарываюсь лицом в траву, вдыхаю ее запах,
и он повергает меня в трепет, будит тысячи мыслей и образов. Я вдохнул
дыхание самой вселенной, и мне внятны песни и смех, свершение и страда-
ние, борьба и смерть; и в мозгу рождаются картины, они родились, уж не
знаю как, из дыхания травы, и я рад бы рассказать о них вам, миру. Но
где мне? Я косноязычен. Вот сейчас я попытался дать вам понять, как
действует на меня запах травы, и не сумел. Только и получился слабый,
нескладный намек на мои мысли и чувства. По-моему, у меня выходит просто
жалкая тарабарщина. А невысказанное меня душит. Немыслимо! - в отчаянии
он вскинул руки. - Это не объяснишь! Никакими словами не передашь!
- Только подумайте, как вы продвинулись за то короткое время, что мы
знакомы. Мистер Батлер выдающийся оратор. Во время предвыборной кампании
его всегда просят выступать с речами. А на днях за обедом вы говорили
ничуть не хуже. Просто он более сдержанный. Вы слишком горячитесь, но
постепенно научитесь собой владеть. Из вас еще выйдет отличный оратор.
Вы далеко пойдете... если захотите. У вас это отлично получается. Я уве-
рена, вы можете вести за собой людей и за что бы вы ни взялись, вы пре-
успеете, как преуспели в грамотности. Из вас вышел бы отличный адвокат.
Вы бы могли блистать на политическом поприще. Ничто не мешает вам до-
биться такого же замечательного успеха, какого добился мистер Батлер. И
обойдетесь без несварения желудка, - с улыбкой прибавила она.
и опять повторяла, что Мартину необходимо серьезное образование, что ла-
тынь дает неоценимые преимущества, это одна из основ при вступлении на
любое поприще. Она рисовала свой идеал преуспевающего человека, и это
был довольно точный портрет ее отца, с некоторыми черточками и оттенка-
ми, позаимствованными у мистера Батлера. Мартин слушал жадно, весь обра-
тился в слух, он лежал на спине и, подняв голову, радостно ловил каждое
движение ее губ, когда она говорила. Но к ее словам оставался глух. Кар-
тины, что она рисовала, отнюдь его не привлекали, он ощущал тупую боль
разочарования да еще жгучую любовную тоску. Ни разу не помянула она о
его писательстве, и забытые лежали на земле захваченные с собой рукопи-
си.
соко ли оно еще в небе, и, подобрав рукописи, тем самым напомнил о них.
- Совсем забыла, - поспешно сказала Руфь. - А мне так хочется послушать.
один из лучших. Рассказ назывался "Вино жизни", вино это пьянило его,
когда он писал, - пьянило и сейчас, пока читал. Была какая-то магия в
самом замысле рассказа, и Мартин еще расцветил ее магией слов, интона-
ций. Прежний огонь, прежняя страсть, с какой он писал тогда, вспыхнули
вновь, завладели им, подхватили, и он был слеп и глух ко всем изъянам.
Не то чувствовала. Руфь. Вышколенное ухо различало слабости и преувели-
чения, чрезмерную выспренность новичка и мгновенно улавливало каждый
сбой, каждое нарушение ритма фразы. Интонацию рассказа Руфь замечала,
пожалуй, лишь там, где автор изъяснялся чересчур напыщенно, и тогда ее
неприятно поражало явное дилетантство. Таково было и ее окончательное
суждение: рассказ дилетантский, но Мартину она этого говорить не стала.
Когда он дочитал, только и отметила мелкие огрехи и сказала, что рассказ
ей понравился.
ведь не ради же этих школьных поправок делился он с ней своей работой.
Не о мелочах речь. Это дело наживное. Мелочи он исправит. Научится исп-
равлять. Что-то огромное, важное поймал он в жизни и попытался заключить
в свой рассказ. Вот это огромное, важное, взятое из жизни он и прочел
ей, а не просто фразы, где так или эдак расставлены точки и запятые. Он
хотел, чтобы Руфь вместе с ним почувствовала то огромное, что стало
частью его самого, что он видел собственными глазами, постарался осмыс-
лить, вложил в напечатанные на машинке слова. Что ж, значит, не удалось,
решил он про себя. Может быть, редакторы и правы. Он почувствовал что-то
огромное, важное, а передать не сумел. Мартин ничем не выдал, до чего он
разочарован, очень легко соглашался с замечаниями Руфи, так что она и
представить не могла, насколько несогласен он с ней в глубине души.
Его отвергли уже четыре или пять журналов, и все равно, по-моему, он хо-
роший. По правде сказать, не знаю, как к нему относиться, знаю только,
что-то я в нем схватил. Может, вы со мной и не согласитесь. Рассказ ко-
роткий... всего две тысячи слов.
мый ужас!
расширены, взгляд напряженный, руки стиснуты. Он добился своего. Он пе-
редал то, что родилось у него в голове из воображения и чувства. Ее за-
дело за живое. Не важно, понравился ей рассказ или нет, но он захватил
ее, завладел ею, заставил сидеть, слушать и забыть о мелочах.
странно устроен, а только, по-моему, есть в этом своя красота. Мне ка-
жется, красота вдесятеро прекрасней оттого, что она - здесь, где...
ла его Руфь. Не объяснив, что же ее так возмущает, сама себя перебила: -
О, это унизительно! Это непристойно! Это грязно!
уж не думал. И не хотел этого. Рассказ горел перед ним огненными буква-
ми, он тщетно искал грязь в этом огненном сиянии. И сердце снова стало
биться. Нет, он не виновен.
Мы знаем, в мире существует грязь, но это еще не основание...
улыбался про себя, глядя в ее девичье лицо, такое безгрешное, такое
пронзительно безгрешное, что чистота эта, казалось, проникает и в него,
освобождает от всякого мусора, омывает каким-то лучистым светом, свежим,
нежным, бархатистым, точно сиянье звезд. Мы знаем, в мире существует
грязь! Господи, что уж она об этом знает, и он усмехнулся, точно милой
шутке. И тотчас вспышка воображения нарисовала ему в несчетных подроб-
ностях необъятное море житейской грязи, которое он знал, которое избо-
роздил вдоль и поперек, и он простил Руфи, что она не поняла рассказа.
Не могла она понять, и не ее это вина. Слава богу, что родилась и вырос-
ла в такой безгрешности. Но он-то знает жизнь, ее непотребство, а не
только чистоту, и то, что есть в ней возвышенного, вопреки отравляющей
ее мерзости, и, черт возьми, он еще скажет об этом свое слово миру. Свя-
тые на небесах чисты и непорочны-как может быть иначе? Тут не за что
восхвалять. Но святые среди мерзости-вот где вечное чудо! Вот ради чего
стоит жить. Видеть нравственное величие, что поднимается из гнусной кло-
аки, подняться самому и еще не отмытыми от грязи глазами впервые приме-
тить красоту, далекую, едва различимую; видеть, как из слабости, немощи,
порока, из зверской жестокости возникает сила, и правда, и высокий бла-
городный талант...
го. Возьмите "Памяти Генри Халама".
опять завладело воображение и он загляделся на нее: вот перед ним женщи-
на, вторая половина рода человеческого, создание, которое развилось из
Афанасьев Роман
Ларссон Стиг
Курылев Олег
Шидловский Дмитрий
Посняков Андрей
Куликов Роман