Чтение 23–й страницы книги ~Зависть~

Он допил пиво и пошел впереди таинственного человека на шаг.

По дороге подмигивал он посетителям, расточал улыбки, заглянул
в раструб кларнета и у самых дверей повернулся и, держа котелок
в вытянутой руке, продекламировал;

Ведь я не шарлатан немецкий, И не обманщик я людей! Я -
скромный фокусник советский, Я - современный чародей!

V

- Что ты смеешься? Ты думаешь, я хочу спать? спросил Володя.

- Да я не смеюсь. Я кашляю.

И Володя снова засыпал, добравшись до стула.

Молодой уставал раньше. Тот, старший - Андрей Бабичев, - был
гигант. Он работал день, работал половину ночи. Андрей ударял
кулаком по столу. Абажур на лампе подскакивал, как крышка на
чайнике, но тот- спал. Абажур прыгал. Андрей вспоминал:
Джемс Уатт смотрит на крышку чайника, прыгающую над паром.

Известная легенда. Известная картинка.

Джемс Уатт изобрел паровую машину.

- Что же ты изобретаешь, мой Джемс Уатт? Какую машину
изобретаешь ты, Володя? Какую новую тайну природы обнаружишь
ты, новый человек?

И тут начинался разговор Андрея Бабичева с самим собой. На
самое короткое время бросал он работу и, глядя на спящего,
думал:

"А может быть, Иван прав? Может быть, я просто обыкновенный
обыватель и семейное живет во мне? Потому ли он дорог мне, что
с детских лет живет со мной, я просто

привык к нему, полюбил, как сына? Только ли потому? Так ли
это? А если бы был он тупица? То, ради чего я живу,
сосредоточилось в нем. Мне посчастливилось. Жизнь нового
человечества далека. Я верю в нее. И мне посчастливилось.
Вот он заснул так близко от меня, прекрасный мой новый мир.
Новый мир живет в моем доме. Я души в нем не чаю. Сын?
Опора? Закрыватель век? Не правда! Не зто мне нужно! Я не
хочу умирать на высокой постели, на подушках. Я знаю: масса,
а не семья примет мой последний вздох. Чепуха! Как мы лелеем
тот новый мир, так я лелею его. И он дорог мне, как
воплотившаяся надежда. Я выгоню его, если обманусь в нем, если
он не новый, не совсем отличный от меня, потому что я еще стою
по брюхо в старом и уже не вылезу, Я выгоню его тогда: мне не
нужен сын, я не отец, и он не сын, мы не семья. Я тот, что
верил в него, а он тот, что оправдал веру.

Мы не семья, мы - человечество.

Значит, что же? Значит, человеческое чувство отеческой любви
надо уничтожить? Почему же он любит меня, он, новый? Значит,
там, в новом мире, будет тоже цвести любовь между сыном и
отцом? Тогда я получаю право ликовать; тогда я вправе любить
его и как сына, и как нового человека. Иван, Иван, ничтожен
твой заговор. Не все чувства погибнут. Зря ты бесишься,
Иван!"

Давным-давно, в темную ночь, проваливаясь в овраги, по колено
в звездах, спугивая звезды с кустарников, бежали,двое:
комиссар и мальчик. Мальчик спас комиссара. Комиссар был
огромен, мальчик - крошка. Увидевшие подумали б: бежит один -
великан, припадающий к земле, и мальчика приняли б за ладонь
великана.

Они соединились навсегда.

Мальчик жил при великане, рос, вырос, стал комсомольцем и стал
студентом. Он родился в железнодорожном поселке, был сын
ремонтного литейного рабочего.

Его полюбили товарищи, его полюбили взрослые. Его иногда
беспокоило то, что он всем нравится,- это порой казалось ему
незаслуженным и ошибочным. Чувство товарищества было в нем
самым сильным. Как бы заботясь о каком-то равновесии и пытаясь
исправить какую-то неправильность, допущенную природой в
распределении даров, он иногда прибегал даже к ухищрениям с
целью как-нибудь сгладить впечатление о себе, снизить его,
спешил потушить свой блеск.

Ему хотелось вознаградить менее удачливых сверстников своей
преданностью, готовностью к самопожертвованию, пылким
проявлением дружбы, отысканием в каждом из них замечательных
черт и способностей. Его общество толкало товарищей к
соревнованию.

- Я думал, почему злятся люди или обижаются,- сказал он.- У
таких людей нет понятия о времени. Тут незнакомство с
техникой. Время - ведь это тоже понятие техническое. Если бы
все были техниками, то исчезли бы злоба, самолюбие и все мелкие
чувства. Ты улыбаешься? Понимаешь ли: нужно понимать время,
чтобы освободиться от мелких чувств. Обида, скажем,
продолжается час или год. У них хватает воображения на год. А
на тысячу лет они не разгонятся. Они видят только три-четыре
деления на циферблате, ползут, тычутся... Куда им! Всего
циферблата не охватят. Да вообще: скажи им, что есть
циферблат,- не поверят!

- Так почему же только мелкие чувства? Ведь и высокие чувства
коротки. Ну... великодушие?

- Видишь ли. Ты меня вот послушай. В великодушии есть
какая-то правильность... техническая. Ты не улыбайся. Да,
да. Нет, в самом деле... я, кажется, запутался. Ты меня
смущаешь. Нет, подожди! Революция была... ну, как? Конечно,
очень жестокая. Хо! Но ради чего она злобствовала? Была она
великодушна, верно? Добра была - для всего циферблата...
Верно? Надо обижаться не в промежутке двух делений, а во всем
круге циферблата... Тогда нет разницы между жестокостью и
великодушием. Тогда есть одно: время. Железная, как
говорится, логика истории. А история и время одно и то же,
двойники. Не смейся, Андрей Петрович. Я говорю: главным
чувством человека должно быть понимание времени.

Он сказал также:

- Я собью спеси буржуазному миру. Они издеваются над нами.
Старики брюзжат: где ваши новые инженеры, хирурги, профессора,
изобретатели? Я соберу большую группу товарищей, человек сто.
Мы организуем союз. По сбиванию спеси буржуазному миру. Ты
думаешь, я хвастаю? Ты ничего не понимаешь. Я вовсе не
заношусь. Мы будем работать как звери. Вот увидишь. К нам
приедут кланяться. И Валя будет в этом союзе.

Он проснулся.

- Видел сон, - засмеялся он, - будто я с Валькой сидим на
крыше и смотрим в телескоп на луну.

- Что? А? Телескоп?

- И я ей говорю: "Вон там, внизу, "море кризисов". " А она
спрашивает: "Море крыс?"

В тот год весной Володя уехал на короткий срок повидаться с
отцом в город Муром. Отец работал в муромских
паровозостроительных мастерских. Прошло два дня разлуки, и в
ночь на третий день ехал Андрей домой. На повороте шофер
уменьшил скорость, светало, и Андрей увидел лежащего под стеной
человека.

Напоминание об отсутствующем слетело к нему с того, лежащего
на решетке. Оно приказало ему дернуться и нагнуться к шоферу.