данный ему урок. Помогай, пока можешь... Делай все, что в твоих силах... Но
когда уже ничего не можешь сделать - забудь! Повернись спиной! Крепись!
Жалость позволительна лишь в спокойные времена. Но не тогда, когда дело идет
о жизни и смерти. Мертвых похорони, а сам вгрызайся в жизнь! Тебе еще жить и
жить. Скорбь скорбью, а факты фактами. Посмотри правде в лицо, признай ее.
Этим ты нисколько не оскорбишь память погибших. Только так можно выжить.
правительстве. О несостоятельности Франции. Об Англии. Об Италии. О
Чемберлене... Слова, слова... А другие действовали. Они не были сильнее, они
были решительнее. Они не были смелее, они лишь знали, что другие не станут
сопротивляться. Отсрочка... Но на что ее употребили? Чтобы вооружиться,
чтобы наверстать упущенное, чтобы собраться с силами? Черта с два! Сидели,
сложа руки, и смотрели, как вооружаются другие... Бездеятельно выжидали,
надеялись на новую отсрочку. Старая притча о стаде моржей: сотнями лежали
они на берегу, пришел охотник и стал одного за другим приканчивать дубинкой.
Объединившись, они могли бы легко раздавить его - но они лежали, смотрели,
как он, убивая, подходит все ближе, и не трогались с места:
европейских моржей. Закат цивилизации. Усталые и бесформенные сумерки богов.
Выцветшие знамена прав человека. Распродажа целого континента. Надвигающийся
потоп. Суетливые торгаши, озабоченные лишь конъюнктурой цен. Жалкий танец на
краю вулкана. Народы, снова медленно гонимые на заклание. Овцу принесут в
жертву, блохи - спасутся. Как всегда.
не был кроток, как голубь, мягкий, серый голубь? Мертвых похорони, а сам
вгрызайся в жизнь. Время быстротечно. Выстоять - вот что главное.
Когда-нибудь ты понадобишься. Ради этого надо сберечь себя и быть наготове.
Только на столик у самого оркестра падал яркий луч прожектора, освещая Жоан
Маду.
продолжал стоять, глядя на Жоан.
от всего, о чем только что думал. Хотелось забыть гримасу прошлого и гримасу
смерти - живот, развороченный снарядом, живот, разъедаемый раком. Он
заметил, что сидит за тем столиком, за которым два дня назад сидел вместе с
Кэт Хэгстрем. Соседний столик освободился. Однако Равик не стал
пересаживаться. Какая разница, сидеть тут или там, - Кэт Хэгстрем все равно
уже не помочь. Как это однажды сказал Вебер? Зачем расстраиваться, если
случай безнадежный? Делаешь, что можешь, и спокойно отправляешься домой. А
иначе что бы с нами стало? И впрямь - что бы с нами стало? Он слушал голос
Жоан Маду, доносившийся из оркестра. Кэт была права - этот голос волновал.
Он взял графин с кристально прозрачной водкой. Одно из тех мгновений, когда
краски распадаются, когда серая тень падает на жизнь и она ускользает из-под
бессильных рук. Таинственный отлив. Беззвучная цезура между двумя вздохами.
Клыки времени, медленно вгрызающиеся в сердце. "Санта Лючия", - пел тот же
голос под аккомпанемент оркестра. Голос накатывался, словно морской прибой,
доносился с другого, забытого берега, где что-то расцветало.
обозначилась его черная бородка. Затем он растворился в темноте. Равик
посмотрел ему вслед и снова налил рюмку.
круги столиков и едва различимые лица над ними. Жоан Маду поднялась и стала
пробираться между столиками. Несколько раз ей пришлось остановиться - пары
выходили танцевать... Равик посмотрел на Жоан, а она на него. Ее лицо не
выразило и тени удивления. Она направилась прямо к Равику. Он встал и
отодвинул столик в сторону. Один из кельнеров поспешил на помощь.
рюмку.
вечность. Три недели. Тогда ты сидела, съежившись под плащом, жалкий комочек
горя, жизнь, угасающая в полутьме. А теперь...
поставленные глаза, губы - все, что было стертым, разрозненным, лишенным
связи, вдруг слилось в светлое, таинственное лицо. Оно было открытым - это и
составляло его тайну. Оно ничего не скрывало и ничего не выдавало. Как я
этого раньше не заметил? - подумал он. Но, быть может, раньше, кроме
смятения и страха, ничего в нем и не было.
мосту Альма.
поблекшим лицом, ты была не ты; потом между нами что-то произошло... И вдруг
выясняется - все это неправда.
Казалось, она вся отдалась курению. Потом пила, медленно и спокойно, и снова
казалось, что это полностью поглощает ее. Казалось, все, что бы она ни
делала, захватывало ее безраздельно, даже если она делала что-то
второстепенное, несущественное. Тогда, подумал Равик, она была само
отчаяние. Теперь от отчаяния не осталось и следа. От нее внезапно повеяло
теплом и непосредственным, непринужденным спокойствием. Он не знал,
объяснялось ли это тем, что в этот миг ее ничто не волновало; он лишь
чувствовал тепло, излучаемое ею.
нашла.
по нескольким ступенькам. Там сидели шоферы и две-три девушки. У кельнера на
руке была татуировка - женщина.
спрашивали его здесь?
нельзя установить точно. Самое простое - отправиться в тот же кабачок. Но
ведь сейчас это невозможно.
татуировкой на руке мельком взглянул на них, затем вышел из-за стойки,
шаркающей походкой подошел к столику и вытер его.
руке задвигалась. - Вы и в тот раз сидели здесь.
Шломо Вульф
Сертаков Виталий
Свержин Владимир
Акунин Борис
Прозоров Александр
Майер Стефани