избравшие черный и белый цвета для стягов, так как белый - цвет чистоты
друзей Христу, а черный - это немилосердие к неприятелю...
эпохи, разве они заслужили, чтоб я над ними хихикал, как какой-нибудь там
Ариосто? Я, который мог бы стать их новым Жуанвилем18. Мне вспомнились
страницы о тамплиерах в "Истории Людовика Святого", сочинении, автор
которого, воин и писец, ходил вместе с королем Людовиком в Святую Землю. К
тому времени тамплиеры существовали уже более ста пятидесяти лет, и
крестовых походов уже состоялось предостаточно, чтобы разочароваться в каких
бы то ни было идеалах; Развеялись, как сон, призраки королевы Мелисенды и
Бодуэна, прокаженного короля, на время стихли междуусобицы и распри в
Ливане, где уже тогда земля горела под йогами. Уже однажды пал Иерусалим,
Барбаросса утонул в Киликии, Ричард Львиное Сердце, разбитый наголову и
покрытый позором, возвратился на родину, переодетый, кстати говоря, в
накидку тамплиера. Христиане проиграли свою войну, а у мавров оказалось
совсем иное представление о конфедерации политических субъектов,
самостоятельных, но объединенных во имя защиты цивилизации: это были люди,
читавшие Авиценну, никакого сравнения с невеждами европейцами. Возможно ли
было в течение двух столетий, постоянно соприкасаясь с толерантной,
мистичной, либертинской культурой, не поддаться ее обаянию - в особенности
имея для сравнения культуру Запада, грубую, низкую, варварскую и германскую?
В 1244 году Иерусалим пал в последний и окончательный раз, война, начавшаяся
за сто пятьдесят лет до того, была христианами проиграна, и отныне им нечего
было делать с мечом на мирных равнинах, в ароматной тени ливанских кедров,
бедные мои тамплиеры, для чего, для кого все ваши жертвы?
склоняется ли слух к таинственным ученьям мусульманских мистиков, взор - к
иератическому созерцанью потаенных сокровищ? Не тогда ли родилось
легендарное представление о рыцарях Храма, до сих пор живущее в
разочарованных, жаждущих умах, - повесть о безграничной могущественности, не
знающей, к чему ей применить свою мощь...
делил трапезы с Фомой Аквинским и еще верил в крестовые походы, несмотря на
двухвековую историю их неудач, обусловленных глупостью победителей. Стоит ли
пробовать еще раз? Но Людовик Святой говорит, что стоит; тамплиеры выносливы
и не оставят его в случае поражения, крестовые походы стали их ремеслом, да
и как оправдать существование Храма, если нет крестовых походов?
сплошными рядами сверкали пики и алебарды, развевались знамена, блестели на
солнце щиты, кривые турецкие сабли и позолоченное оружие кавалерии; все эти
люди, как свидетельствует Жуанвиль, представляли собой великолепное зрелище.
Людовик мог бы выждать удобный момент, но он решил произвести высадку во что
бы то ни стало. "Верноподданные мои воины, объединившиеся милостию Божиею,
мы будем непобедимы. Если же мы проиграем сражение, то станем мучениками во
имя Христа. Если победим, слава Господня от того преумножится". В это трудно
было поверить, но тамплиеры были взращены в духе истинного рыцарства и
должны были поддерживать сложившееся о них представление. И они последовали
за королем в его необъяснимом безумии.
неожиданно, что король опасался входить в город, не веря в возможность
подобного бегства противника. И тем не менее все произошло именно так:
Людовик тотчас же приказал превратить в церкви. Теперь предстояло сделать
выбор: наступать на Александрию или на Каир? Наиболее разумным решением было
бы взять Александрию и тем самым лишить Египет жизненно важного порта.
короля Роберта д¦Артуа, амбициозный, страдающий манией величия, жаждущий
славы, и немедленно - как всякий младший брат. Он настоял на походе на Каир,
сердце Египта. Ранее проявлявшие осмотрительность тамплиеры становятся
неуправляемыми. Король запретил разобщенные стычки, но магистр Ордена
нарушил приказ. Увидев отряд султанских мамелюков, он вскричал: "Вперед, на
них во имя Господне, я не смогу вынести позора их присутствия!"
принялись насыпать дамбу, чтобы перейти ее вброд под прикрытием своих
передвижных башен, однако сарацины переняли у византийцев искусство владения
греческим огнем. Снаряды с греческим огнем были огромны, словно винные
бочки, за ними тянулся напоминающий огромную стрелу огненный шлейф:
за триста византийских монет указывает королю место переправы. Король решил
перейти в наступление. но переправа оказалась опасной, многие рыцари
утонули, а оставшихся в живых уже ждал на противоположном берегу отряд из
трехсот конных сарацинов. Однако основным силам христиан все же удалось
выбраться на сушу, по приказу первыми ринулись в бой тамплиеры, за ними
последовал граф д¦Артуа. Мусульманские всадники бросились наутек, а
тамплиеры стали дожидаться подхода остальных своих частей. Граф же д'Артуа
со своим отрядом ринулся за неприятелем.
неприятельского лагеря, но поспели туда уже после того, как д¦Артуа произвел
в нем большое опустошение. Мусульмане обратились в бегство в направлении
Мансураха. Легкая победа опьянила д¦Артуа, и он решил преследовать их.
Тамплиеры пытались было его остановить, а их командующий, Великий магистр
брат Жиль даже прибег к лести, говоря, что граф одержал восхитительную,
величайшую из побед, которые когда-либо знала история завоевания заморских
территорий, Но заносчивый и жаждущий славы д¦Артуа стал обвинять тамплиеров
в измене, говоря, что если бы они и Орден Госпитальеров действительно
захотели, то эта земля уже давным-давно была бы завоевана и что сам он
только что подал пример того. чего может добиться полководец, у которого в
жилах течет кровь, а не вода. Эти слова задевали честь тамплиеров. Храм
никому не уступит первенства, и все вместе они ринулись к городу, ворвались
в него, и лишь у дальней стены осознали, что допустили ту же самую ошибку,
что и при взятии Аскалона, Христианское войско и тамплиеры не успели
овладеть султанским дворцом, вокруг которого собрались неверные, чтобы
затем, словно падальщики, наброситься на разрозненные отряды грабителей,
Неужели алчность опять ослепила тамплиеров?
д¦Артуа на штурм города, брат Жиль твердо сказал ему: "Ваше высочество, ни
я, ни мои братья не испытываем страха и последуем за вами. Но знайте: мы
сомневаемся в том, что кто-то из нас сможет оттуда вернуться". Как бы то ни
было, д'Артуа, а с ним немало храбрых рыцарей, в том числе и двести
восемьдесят тамплиеров, пали на поле боя.
поражения. Однако даже Жуанвиль не так представляет эту историю: бывает, в
этом прелесть войны.
балетом, в котором иногда слетает несколько голов и слышны отчаянные призывы
к Господу, да еще порой король всхлипнет по своим верным умирающим вассалам,
но все это происходит словно в цветном фильме - среди красных доспехов,
золотых уздечек, сверкающих на желтом солнце пустыни шлемов и мечей, у
бирюзовых морских вод - и как знать - может, каждое побоище для тамплиеров
было именно таким.
от того, падает он с коня или же поднимается в седло, он описывает отдельные
сцены сражения, а не общий план битвы, и создается впечатление, что решающее
место занимают отдельные дуэли, исход которых зачастую непредсказуем и
зависит от воли случая. Так, Жуанвиль бросается на помощь графу де Ванону,
какой-то турок наносит ему удар копьем, лошадь падает на колени, Жуанвиль
перелетает через ее голову, затем поднимается с мечом в руке, и мессир
Герард де Сивери ("да простит его Господь") подает ему знак укрыться в
разрушенном доме, по пути к которому их едва не втаптывает в землю турецкий
отряд; полуживыми они добираются до дома, баррикадируются, а турки
забрасывают их копьями через пробитую крышу. Мессир Феррис де Лупе ранен в
оба плеча, "и рана была столь велика, что кровь текоша, словно родник",
Сиврей ранен обломком сабли в лицо так, что "нос падоша на уста".
другое поле сражения, новые батальные сцены, очередные убитые и спасенные in
extremis, громкие молитвы, обращенные к святому Иакову. А в это время душка
граф де Суассон, не переставая размахивать двуручным мечом, выкрикивает:
"Сударь Жуанвиль, пусть вопят эти канальи, но клянусь Господом, мы еще будем
вспоминать об этом дне в одном из будуаров!" А король жаждет известий о
своем брате, проклятом графе д'Артуа, и брат Анри де Роннэ, предводитель
рыцарей Ордена Госпитальеров, отвечает, что "известия хорошие, ибо уверен,
что братия и граф д'Артуа в раю пребудут".
посылает, и на глаза ему наворачиваются крупные слезы.
Великий магистр Гийом де Сонак, заживо сожженный греческим огнем,
Шилова Юлия
Орловский Гай Юлий
Белов Вольф
Скальци Джон
Мороз Александра
Херберт Фрэнк