Чтение 23–й страницы книги ~Остров накануне~

"Бездуховное. Конец?"

"Нет, погодите, нужен финал с вывертом..."

"Как это?"

"Усилие ума, которым будет подмечена неслыханная до этой поры связь между
двумя предметами, превосходящая любое наше соображение, так чтобы в этом
занимательном упражнении таланта весело затмилось всякое понятие о сущности
вещей".

"Я не понял..."

"Сейчас поймете. Вот: повернем вспять все сказанное прежде, вы еще, к
счастию, не умерли, и дадим ей возможность воспрепятствовать умиранию.
Пишите. Вы, может быть, преуспеете еще, сударыня, меня спасти. Я отдал вам
свое сердце. Но как мне существовать без этого двигателя жизни? Не прошу вас
вернуть его, ибо только в сладчайшей неволе располагает оно преславнейшей из
свобод. Однако прошу, пришлите ко мне в замену сердце ваше, ибо не найти
поместилища более достойного, чтоб почтить его. Чтобы жить, вам нет нужды в
двух сердцах. Мое же бьется в вашу честь настолько мощно, что может
обеспечить вам наивековечнейшее из пыланий".

Он крутнулся на каблуках и раскланялся, как артист в ожидании
рукоплесканий. "Что, разве не великолепно?"

"Великолепно? Да... но как бы сказать... немного комично. С чего бы этой
даме бегать по Казале и вручать и принимать сердца, подобно разносчику?"

"Вы думаете, она полюбит мужчину, который изъясняется, как банальный
буржуа? Подпишите и запечатайте".

"Но дело не только в даме, а если она покажет кому-нибудь, я умру от
позора".

"Не покажет. Она положит письмо в корсет и каждую ночь, зажигая свечку на
ночном столике, будет перечитывать, осыпая поцелуями. Подписывайте".

"Но вообразим, к примеру, что она не умеет читать. Ей придется показать
кому-то, кто..."

"Что, месье де ла Грив! Не желаете вы сказать, что вы влюбились в
деревенскую девку! Как, меня заставили растрачивать вдохновение для
запугивания хамки? Единственный выход - вызвать вас к барьеру".

"Я сказал для примера. Для фантазии. Мне преподавали, что осмотрительный
человек должен допускать вероятности, варианты, среди всех возможных даже
самые невозможные..."

"Видите, вы тоже научаетесь выражаться таким манером. Но вы допустили
нелепицу, среди всех невозможных самую смехотворную. Как бы то ни было, не
хочу принуждать вас. Хорошо, вычеркните последнюю фразу и пишите далее под
мою диктовку..."

"Но если я зачеркну, придется переписывать лист..."

"Вы еще и неусердны. Но муж разума всегда извлекает полезность из
сумбура. Зачеркивайте. Готово? Замечательно. - Сен-Савен намочил палец в
умывальном тазу, капнул водой на зачеркнутые строки. Бесформенная клякса
медленно наливалась чернилами. - Пишите. Извините, Госпожа, за то что я не
сумел уберечь мысль, которая, исторгая у меня эти слезы, ошеломила своей
горячностью. Случается, что этнейским огнем вызываются к жизни сладчайшие
ручьи солоноватых струй. Но, о Сударыня, сердце мое подобно раковине моря,
которая, впитывая драгоценнейший пот восходов, порождает жемчужину и с нею
совокупно растет. При мысли, что неблагосклонностью вашей восхитится из
сердца моего тот жемчуг, который столь ревниво в нем выпестован, сердце тает
в хлынувшем из глаз потоке... Несомненно, де ла Грив, сейчас получилось
лучше, мы убрали излишества... Лучше к концу поуменьшить эмфазу любовника,
чтоб усугубилось сострадание любимой. Подпишите, запечатайте и передайте ей.
Потом ждите".

"Ждать чего?"

"Север Компаса Осмотрительности указует на то, чтоб, пустив паруса по
ветру, дожидаться Благоприятной Ситуации. В этих делах ожидание никогда не
вредит. Присутствие усыпляет голод, а расстояние его усиливает. Будучи
вдалеке, вы увидитесь львом, представши изблизи, можете показаться мышонком,
что родился от горы. Несомненно, вы изобилуете превосходными достоинствами,
но достоинства теряют блистательность, если их можно потрогать, а фантазия
досягает дальше, нежели зрение".

Роберт поблагодарил и бросился домой, спрятав послание на груди, будто он
его украл, будто боялся, что кто-то заберет у него восхитительное
похищенное.

Я разведаю, где она, твердил он себе, поклонюсь и вручу ей письмо. Он
метался на постели, воображая, как она будет проговаривать слова письма
своими губами. Теперь он уже представлял себе Анну Марию Франческу из Новары
в свете всех добродетелей, которыми наградил ее Сен-Савен; признаваясь, даже
с помощью Сен-Савеновых речей, в любовной страсти, он почувствовал, что
страсть возросла; неохотно втянувшегося в игру, вдохновение его воскрылило,
Отныне он любил деву из Новары с тем же утонченным бешенством, которого было
исполнено письмо.

Пустившись на разыскания той, от которой он был так расположен
отдалиться, хотя пушечная канонада осыпала город, не обращая внимания на
опасность, через несколько дней он ее повстречал на перекрестке улиц,
несущую колосья, как древнеримская богиня. В смятении он бросился навстречу,
не понимая толком, что надлежало сделать или сказать.

Поравнявшись с ней и дрожа, он загородил ей дорогу и сказал: "Прошу
позволения..."

"Позволения? - со смехом отвечала дева. - Чего нужно?"

"Нужно, - пролепетал Роберт, - узнать, какой дорогой ходят к Замку".

Дева мотнула назад головой с развевающейся гривой:

"Туда". И повернула за угол.

И в этот же угол, в то время как Роберт в замешательстве раздумывал, идти
ли, со свистом приземлилось ядро, разнеся садовую каменную ограду и
распространив великую пыль. Роберт прокашлялся, обождал, когда пыль сядет, и
догадался, что шествуя ужасно нерешительно по просторным равнинам Времени,
он прошляпил Благоприятный Случай.

Чтобы наказать себя, он горестно изодрал письмо и направился к дому, в то
время как ошметья его души трепыхались в пыли на мостовой.

Первая неизъясненная любовь убедила его навеки, что предмет страстного
чувства располагается далеко, и думаю, этим определилась вся его участь. В
последующие дни он снова пошел по перекресткам: туда, где получил известие о
ней; туда, где изучал какие-то следы ее жизни; туда, где слышал чужой о ней
разговор и где он сам видел возлюбленную, - и снова закрепил этот план в
памяти. Так он снял чертеж Казале в свете сердечной страсти, преобразив
улочки, фонтаны, площади в Реку Сердечной Склонности, Озеро Равнодушия и
Море Недоброжелательства; израненный город он превратил в Страну собственной
ненасытной нежности, в Остров (о, уже тогда! вещие слова!) своего
одиночества.

13. КАРТА СТРАНЫ НЕЖНОГО

(La carte du Tenere - из книги французской писательницы Мадлен де Скюдери
(1607-1701) "Клелия, римская история" (1654-1660))

В ночь на двадцать девятое июня великий скрежет разбудил казальцев, и
вслед за тем барабанная тревога; это сработала первая мина, которую
нападающие сумели подвести под городскую стену, разнеся один полумесяц и
уложив двадцать пять солдат. На следующий день, к шести вечера, разразился
как будто гром на востоке, и в рассветной половине неба высветился рог
изобилия, светлей горизонта, и завиток его укорачивался и удлинялся. Вид
кометы испугал оружный люд и позагонял устрашенных казальцев глубоко в
жилища. В наступившие недели были подорваны другие участки стен, в то время
как со скатов осажденные палили впустую в воздух, а их противники
подбирались под прикрытием земли, и контрподкопы и противоминные туннели уже
не давали возможности их выкуривать.

Это кораблекрушение Роберт прожил равнодушно, как пассажир. Много часов
проводил он, беседуя с отцом Иммануилом о наилучшем способе описывать огонь
осады, но и с Сен-Савеном виделся все чаще, и они подбирали не менее
искрометные метафоры, дабы передавать накал Робертовой страсти, о крушении
которой он совестился докладывать другу. Сен-Савен открывал ему сцену, на
которой интрига его галантности имела возможность успешно развиваться; молча
Роберт переносил щекотливое положение, сочиняя с Сен-Савеном все новые
послания, которые потом он якобы передавал по назначенью, на деле же
очаровывался, перечитывая их напролет ночами, словно бы дневник толиких
томлений был не им для Нее создан, а прислан к нему Ею.

Он воображал себе, как Дева из Новары, преследуемая ландскнехтами, в
изнеможении сникает ему на руки, и он разметывает врагов и ее, обессиленную,
сопровождает в непроходимый сад, где ему выпадает награда в виде дикарской
признательности. При таких мыслях он вытягивался на постели, а после
длительного бесчувствия, придя в себя, садился сочинять сонеты к любезной.

Один из сонетов он показал Сен-Савену, и тот вынес приговор: "Я вижу в
нем изрядное дурновкусие, позвольте молвить. Но не отчаивайтесь. Большинство
парижских поэтов пишет хуже. Избегайте воспевания чувства. Страсть не дает
вам приблизиться к божественному хладнокровию, в нем секрет Катулла".

Роберт нашел в душе меланхолию, об этом также он оповестил Сен-Савена.
"Радуйтесь, - ответил на это его приятель. - Меланхолия не отброс, а
сердцевина крови. Она рождает героев, потому что, гранича с неистовством,
подвигает их на деяния многоотважные". Но Роберт ни на что не ощущал
подвижности и меланхолически сетовал на недостаточность меланхолии.

Нечувствительный к бою и к пальбе пушек, он вслушивался в облегчительные
известия: развал в испанском штабе, наступление французов. Радовался, когда