Юрониса. Это был воистину замечательный документ. "Юронис состоит на учете в
детской комнате с 5 ноября 1966 года, - было сказано в первых строчках
характеристики, - за систематическую кражу велосипедов". Потом слова насчет
кражи велосипедов были небрежно зачеркнуты, и оставалось неясным - за что
же состоит подросток на учете в детской комнате милиции.
работу". Ясно. Только не видно, какие плоды дала эта беседа.
время рейда. Какая беседа, о чем, во время какого рейда?..
машина забуксовала..." Тут я не выдержала и вслух засмеялась, до того эта
запись смахивала на старый анекдот, потому что не легковую машину угнал
Юронис, а грузовую, и не забуксовала она, а сжег он мотор, и вообще он "ехал
не в ту сторону". Точность этих записей демонстрировала то внимание, с
которым относилась к трудному подростку детская комната,
тему? Объяснение в чем? И снова, с монотонной унылостью:
родителями...
поведения их сына..."
Замечательно! В этом документе было все замечательно. И то, что несчастная
одинокая старуха называется "родителями", и то, что с "ними" регулярно
проводят беседы о поведении сына, который плевать на "них" хотел, и то, что
воспитание несовершеннолетнего уголовника носит рейдовый характер, и то, что
последнюю беседу провели, когда он уже неделю сидел в тюрьме. Правда,
начальник милиции капитан Стасюнас не знал, что на этот раз поведение
Юрониса было совсем плохое. Он просто человека убил.
Евгения Курбатова
я отправилась домой к матери Юрониса.
окошками. Я постучала в дверь, обитую рваной клеенкой.
послушно растворилась. Седая морщинистая женщина с испугом смотрела на меня.
И мне на мгновение вдруг стало совестно, что я еще молодая и совсем
здоровая. Такая была эта женщина немощная, серая, усталая. Вся она состояла
из одних суставов, будто позвоночник, все прямые кости из нее вынули, и
только одна дряблая, слабая оболочка невесть как держалась вертикально.
спросить. - Вы проходите в комнату, пожалуйста...
комнате было пустовато и очень чисто. На стене висела фотография Альбинаса.
Я присела к столу и достала из портфеля бумагу и ручку.
себя на мысли, что брезгую пить в этом доме. И от этого разозлилась на себя.
покорность, полное подчинение судьбе и всем людям, кто захотел бы только
приказать. Потому что от жизни она уже вообще ничего не ждала - это видно
было по ее лицу и совершенно мертвым, бессильным рукам. Ничего хорошего все
равно не могло произойти, а хуже, чем произошло, уже не могло случиться.
а потом привыкла. Ко всему человек привыкает: и к горю, и к позору. Все тут
сразу на меня...
разошлись круги, и снова замерла. Я слушала ее, и у меня все время перед
глазами было лицо матери Кости Попова. Сухое, сильное, с крупными чертами,
какие вырезал на своих портретах Эрьзя, нестертое и нераздавленное даже этим
безмерным горем.
я ему в жизни дать могла? Я же ведь неграмотная, уборщицей работаю.
кормила, а своих ребят не всегда могла накормить досыта. Голова у меня болит
что-то, в висках ломит. Да, о чем это я? Мать Попова тоже не могла дать
своим сыновьям многого. И вспомнила почему-то слова своего отца: "Беда в
том, что мы ищем точные подобия. А мир фрагментарен. Надо искать сходство в
деталях".
на работе у него не получалось, очень он нервный. Менял работы часто...
токарем на "Красном пролетарии", потом шофером. "Первый раз меня Костя
ослушался, когда ушел из седьмого класса. До станка не доставал, маленький
он был, работал, стоя на ящике, две нормы выполнял". Голова очень болит
что-то.
Альбинаса. Говорили, что это дед. Он ведь старый совсем, а жить с нами все
равно не хотел. "Деревенщина ты была, деревенщиной помрешь",- всегда укорял
он меня. В Каунасе он живет, конюхом там работает. И денег мне на Альбиночку
не давал никогда. Может, сын поэтому такой злой, нервный вырос...
пятнадцать лет минуло. Долго болел он перед этим, трудно нам было". Глаза у
меня режет сильно. Я, наверное, простудилась.
Молайни, и пришли они ночью, "зеленые братья" эти самые, будь им пусто, и
давай в дом ломиться. Хотели, чтобы брат мой опять с ними в лес ушел, а я
дверь не открывала. Вот они из автоматов и начали строчить. А две пули в
меня попали, с тех пор я инвалидом стала... Не слушался меня Альбиночка...
Ругался на меня, что я его жизнь погубила... А что я могла сделать? Курил он
и водку пил лег с пятнадцати. С осени прошлой и дома не бывал, все у шлюхи у
этой... Опоила она его чем-то... А в милиции говорят: "Не наше дело... Может
быть, любовь..." Придут скажут: "Вы на сына повлияйте..." А как же я
повлияю? Он ведь и дома не бывает... и не слушает меня совсем...
как некстати все это. Голос старой женщины, которая и живет-то по инерции,
совсем меня добивал. Я достала из портфеля ножи:
привезла еще до войны, при Сметоне было еще. Очень он хороший, этот ножик, я
им всегда капусту шинковала, и хлеб им резать удобно...
которую потерял, и уже смирился с утратой, и вдруг неожиданно нашел вновь.
навсегда выражение испуганного удивления. Он говорит, как, наверное,
командуют новобранцами на плацу - коротко, четко. Но из-за этого
удивленного выражения лица его слова звучат так, будто он сам в них не
верит.
Владимира, умерла, когда мальчику было семь лет. А я очень занят на службе,
и он часто оставался без надзора.
же ему отец. И в этом вопросе претензий к нему не имею.
краснеть, болезненный, плитами, багрянец заливал шею и медленно полз к
затылку.
за это моральную ответственность?
было видно, как он страдает.
одеялами. Но согреться все равно не могла, так сильно трясло меня. Очень
хотелось спать, но как только я закрывала глаза, то рядом со мной
присаживалась на стул Казимира Юронис и говорила своим серым, дряхлым
голосом: "Он... ведь... совсем... не слушал... меня".
не выполнял... без надзора... его... этому... не учил".
любовь... Не можем... вмешиваться..."