Чтение 23–й страницы книги ~Пан~

- Забрались мы с вами в эту самую Индию и охотимся, а? Ну, не
смехотворно ли? Так выпьемте же за все царства мира и за всех хорошеньких
женщин, замужних и незамужних, близких и дальних. Ха-ха! Подумайте! Мужняя
жена - и предлагается мужчине, мужняя жена!

- Графиня! - сказал я едко. Я сказал это очень едко и попал в самую
точку. Он оскалился, как собака, потому я и говорю с уверенностью, что
попал в самую точку. Потом он вдруг нахмурился, у него задергались веки,
видно, спохватился, не слишком ли много выболтал, будто кому нужна его
несчастная тайна. Но тут как раз к нашей хижине подбежало несколько
ребятишек с криками:

- Тигры! Ой, тигры!

У самой околицы, в кустах, как идти к реке, тигр схватил ребенка.

Глану, недаром он раскис и вдобавок напился, этого было достаточно, он
тотчас схватил винтовку и бросился к кустарнику, даже головы не покрыл.
Интересно, однако, узнать, отчего он взял все же винтовку, а не дробовик,
раз уж он такой храбрый? Ему пришлось переходить реку вброд, что
небезопасно, правда, река-то, надо сказать, перед дождями почти совсем
пересохла. Скоро я услыхал два выстрела и следом за ними третий. Три
выстрела по одному зверю! - подумал я; двумя выстрелами можно уложить
льва, а здесь ведь тигр всего-навсего! Но и три выстрела были напрасны,
ребенок был разодран в клочья и почти съеден, когда подоспел Глан; не будь
он так пьян, он бы и не пытался его спасать.

Всю ночь он прокутил в соседней хижине с одной вдовой и двумя ее
дочками; уж не знаю, с кем именно из них.

Два дня потом Глан и часа не был трезв, и собутыльников нашлось
предостаточно. Он зазывал и меня, он уже не соображал, что говорит, и
заявил, будто я к нему ревную.

- Вас ослепляет ревность, - говорит.

Ревность! Это я-то ревную!

- Помилуйте, - говорю, - я ревную! Да с чего бы я стал ревновать!

- Нет, нет, конечно, вы не ревнуете, - ответил он. - Кстати, я сегодня
видел Магги, она жевала, как всегда.

Я прикусил язык и отошел.

4

Мы снова стали ходить на охоту. Глан чувствовал, что виноват передо
мной, и попросил у меня прощения.

- А вообще-то мне все надоело до смерти, - сказал он. - Хорошо бы вы
как-нибудь промахнулись и всадили мне пулю в затылок.

"Небось снова письмо графини ему покоя не дает", - подумал я и ответил:

- Что посеешь, то и пожнешь.

С каждым днем он делался все мрачней и тише, пить он перестал, но и не
говорил ни слова; щеки у него ввалились.

Однажды я вдруг услыхал смех и болтовню у себя под окном, выглянул, а
там Глан, опять с самой беззаботной миной громко разговаривает с Магги.
Все свои чары в ход пустил. Видно, она шла прямо из дому, а он ее
подстерег. Стоят и любезничают под самым моим окном, и хоть бы что!

Я прямо-таки затрясся, схватил ружье, взвел курок, но тут же опустил
ружье. Я вышел, взял Магги за руку, мы молча пошли по поселку; Глан тотчас
скрылся в хижине.

- Опять ты с ним говорила, зачем? - спросил я у Магги.

Она не отвечала.

Мне стало тошно, сердце колотилось безумно, я едва переводил дух.
Никогда еще не видал я Магги такой красивой, я и белой девушки такой
красивой никогда не видал, и я совершенно забыл, что она тамилка, я вообще
ни о чем, кроме нее, уже не помнил.

- Скажи, - попросил я, - почему ты с ним говорила?

- Он мне нравится, - ответила она.

- Он тебе нравится больше меня?

- Да.

Ну вот, пожалуйста, он ей нравится больше меня, а чем я хуже? Ведь как
я всегда к ней был добр, вечно совал ей деньги и подарки, а он?

- Он над тобой смеется, говорит, что ты жуешь, - сказал я.

Она было не поняла, но я растолковал ей, что вот у нее привычка все
совать в рот и жевать, а Глан из-за" этого над ней насмехается. Наконец
мне удалось произвести на нее некоторое впечатление.

- Послушай, Магги, - сказал я далее, - ты будешь моей навеки, хочешь? Я
все обдумал: ты поедешь со мной, когда я буду уезжать, я возьму тебя в
жены, слышишь, и мы поедем ко мне на родину и там будем жить. Ну как?

Это тоже произвело на нее впечатление. Магги развеселилась и всю
прогулку болтала без умолку. Глана она упомянула только раз, она спросила:

- А Глан тоже с нами поедет?

- Нет, - ответил я, - он не поедет с нами. Ты жалеешь?

- Нет-нет, - быстро ответила она. - Я рада.

Больше она о нем не говорила, и я успокоился. И когда я ее позвал к
себе, она пошла.

Часа через два, когда я остался один, я вскарабкался к Глану и постучал
в тонкую тростниковую дверцу. Он был дома. Я сказал:

- Я пришел предупредить вас, что завтра нам, пожалуй, не стоит идти на
охоту.

- Отчего же? - спросил Глан.

- Оттого, что я за себя не ручаюсь, я могу вдруг промахнуться и всадить
вам пулю в затылок.

Глан не отвечал, и я спустился к себе. Ему бы в самый раз не идти со
мной на охоту после такого предупреждения; и потом, зачем он,
спрашивается, торчал с Магги у меня под окном, да еще громко с ней
любезничал? И вообще, почему бы ему не уехать на родину, если в письме его
и правда звали? Так нет же. Он ходил как потерянный, и все сжимал зубы, и
вскрикивал: "Ни за что! Ни за что! Лучше пусть меня четвертуют!"

И вот утром - это после такого-то предупреждения! - Глан стоит подле
моей постели и кричит:

- Пора, пора, старина! Погодка отличная! Как раз для охоты! А насчет
вчерашнего, так это вы чепуху городили.

Еще не пробило и четырех, но я тотчас вскочил и собрался, вольно же ему
было так небрежничать моим предупреждением. Я заряжал ружье у него на
глазах, а он стоял и смотрел. Вдобавок ко всему никакой такой не было
отличной погодки, напротив, накрапывало, так что он в буквальном смысле
слова надо мной издевался. Но я не стал ничего говорить.

Весь день мы плутали по лесу, каждый со своими мыслями. Мы так ничего и
не подстрелили, то и дело упускали дичь, нас ведь не охота занимала, а
совсем другое. Начиная с полудня Глан пошел несколько впереди меня, чтобы
мне было сподручней, или уж не знаю что. Шел перед самым дулом моего
ружья, но я и эту издевку снес. Мы воротились без происшествий. Я думал:
ничего, может, теперь немного окоротит себя и отстанет от Магги!

- Сегодня был самый длинный день в моей жизни, - сказал Глан вечером,
когда мы подошли к хижине.

Больше мы не сказали друг другу ни слова.

В последующие дни он был в самом мрачном духе, возможно, все из-за
письма.

- Я больше не могу, нет, я больше не могу! - вскрикивал он по ночам; на
весь дом было слышно. В своей угрюмости он дошел до того, что не отвечал
даже на самые любезные расспросы нашей хозяйки, и он стал стонать во сне.

"Да, не чиста у него совесть! - думал я. - И чего же это он домой-то не
едет! Ясно, тут мешала гордыня, как же это он вернется, когда его
прогнали!"

Я виделся с Магги всякий вечер, а Глан с нею больше не заговаривал. Я
заметил, что она перестала жевать, она совсем теперь не жевала, и я этому
радовался и думал: она уже не жует, одним недостатком меньше, и я ее за
это вдвойне люблю! Раз она спросила о Глане. Осторожно так спросила: он не
заболел? Не уехал?

- Если он не сдох и не уехал, - ответил я, - то уж, непременно,
валяется дома. Мне это решительно безразлично. Он мне осточертел.

Но когда мы подошли к дому, мы увидали Глана, он лежал на циновке,
заложив руки под голову и уставясь в небо.

- Да вон он, кстати, и лежит, - сказал я.

Магги тотчас подбежала к нему, я даже не успел ее удержать, и сказала
радостно:

- Я больше не жую, смотри! Ни перьев, ни денег, ни бумажек!

Тот едва глянул на нее и опять уставился в небо, а мы с Магги ушли.
Когда я принялся укорять ее за то, что она нарушила обещание и опять
заговорила с Гланом, она ответила, что, дескать, просто хотела его
осадить.

- А, это пожалуйста, - сказал я. - Но ты разве из-за него перестала
жевать?

Она не отвечала. Это еще что такое - не отвечать?

- Говори же, из-за него или нет?

- Нет, нет, - ответила она, - это я из-за тебя.

Ну, так я и думал. И зачем бы она стала что-то делать ради Глана?

Вечером Магги обещала прийти ко мне, и она пришла.

5

Она пришла в десять часов, я услыхал ее голос. Она вела за руку ребенка
и громко ему что-то говорила. Зачем она привела ребенка и зачем не входит
в дом? Я слежу за ней, и мне начинает казаться, что этот ее громкий