вытащил оружие из кармана: глаза его неотрывно следили за старухой. Она
нерешительно двинулась к кухонной двери.
задумываясь. Но она никакую полицию и не подумает звать. Вам полицейские
страшней, чем мне. Она просто спряталась в кухне, в каком-нибудь дальнем
углу.
Посмотрите сами. - И когда Ворон проходил мимо него, лысый размахнулся, метя
кастетом Ворону в голову так, чтобы попасть позади уха.
кухню, держа пистолет в руке.
по пуле туда, где побольней, только шевельнитесь...
между буфетом и дверью черного хода. Она простонала:
него изо рта без видимых усилий, но манера произносить слова, интонация,
весь тон речи не изменились, это по-прежнему был человек, прошедший частную
школу и факультет теологии. Ругательства перемежались латинскими
выражениями, которых Ворон не понимал. Он спросил раздраженно:
припадком, закатив глаза к потолку, словно в молитве; некоторые латинские
слова, подумал Ворон, могли быть из какой-нибудь молитвы: "Saccus
stercoris", "fauces"1. Он снова спросил:
- прошептала она из своею угла за буфетом, - не волнуйся так, золотце. Ты
ведь дома. - И сказала Ворону со злым отчаянием: - Вот что они с ним
сделали.
дверь. Рука с кастетом взялась за лацкан потрепанного пиджака. Эки сказал
мягко:
этом... в свое время... на лугу, в стогах сена... - он хихикнул.
и жестокость душным облаком заполняли кухню. Старуха с ненавистью следила за
ним из угла. Ворон сказал:
лежать с пулей в брюхе? Будете лежать тут и истекать кровью...
крикнул старухиному мужу:
давая пройти. Ворон ударил его прямо в лицо и отстранился от бесцельного
взмаха руки. Поднял пистолет, но женщина взвизгнула:
обошлись не по-людски... еще тогда... - Она взяла мужа под руку, едва
доставая ему до плеча; седая, неопрятная старуха с жалкой нежностью глядела
на своего Эки.
морщинистой щекой о его рукав. - Пришло письмо от епископа, Эки.
стал самим собой. Сказал:
Взглянул на Ворона, узнавая и не узнавая. - Этот человек еще здесь, Малышка?
и стал подниматься по лестнице. С лестницы ему было слышно, как они
разговаривают - о чем-то договариваются; скорее всего, как только он
скроется из глаз, потихоньку выскользнут из дома и вызовут полицию; если
девушки здесь нет или если они уже избавились от ее трупа, им незачем
опасаться полиции. На площадке второго этажа стояло высокое треснувшее
зеркало.
заячья губа, уродство. Сердце больно ударило в ребра; если бы сейчас ему
пришлось - ради самозащиты - стрелять, рука не была бы крепкой, а глаз -
верным. Он подумал, теряя веру в себя: это конец, теряю хватку. И все из-за
бабы. Он открыл первую попавшуюся дверь и вошел в комнату, видимо лучшую в
доме: широкая двуспальная кровать с цветастым покрывалом, мебель
полированного ореха, вышитый мешочек для оческов, на умывальнике стакан с
лизолем для вставных зубов. Он открыл дверцу огромного гардероба, и затхлый
запах старой одежды и нафталина хлынул наружу. Потом он подошел к закрытому
окну, взглянул на улицу. И все это время ему слышно было, как они шепчутся
внизу, в гостиной, Эки и Малышка, договариваясь о чем-то. Его взгляд лишь на
мгновение задержался на каком-то большом неуклюжем человеке в мягкой шляпе,
болтавшем с женщиной у дома напротив; к нему подошел другой; вместе они
пошли по улице и исчезли из виду. Он узнал их сразу: полицейские. Конечно,
они могли и не знать, что он здесь, могли выполнять какое-то поручение,
вести рутинный опрос. Он быстро вышел на площадку: Эки и Малышка теперь
молчали. Сначала он подумал, они ушли; но, прислушавшись, смог различить
свистящее дыхание притаившейся под лестницей старухи.
не хотел больше тратить время на стариков внизу. Выстрелил в замок и толчком
растворил дверь. Но там никого не было. Комната была пуста. Тесное
пространство почти целиком занимала двуспальная кровать, остывший камин
закрыт медной опускной дверцей, темной от копоти. Ворон взглянул в окно:
ничего, только пустой, мощенный камнем дворик; мусорный ящик; высокий, весь
в саже, забор - отпугивать соседей; серый, угасающий свет дня. На умывальном
столике - радиоприемник; шкаф совершенно пуст. Не возникало и сомнения в
том, для чего служит эта комната.
словно чей-то застывший в затхлом воздухе ужас. Ворон не мог уйти; кроме
того, запертая дверь требовала объяснения. Зачем им было запирать эту дверь,
если здесь нет никаких улик, ничего такого, что представляло бы для них
опасность? Он перевернул подушки на кровати одной рукой, в другой держал
пистолет; в голове метался чей-то страх, билась чья-то боль. О, если бы
только знать, если бы знать! Он вдруг с болью ощутил собственное бессилие -
бессилие человека, привыкшего полагаться лишь на силу оружия. "Я ведь
человек образованный, верно?" Пришедшая на ум привычная фраза звучала
насмешкой: он знал, любой полицейский увидел бы здесь гораздо больше, чем
он. Он опустился на колени и заглянул под кровать. Ничего. Сама по себе
опрятность этой комнаты казалась неестественной, будто комнату прибрали
после того, как было совершено преступление. Даже коврики у кровати не
казались пыльными, будто их совсем недавно вытрясли.
и вправду подарила сумку хозяйке. Но Ворон не мог забыть, как они наврали
ему про то, когда именно она тут ночевала, а еще - что они сорвали буквы с
сумочки. И заперли эту дверь. Но ведь вообще-то двери запирают - от воров,
например; но тогда ключ остается в замке с другой стороны. Да нет, конечно,
какое-то объяснение всему этому должно быть, он это прекрасно понимал: зачем
оставлять чужие инициалы на твоей сумке? Если у тебя полно постояльцев,
естественно, можно спутать, когда кто... Объяснения были, только Ворон не
мог избавиться от ощущения, что в этой комнате что-то произошло, а потом
здесь убрали; и он с отчаянием осознал, что он-то не может вызвать полицию,
чтобы отыскать эту девушку. Из-за того, что он сам был вне закона,
оказывалась вне закона и она. "О Боже, если б мы могли..." Дождь, взметающий
пузыри на поверхности реки, гипсовый младенец, серый свет дня, умирающий на
камнях дворика, тусклое отражение собственного изуродованного лица в
треснувшем зеркале, и снизу, из-под лестницы, свистящее дыхание Малышки. "На
краткий миг, единый час..."
комнату, словно он покидал место, очень ему дорогое. Его тянуло назад, когда
он поднимался на третий этаж, когда по очереди заходил в каждую комнату. Там
не было ничего, кроме шкафов и двуспальных кроватей, и застоявшегося запаха
духов и туалетных принадлежностей, а в одном из шкафов ему попалась
сломанная трость. И все эти комнаты были гораздо грязнее той; в них копилась
пыль, казалось, ими пользуются чаще, но редко убирают. Ворон постоял на
площадке, куда выходили все эти комнаты, прислушиваясь. Эки и Малышка совсем
притихли внизу, дожидаясь, пока он спустится с лестницы. Он снова спросил
себя, не свалял ли дурака, так отчаянно рискуя. Но если им нечего скрывать,
почему они даже не попытались вызвать полицию? Он оставил их одних, им
нечего опасаться, пока он наверху; но что-то не давало им выйти из дома,
точно так же как что-то не отпускало его от той комнаты на втором этаже.
дверь и опять очутился в тесном пространстве между огромной кроватью и
стеной. Тревога, щемившая сердце, отступила. Он снова обрел способность
размышлять. Принялся обследовать комнату, тщательно, сантиметр за
сантиметром. Даже передвинул радиоприемник на умывальном столике. И тут
услышал, как скрипнули ступени. Приложив ухо к двери, прислушался. Кто-то -
он решил, должно быть, Эки - медленно поднимался по лестнице, с неуклюжей
осторожностью преодолевая ступеньку за ступенькой; затем прошел через
Орлов Алекс
Круз Андрей
Шилова Юлия
Майер Стефани
Орлов Алекс
Никитин Юрий