Чтение 23–й страницы книги ~Дама в автомобиле в очках и с ружьем~

фужер, наполненный эльзасским вином. Мы сидели в кафе, неподалеку от
вокзала. Слышались гудки паровозов.

Убейте меня.

Цюрих, восьмое октября. Скоро восьмое октября наступит уже четвертый
раз. И снова поезда. И снова комнаты в гостиницах. И много света!

Как это мы напевали, когда я была маленькая? "Светлы мои волосы, тем-
ны мои глаза, черна моя душа, холоден ствол моего ружья". Господи, что я
несу.

Со вчерашнего дня я видела столько кипарисов. Прованссплошное кладби-
ще. Покончив счеты со всем, я буду покоиться здесь, вдали от мирской су-
еты.

Гостиница "Белла Виста", недалеко от Кассиса. На одной из улочек кап-
ля воды упала мне на лицо. Автобусная станция в Марселе. Высокие кре-
постные стены с бойницами в Вильневе. Боже, как я металась, чтобы найти
только самое себя.

Стекла моих очков, и без того темные, запотели, и я, когда открыла
багажник, ничего не увидела. Вечернее солнце, лучи которого стелились
вдоль эспланады, светило мне прямо в лицо, и внутри багажника, куда свет
не попадал, было темно, как в пропасти. Чудовищный запах ударил мне в
нос.

Я вернулась к мальчику по имени Титу, попросила его дать мне мою сум-
ку и переменила очки. Я твердо держалась на ногах, и если у меня и дро-
жали руки, то самую малость. Я ни о чем не думала. Мой мозг словно пара-
лизовало.

Я снова открыла багажник. Мужчина был завернут в ковер, он лежал с
подогнутыми коленями, босой. Голова высовывалась из пушистой красной
ткани ковра, притиснутая к стене багажника в профиль ко мне. Я увидела
его открытый глаз, гладкие волосы, поседевшие на виске, почти прозрачную
кожу лица, натянувшуюся на выпирающей скуле. Он казался лет сорока, а
может, и нет - его возраст невозможно было определить. Я тщетно пыталась
не дышать и все равно задыхалась. Забинтованной рукой я откинула угол
ковра, чтобы получше рассмотреть труп. На нем было что-то вроде халата,
шелковое и светлое, то ли голубое, то ли зеленоватое, с распахнутым сто-
ячим воротником более темного цвета, из-под которого виднелась мертвен-
но-белая шея. Две ужасные дырки между сосками так отчетливо выделялись
на теле, словно были нанесены киркой, а кровь, вытекшая из ран, черной
коркой покрыла верхнюю часть тела до самого горла.

Я захлопнула крышку багажника, ноги у меня подкосились, и я рухнула
на нее. Я помню, что пыталась встать, старалась перебороть себя, даже
ощущала щекой и правой рукой раскаленный солнцем кузов машины. Потом до
моего сознания дошло, что маленький мальчик Титу стоит рядом, что он на-
пуган, и я хотела сказать ему: "Подожди, подожди, ничего страшного не
случилось", - но не смогла выдавить из себя ни слова.

Он плакал. Я слышала, как он плачет, и слышала громкий смех, доносив-
шийся издали, с пляжа. Девушки в бикини носились друг за дружкой по эсп-
ланаде. Никто не обращал на нас внимания.

- Не плачь. Все прошло, смотри.

Его карты рассыпались по песку. Стараясь удержать рыдания, он обхва-
тил ручонками мои колени и уткнулся носом мне в юбку. Я нагнулась и, ус-
покаивая, несколько раз поцеловала его в волосики.

- Видишь, уже все в порядке. Я просто споткнулась, у меня соскочила
туфля.

Из закрытого багажника он едва ли мог чувствовать запах, который у
меня все еще вызывал тошноту. Но на всякий случай я отвела мальчика к
передней дверце. Он потребовал свои карты и монету в пятьдесят сантимов,
которую я ему дала перед этим. Я подобрала их с земли. Когда я снова по-
дошла к нему, он на крыле машины пальцем рисовал какие-то кружочки. Мне
он объяснил, что это морские ежи.

Я села на край тротуара, чтобы не наклоняться к нему, притянула его к
себе и спросила, как он смог увидеть, что находится в багажнике. Я гово-
рила очень тихо, ласково и почти шепотом. Наверное, он лучше слышал уда-
ры моего сердца, чем мои слова.

- Ты ведь не мог сам открыть багажник? Кто его открыл?

- Другой мсье, - ответил Титу.

- Какой другой?

- Другой.

- Тот, который вел мою машину?

- Не знаю.

- И вы вместе смотрели туда?

- Нет, я был там, за этой машиной.

Он показал на желтый "дофин", стоявший рядом с "тендербердом".

- Давно это было?

- Не знаю.

- После этого ты ходил к своей маме? Мальчик подумал. Рукой я стерла
следы слез на его щеках.

- Да. Два раза.

- А тот мсье, который открывал багажник, - он не видел, что ты смот-
ришь?

- Видел. Он мне сказал: "Убирайся!"

Я была немного удивлена этим ответом, так как ожидала совершенно дру-
гого, потом вдруг, несмотря на жару, у меня пробежал мороз по коже. Я
поняла, что Филипп в Кассисе, что он следит за нами.

- Он тебя видел, ты уверен?

- Он мне сказал: "Убирайся!"

- Послушай меня. Как выглядел этот мсье? У него был галстук? Волосы у
него черные?

- У него был черный галстук. И чемодан.

- Куда он ушел? Мальчик снова задумался. Он по-взрослому пожал плеча-
ми и неопределенно махнул рукой то ли в сторону пристани, то ли городка,
то ли еще куда-то.

- Идем, тебе пора к маме.

- А завтра ты придешь сюда?

- Непременно.

Я отряхнула юбку и, взяв мальчика за руку, повела его по эспланаде.
Он показал мне свою маму, она была самая молоденькая в группе женщин,
лежавших в купальных костюмах на пляже. У нее были светлые волосы и
очень загорелая кожа, я слышала, как она смеется со своими приятельница-
ми. Вокруг них валялись журналы и стояли флаконы с кремом для загара.
Увидев сына, она приподнялась на локте и позвала его. Я поцеловала Титу
и помогла ему спуститься по ступенькам на пляж. Когда он подбежал к ма-
тери, я ушла. У меня было такое чувство, что мои ноги стали негнущимися,
как у манекенов в витринах магазинов.

Я не хотела возвращаться в машину, к этому человеку с пробитой
грудью. Я понимала: единственное разумное, что я могу сделать, - это
пойти в полицейский участок. И уж во всяком случае нужно поскорее уб-
раться с пляжа. Я рассуждала так: "Если Филипп знает, что маленький Титу
видел в багажнике человека, он, должно быть, обеспокоен этим и сейчас
бродит где-то поблизости, чтобы следить за мальчиком. Возможно, он еще
здесь и следит за мной. Ну что ж, тогда я заставлю его выйти из засады".

И в то же время я понимала всю нелепость своих рассуждении. Ведь если
он, Филипп, засунул труп в машину, которую считал моей, то ему уже пле-
вать на то, что потом буду рассказывать я. И тем более ему наплевать на
свидетельские показания пятилетнего ребенка.

Я шагала по пристани, среди равнодушной толпы, и мое сердце замирало
каждый раз, когда кто-нибудь случайно толкал меня. Потом я бродила по
пустынным улочкам, откуда солнце давно уже ушло, и мне было холодно. В
окнах сушилось белье. Я остановилась, чтобы посмотреть назад, и на лоб
мне упала капля воды - я вздрогнула всем телом и чуть не закричала. Од-
нако сомневаться не приходилось: за мной никто не шел.

Потом я спросила, как пройти к полицейскому участку. Он находился на
маленькой площади, обсаженной платанами. Я издали посмотрела на здание,
на пороге которого стояли два полицейских и курили. Мне казалось, что я
насквозь пропитана омерзительным, тошнотворным запахом, исходившим от
неизвестного мертвого мужчины, который лежал в "тендерберде". У меня не
хватило смелости подойти к полицейским. Что я могла им сказать? "Я угна-
ла машину своего хозяина, затем молодой человек, о котором я ничего не
знаю, украл ее у меня, а потом я нашла ее здесь с трупом в багажнике. Я
ничего не могу вам объяснить, но я невиновна". Кто же мне поверит?

В пиццерии напротив полицейского участка, сидя у окна на втором эта-
же, я дожидалась темноты. Я надеялась немного прийти в себя, попытаться
представить, что же могло произойти за те два часа, пока машина была у
Филиппа. Скорее всего, случилось что-то непредвиденное, неожиданное, по-
тому что, когда он уходил от меня, его взгляд не выражал ни малейшей
тревоги. В этом я уверена. Почти уверена. А впрочем, совсем не уверена.

Я заказала коньяку, но, когда поднесла рюмку к губам, мне стало нехо-
рошо, и я его не выпила.

Если я сейчас перейду площадь, на которую я смотрю через окно, и вой-
ду в полицейский участок, то меня уже не выпустят оттуда до конца
следствия, а оно может продлиться много дней или даже недель. Перед гла-
зами у меня одна за другой возникали картины: меня отвозят в марсельскую
тюрьму, меня раздевают, на меня напяливают серый халат, какие носят на-
ходящиеся в предварительном заключении, мне мажут пальцы правой руки
чернилами, меня бросают в темную камеру. Начнут ворошить мое прошлое,
выволокут из него на свет всего лишь один мой скверный поступок, такой
же, какой наверняка лежит на совести многих женщин, но этого будет дос-
таточно, чтобы очернить и моих знакомых, и человека, которого я люблю.

Нет, я туда не пойду.

Кажется, больше всего сил я потратила на то, чтобы убедить себя, что
все случившееся со мной - неправда. Или, в крайнем случае, что сейчас
вдруг что-то произойдет и этот кошмар кончится.