Усталым, бесцветным голосом она произносит: "Это совсем не то, что вы
думаете. Я обо всем напишу. Так лучше. Пусть мсье заедет за письмом в
воскресенье вечером". Потом дотрагивается мокрыми пальцами до лица
Матильды и уходит.
В тот же год, в своей другой жизни, Матильда впервые решает выставить
картины в парижской галерее. Разумеется, никто ее не знает, но у Папы
большие связи. Среди них очень занятой банкир, любящий цветы. Он покупает
на вернисаже подсолнухи, камелии, розы, лилии и целое поле маков, чтобы
украсить ими стены своего кабинета. Делает Матильде комплимент - "у нее,
мол, уверенная рука", заверяет, что та далеко пойдет - "у него есть нюх",
сожалеет, что забежал только на минуту - в тот же вечер он уезжает на
Ривьеру, вещи еще не собраны, а поезд ждать не будет. Старая дама более
искренна и благодарит за пирожные - с довоенных времен ей не приходилось
пробовать таких вкусных "в местах, где их дают бесплатно". Короче, успех
выставки не вызывает сомнений.
Однажды днем, дабы не нарваться на неприятность, она просит отвезти ее
в галерею на набережную Вольтера и час-полтора со страхом разглядывает
посетителей. Одинокие - смотрят на все мрачно и презрительно, компании -
разговаривают насмешливо. У нее появляется желание сорвать все картины,
вернуться домой и больше не мечтать ни о чем, кроме посмертной славы. И
тем не менее, уходя, все расписываются в Книге отзывов. Она видит, как
морща лоб они собираются с мыслями, чтобы изложить их на бумаге: "Истинный
талант цветочного архитектора", "Юношеский романтизм в неумелом
использовании синего цвета" или еще: "Чувствую себя разбитым, словно после
любовных утех в деревне". Иные отваживаются на замечания: "Бедные
цветочки, они никому не причинили зла" или "Одно удовольствие". Хозяин
галереи, некий господин Альфонс Доде, не тот, который написал "Письма с
моей мельницы", а другой, который использовал это название для вывески, -
стирает все замечания, сделанные фиолетовыми чернилами, утверждая, что
"это все козни завистников-коллег".
В такой вот успокоительной и приглушенной атмосфере она читает письмо,
принесенное ей Сильвеном с улицы Лафонтена. Оно написано рукой сестры
Марии Ордена Страстей Господних в Даксе. Даниель Эсперанца умер и
похоронен на больничном кладбище. У него не оказалось ни родных, ни
друзей. Единственной, кто пришел на похороны вместе со священником и
сестрой Марией, была вдова Жюля Боффи, его бывшего капрала. Ей-то и
передали кое-что из оставшихся вещей покойного и достойные внимания
сувениры. За несколько дней до смерти он оставил Матильде свою
фотокарточку, где изображен молодым, причесанным, с усами а-ля Макс
Линдер, чтобы она запомнила, каким он был бравым мужчиной.
Сильвен ждет ее Заложив руки в карманы и вытягивая шею, он
рассматривает картины, каждый сантиметр которых ему известен лучше, чем
кому бы то ни было. Она говорит, что ей не хочется ужинать дома и
приглашает его в ресторан на Монмартре, а затем выпить с горя рюмочку
белого рома, дабы поднять настроение Сильвен отвечает - охотно, ему это
тоже по душе, потому что его тоска берет, видя, как она, словно торговка
на рынке, продает свои картины, тяжело становится на сердце, когда картины
уходят, особенно маковое поле, и так далее.
К черту сожаления и ностальгию. У них появился отличный сюжет для спора
об искусстве на весь вечер.
"Элоди Горд
Улица Монгалле, 43, Париж.
Среда, 7 июля
Мадемуазель!
Я решила, что мне будет легче написать вам, но вот уже третий лист я
отправляю в мусорную корзину. Просто не знаю, какая вам польза от того,
что я все расскажу. И какая тут связь с гибелью вашего жениха? Вы
говорите, что это жизненно важно, и я видела вас такой несчастной в тот
день, что мне просто стыдно молчать и заставлять вас страдать еще больше.
Прошу только сохранить мои откровения для себя, как и я поступала до сих
пор.
Я была потрясена, увидев на фотографии вместе с солдатами Клебера Буке
со связанными руками. Но солгала вам лишь наполовину, сказав, что не
узнала его. До войны, в течение почти трех лет муж не раз рассказывал мне
о нем - по субботам они делили выручку, - но я никогда его не видела. Даже
настоящей его фамилии не знала, муж называл его Эскимосом.
Чтобы вы лучше меня поняли, я должна рассказать вам о вещах, о которых
прошу никогда никому не рассказывать, потому что речь идет о счастье
детей.
После прохождения военной службы в возрасте двадцати двух лет Бенжамен
Горд нашел работу у краснодеревщика в квартале Сент-Антуан, где
делопроизводителем работала бабенка чуть старше его, по имени Мари Берне.
Она ему нравилась, но надежд не внушала, так как уже четыре года жила с
женатым агентом по обмену, который не мог или не хотел развестись с женой.
Он сделал ей троих детей, разумеется и не подумав их признать. Это было
весной 1907 года. Когда несколько месяцев спустя она снова забеременела,
краснодеревщик уволил ее, как это делали ее предыдущие хозяева.
В октябре 1908 года Бенжамен снял небольшую мастерскую на улице Алигр и
стал там жить. Спал на матрасе посреди готовой мебели. Сюда-то в поисках
работы и пришла Мари Берне в январе или феврале 1909 года. Она была
свободна, потому что ее возлюбленного убили при выходе из дома - так и не
узнали, кто это сделал, вероятнее всего кто-то из разоренных им людей. В
апреле Бенжамен женился на ней и признал всех ее детей. Мари Берне, о
которой он всегда очень тепло отзывался, была невезучей. Она вышла замуж в
субботу, а уже в среду ее увезли в больницу с приступом острого
аппендицита. Она умерла в ту же ночь, в точности как моя мать, когда мне
было шестнадцать лет.
Пока мои и его пути-дорожки не пересеклись, я тоже не могла бы
похвастаться особым везением. У матери остались родственники - дядя и его
брат, с которыми она много лет была в прохладных отношениях. Я обратилась
к дяде за помощью. Бросив коллеж за два года до сдачи экзаменов на
бакалавра, я начала работать в галантерейной лавке, которую они с женой
держали на улице Сент-Антуан-дез-Ар. Ютилась я в комнатенке, в глубине
двора, который отделял меня от лавки. В течение многих месяцев, если
только я не выходила за хлебом в соседнюю булочную, этот двор составлял
весь мой мир. Но чтобы повстречать свою судьбу, далеко ходить не надо.
Весной 1909 года, в то самое время, когда Бенжамен остался вдовцом с
четырьмя детьми на руках, я познакомилась с рабочим-каменщиком,
приглашенным подновить в доме лестницу. Мне было семнадцать лет, ему
двадцать. Он был смелым, разговорчивым человеком, тогда как я всегда была
застенчива, отчего часто страдала. Был нежен, и мне впервые в жизни было с
кем-то хорошо. Я не долго сопротивлялась.
Он приходил ко мне украдкой и исчезал до рассвета Дважды мы гуляли
ночью по берегу Сены. Однажды в воскресенье он показал совершенно
неизвестный мне Париж - Елисейские поля, Трокадеро, мы даже забрались на
Эйфелеву башню. А в другое воскресенье он заехал за мной на площадь
Сен-Мишель и повез через весь город в Пуасси. Мы пообедали в таверне
Жюзье, взяли лодку и отправились на маленький зеленый остров посреди реки
Это случилось уже в самом конце нашей связи. Она продолжалась два месяца.
Когда на том островке я ему сказала, что беременна, он отвез меня в Париж,
и был таков.
Дядя и тетка относились ко мне ни хорошо, ни плохо. Они приняли меня
потому, что были единственной родней, так уж случилось. Но почувствовали
облегчение, когда после рождения моей маленькой Элен я сказала, что
намерена от них съехать. С помощью врача, принимавшего роды в больнице
Сент-Антуан, я получила место с питанием и кровом. Работа моя заключалась
в том, чтобы ухаживать за детьми Бенжамена Горда. До этого он отдавал их
сестре Одиль, старше его на шесть лет, проживавшей в Жуэнвиль-ле-Пон. Эта
убежденная старая дева терпеть их не могла. Его квартира находилась на
улице Монгалле, где я живу до сих пор. Бенжамен снял ее для совместной
жизни с Мари Берне. Она состоит из столовой, кухни, двух комнат и туалета.
Я с детьми спала в самой большой комнате, выходящей на улицу, а Бенжамен
Горд - в другой.
Все, кто его знал, подтвердят, что мой муж был деликатным и добрым,
немного замкнутым человеком, жизнь не очень-то его баловала. Он не получил
образования, но зато обладал талантом в работе с деревом Могу без
преувеличения сказать - он был настоящим художником. Когда я поступила к
нему на службу, ему было двадцать пять лет, но выглядел старше из-за
степенного и строгого вида, всегда думал только о детях. Такая любовь к
детям, я считаю, возникла у него из-за предчувствия, что своих не будет
Что в дальнейшем и подтвердилось.
Четверо малышей Мари Берне - Фредерик, Мартина, Жорж и Ноэми, от шести
до двух лет, обожали отца. У них был настоящий праздник, когда он
возвращался из мастерской на улице Алигр, а если задерживался в субботу
или какой другой день, проводя время со своим другом Эскимосом, и я
приказывала им идти спать, почти рыдали. Бенжамен любил мою маленькую Элен
как свою дочь. Ее первое слово, сказанное в люльке, конечно же, было
"папа". В течение шести месяцев, пока он не сделал мне предложение, мы
жили одной семьей, хотя и в разных комнатах. Свою недельную получку он
отдавал мне, мне же рассказывал о своих неприятностях, со мной и детьми
ходил гулять по воскресеньям. Я стирала его белье, готовила завтрак и
похлебку на полдник. Мы поженились 10 сентября 1910 года, и Бенжамен
признал Элен своей дочерью. Так как он немного стыдился своего короткого
вдовства, а для меня было сущей пыткой принимать гостей, мы пригласили в
мэрию присутствовать на церемонии бракосочетания только его сестру и моих
дядю и тетку. Но никто из них не пришел. Мы взяли в свидетели первых
встречных и заплатили им.
Четыре последующих года моей жизни - я знаю это - были самыми
счастливыми. Не могу сказать, что я испытывала к мужу ту страсть, которая
Василенко Иван
Шилова Юлия
Маркелов Олег
Свержин Владимир
Флинт Эрик
Орловский Гай Юлий